Мир Гаора (СИ) - Зубачева Татьяна Николаевна (книги полностью .TXT) 📗
- Почему нельзя? - с внезапно вспыхнувшей злобой спросил он. - Кто запретил?
- Не знаю, - пожал плечами Старший, - нельзя и всё, - и совсем другим тоном попросил: - Обумись, Рыжий, как брата прошу.
- Обумись, - медленно повторил он, словно пробуя слово на вкус, - как это?
- Нуу... Ум над сердцем поставь. Баба сердцем живёт, а мужик умом жить должон, понимашь? Нельзя нам сердцу волю давать, ты ж... по сердцу мне вдарил седни, - Старший устало вздохнул и повторил, - обумись. Я тебя на сердце себе взял, не выдержу я от тебя...
Он кивнул.
- Прости, брат, но... не могу я больше. Ты знаешь, что я за мешки привёз? Серые с зелёной полосой.
- Знаю, - ответил Старший, - удобрение.
- А... а из чего оно знаешь?
- Знаю, - просто ответил Старший, - все знают.
- И...
- Мать-Земля всем нам мать, из неё выходим, в неё и ложимся, не по-людски, конечно, вот так, порошком, без могилы, а всё равно, к ней идём, в неё уходим. А как... не наш выбор, и вины за то на нас нет.
Он медленно, вынужденно кивнул. Старший так же докурил свою сигарету и растёр пальцами остаток в пыль. Посидели молча.
- Устал я, - тихо сказал он.
Старший кивнул, но возразил.
- Быстро ж ты сломался. Твои такими не были.
Он невольно насторожился.
- Это какие такие мои?
- Не говорила тебе матерь твоя? - удивился Старший и сам себе ответил. - Ну да, мальцу страшно говорить, проболтается ишшо по малолетству да глупости. Ты, видно, изкурешан, там, говорят, много рыжих было, и гридни всё были добрые. Мы-то криушаны, нас ещё кривичами звали, мы кметы, а ты в тех, в материн род пошёл. Их-то и вырезали всех, и мужиков, и парней, кто в бою не полёг. Говорят, и мальцов, кто до стремени головой доставал, тоже, и баб тоже, а девок да девчонок себе в полонянки забрали и по другим, покорившимся родам роздали, матерь твоя, верно, оттуда род свой ведёт.
Старший говорил как сам с собой, и он, напряжённо застыв, слушал, не смея дохнуть, чтоб не перебить, чтоб не замолчал Страший. Все непонятные слова, всё потом... Старший покосился на него и усмехнулся, блеснув из-под усов зубами.
- Чего ж не спросишь ничего? Ну, про криушан да волохов ты давно знашь, а про остальное? Не интересно стало?
Его мгновенно обдало ледяной волной страха. Плешак всё-таки проболтался?! Тогда... И будто услышав его, Старший ответил.
- У Плешака держалось что когда? В тот же вечер повинился, что проболтался тебе.
- И что? - глухо спросил он.
- А сам видишь, - пожал плечами Старший и отвернулся.
Он молчал, не зная, что сказать. И Старший опять заговорил сам.
- Горячий ты, нравный, а нас и так-то мало осталось, что ж сами себя кончать будем, им помогать?
- Это я знаю, - твёрдо кивнул он, - добровольная смерть - помощь врагу.
- Ну вот, сам всё знашь, а дуришь.
И он рискнул.
- Старший, а какие ещё рода есть?
- У матерей поспрашивай. Родам матери счёт ведут. Они всё знают. Мужиков побьют - новые вырастут, детей побьют или увезут, новые народятся, а матерей побьют - конец роду. Потому он и род, что по рождению счёт идет. Понял?
Он кивнул.
- Голозадые, грят, по крови, ну по отцу считают, так?
- Так, - согласился он.
- Кровь она тоже, конечно, - задумчиво сказал Старший, - только... на доброй земле и злое семя хороший росток даст.
- Гридни это...?
- Воины. Добрые да умелые. Кметы это вот, взяли с поля и в бой поставили. Он бы и рад, а не то, не по нему это дело. Замах есть, а удара хорошего нет. А ты гридин, и по роду и по выучке.
- Добрый воин, - повторил он, пытаясь не так понять, как принять новое непривычное словосочетание.
- Хороший, значит, - объяснил Старший, - ну...
- Я понял. Спасибо, братан.
Старший кивнул.
- Без рода тяжело. Твоего рода матерей ишшо тогда со всеми поубивали, весь род вырезали, я ж говорю, только девчонок да совсем мальцов оставили, вот и имён нет, только поминаем их.
- Ты сказал, ты... - он запнулся, не решаясь произнести вслух.
Старший кивнул.
- Это ты правильно, что сторожишься. А раз побратались мы, мой род всегда тебя примет. Потом посёлки тебе назову, где от моего рода есть. А сейчас пошли. Вона, темно уже.
Он и не заметил, как стало совсем темно, и зажглись прожекторы.
- Стой, - дёрнул он за рукав привставшего Старшего, усаживая его рядом с собой. - Сейчас покажешься, пристрелят. Давай за мной и делай как я.
Пригибаясь, прячась в тени за ограждением, они сбежали вниз. Между входом на лестницу и световым кругом неширокая - на два шага полоса полутени. Оглядевшись и убедившись, что охранников поблизости нет, он сильным толчком выбросил Старшего в световой круг и, переждав, проскочил сам. Толпа уже собиралась у дверей на ужин, и они быстро замешались в общую массу. Их отсутствия будто и не заметил никто...
...Гаор вписал трейлер в поворот, немного уже осталось. Ещё один блокпост, а там по прямой до Аргата и полупериода не будет. Точно укладываются. Как раз доехать, выгрузиться и вечернее построение. А всё же он Гархема переигрывает. Хоть пять долей, да урвёт.
Больше он серую пелену к себе не подпускал, хотя, случалось, подкатывало к горлу, что вроде всё уже, но... ладно, обошлось и ладноть.
- Блокпост, парни.
- Ага.
- Слышим.
Снова привычные, отработанные до мелочей действия. Снова чужие недобрые руки шарят по телу. Гаор уже вполне спокойно и даже искренне не замечает их. Что бы с тобой ни делал враг, тебе это не в укор, и не в стыд. А эти в форме, с автоматами, с гладко выбритыми лицами - враги. Тебя убивают, а ты живёшь. Раз выжил, то и победил.
- Вали, волосатик! - и пинок прикладом.
"А пошёл ты..." - привычно отвечает Гаор про себя, забираясь в кабину и убирая выездные карточки и маршрутный лист на место. Дурни форменные, думают его этим пронять. А может и не думают, просто как иначе и не знают.
И снова дорога. Глаза следят за знаками, встречными и попутными машинами, руки, как сами по себе, делают всё необходимое, отрегулированный, выверенный мотор гудит ровно и успокаивающе. И можно думать о своём, вспоминать... Огонь знает, сколько всего за этот год случилось. А ведь и верно, второй год его рабства кончается. Сейчас октябрь, Плешака увезли в прошлом ноябре, а самого его продали в позапрошлом, да два года. Первый день и первый год самые трудные, а умирать первые три раза тяжело, и первый бой пережить надо, а потом выживешь... ты смотри, сколько придумано и сказано об одном и том же. Первое потому и помнится так, потому что первое. Было ведь и страшнее, и тяжелее, а свой первый бой он и сейчас по долям и мгновениям помнит, и бомбёжку первую, и - Гаор усмехнулся - и сортировку.
Справа холодная, отсвечивающая серым водная гладь Аргатского водохранилища.
- Парни, помните?
За спиной довольно хохотнули.
- Пусть они нас помнят!
- А здорово мы им вмазали, скажи, нет?
- Здорово!
- Ввалили тебе тогда, Рыжий.
- Ну, так сам виноват. Повёл вас в атаку, а охранения не выставил, - засмеялся Гаор.
Весеннее - да, в марте было дело - приключение он вспоминал с удовольствием. Несмотря на полученные в результате двадцать пять "горячих", подбитую скулу, рассечённую губу и порванный комбез, за что он ещё и дополнительно огрёб "по мягкому". Но драка была - что надо! И они в ней победили! Вмазали сволочам-блатягам как следует...
...Возникла угроза прорыва дамбы и городская власть запросила помощи у крупных рабовладельцев. Разумеется, им так не сказали, а просто явился сам Сторрам перед подъёмом, поднял его и ещё пятнадцать грузчиков из дворовых бригад. Одеться без комбезов, взять куртки, шапки и на выход! Это здорово напоминало боевую тревогу, но не торги. Уже легче. Они оделись и выскочили во двор.
