Земля Нод (СИ) - Тао Анна (электронную книгу бесплатно без регистрации TXT) 📗
— От Торкеля, представляешь? — создавалось ощущение, что Андрей ее не слушал вовсе. — Да брось, не смотри на меня так. Лучше прочти. Да читай вслух, я-то еще не читал. Хотел вместе с тобой.
Ничего не оставалось, кроме как взять конверт, который Андрей настойчиво совал ей в руки. Мария повертела его, разглядывая, достала письмо и прохладно спросила:
— Почему же он не написал раньше? Последнее письмо от него было лет сто назад, наверное.
Еще до того, как они обратили Наташу.
Андрей улыбнулся и развел руками. Но Мария прекрасно знала причину. У Торкеля давно была своя жизнь с женой и новыми друзьями. На фоне веков, что они прожили порознь, те полтора столетия для Торкеля могли ничего не значить. Это для нее и Андрея он стал первым компаньоном и учителем. Если бы не он, они бы не протянули и года: ничего не знающие, нищие, лишенные дома и надежды. Вздохнув, Мария заставила себя развернуть письмо. Андрей наблюдал за ней, склонив голову набок.
Он писал о своем новом доме, который построил во фьорде. Писал о красотах гор, о полярной ночи, о своей нехитрой жизни. И, в отличие от прошлых писем, звал в гости. «Прежде я был скитальцем, которым вы меня запомнили. Но мне надоело. У меня уже давно есть дом, который я хочу вам показать, и моя жена, с которой я хочу вас познакомить…» — на этих строках, написанных хорошо знакомым почерком, Мария сложила письмо. Ей слабо верилось, что Торкель вот так вовремя вспомнил о них. Как раз тогда, когда Андрей настойчиво предлагал ей уехать.
Ее реакцию он истолковал по-своему. Или сделал вид. Взяв ее за руки, он присел на корточки спросил:
— Ну, что же ты? Неужели ты расстроилась из-за этой Фрейи? Не стоило Торкелю писать о ней, конечно. Но ведь это пустяки…
— Ты так и не научился мне врать, — она стряхнула его ладони. — Не смог выслать меня из России своими силами, так решил Торкеля на помощь позвать?
Лицо Андрея перекосило. Мария молча смотрела в его бледные жестокие глаза.
— Так и поехала бы! — рявкнул он, вскакивая. — Не надоела тебе еще Россия? Мы тут торчим уже полтора века. Пожила бы у них годик-другой для разнообразия. Пока вся заваруха не кончится.
— О, а как же Фрейя? — с издевкой спросила Мария, театрально заламывая руки. — Пощади мои чувства, брат!
— Издеваешься? Да тебе на Торкеля плевать уже давно. Я знаю…
— Заткнись, — перебила она его, догадавшись, о ком сейчас пойдет речь. Но он упрямо продолжал:
— …что кроме этого твоего человечка, тебя больше никто не интересует.
Дрожа от ярости, она встала и ударила его по щеке. Дернувшись, Андрей отступил на шаг и сжал губы. Волосы упали ему на глаза.
— Нельзя так со мной. Ведь ты, ты… погубил его…
Андрей схватил ее все еще занесенную руку.
— Хватит меня уже винить в этом! — он сильнее сжал холодные пальцы. — Ты с самого начала меня обвиняла, хотя и знала, что я не причем. Я бы никогда…
— Пойми уже, наконец, что ты не можешь мне врать! Я никогда и не думала, что ты отправил Матвея в лагеря. Но ты мог его спасти! Ты мог сделать так, чтобы его никогда не трогали. Один единственный звонок! Но ты не сделал этого. Даже больше! Ты ведь изначально был инициатором этих репрессий.
— Я сделал это для нас!
Мария, похолодев, оттолкнула его, и Андрей от неожиданности разжал пальцы. Озноб пробрал ее до самых костей от осознания того, в чем он признался.
— Это ты подстроил… — прошептала она, чувствуя, как сжимается ком в горле, а зрение начинает плыть. — А я, дура, не хотела верить, что ты можешь быть таким выродком. Плевал ты на мои чувства, я это всегда знала, но хотя бы мог отдать Матвею последний долг. Ведь без него не было бы твоей гребаной империи.
Она, не выдержав, засмеялась и повернулась к нему спиной. Мария чувствовала, что ее охватывает неуместное состояние, близкое к истерике. Ей не удавалось овладеть собой, более того, она не понимала, как ей себя вести и что говорить. Она доверила Андрею жизнь своего самого близкого и дорого за все годы вечности друга, и вот как он распорядился ее доверием.
— Дьявол, да ты боялся! Боялся дряхлого больного старика. Боялся, что я обращу его против его воли. Неужели ты трясся в страхе все те годы?
Вздрагивая от истерического смеха и размазывая по губам помаду и слезы, она вышла в свою комнату, бессильно упав в кресло перед зеркалом.
— Какой же ты кусок дерьма, братишка.
Она знала, что Андрей пойдет следом и услышит ее. Его силуэт вырос в темноте, склоняясь к ее уху. Когти скрежетали по спинке кресла.
— Я делал это для нас, — прошелестел он. — Этот мальчишка был опасен с того момента, как отказался принять обращение… Это было к лучшему.
— Да тебя послушать, все к лучшему! К лучшему, что Щука убивает беззащитных вампиров, к лучшему для них… К лучшему, что расстреляли Матвея. Может, к лучшему, что и Киев пал? — скривилась Мария, вдавливая ногти в ладони. Она испытывала отчаянное желание причинить ему ту же боль, что чувствовала сейчас. Но как? Существовала ли на свете боль сильнее ее?
— А разве нет? — Андрей наклонился еще ниже, касаясь губами уха. Она чувствовала тошнотворную смесь «Шипра» и зловонного дыхания, пахнувшего ржавчиной и гниющим мясом. — Может и так. Если бы не монголы, кто знает, встретили бы мы Волчьего Пастыря? Или ты предпочла бы состариться, умереть в окружении слюнявой родни и отправиться кормить червей?
Никогда прежде она не задумывалась ни о чем подобном. Никогда даже не позволяла себе таких мыслей. До сих пор ей являлся в кошмарах сожженный дотла родной город, истерзанные знакомые тела, нанизанные на монгольские копья, висящие на деревьях… Смрад, кровь, пожары, крики насилуемых женщин, плач истязаемых стариков и детей… Монгольский черноглазый демон и его твердые руки, не позволявшие ей даже дернуться. Боль, пронзавшая ее тело с каждым его движением.
— Мы построили империю, Мария. Мы. Потомки Медведя! Мы превзошли нашего прапрапрадеда! Превзошли всех князей, их бояр и воевод! Ты променяла бы это на то, чтобы гнить в земле под Киевом?
— Что ты несешь? — прошептала она. — Какие из нас князья?
— Не глупи!
— Гори ты в аду! — она сцепила пальцы и уткнулась в них лбом, закрыв глаза.
Андрей вышел и хлопнул дверью.
Сигаретный дым вился угрем, скользя вдоль гниющих пионов на стенах. Вся комната просмерделась этим дымом и старыми окурками. Мария лежала на расстеленной кровати, закинув ноги на изголовье, среди пуховых одеял в одной лишь ночной сорочке и шелковых панталонах. Стопки старых писем обступили ее руинами древнего храма. На полу темнела ваза, куда она стряхивала пепел. Еще одна ваза на тумбе уже была забита пеплом и окурками до самого верха.
Она не выходила из своей комнаты уже, должно быть, неделю, испытывая некое извращенное удовольствие от бессмысленного лежания на кровати, выкуривания одной самокрутки за другой — благо у нее в комнате стояла целая коробка английского табака и несколько пачек папиросной бумаги — перечитывания писем Матвея, раз за разом, по какому-то заколдованному кругу. Лишь дважды она вышла из комнаты днем. Первый раз она вышла, чтобы унести в спальню граммофон, но задорные звуки джаза, под которые ей раньше хотелось танцевать, нагоняли тоску. Второй раз она вышла, чтобы вернуть его на место.
Она ни с кем не разговаривала, сколько бы они не стучали в дверь. Андрей, ко всему прочему, грозился ее выбить, но она и по эту ночь оставалась на месте. Один раз к ней зашел и Винцентий. Мария даже не помнила, что он говорил. Она смутно помнила все проходящие дни, затянутые одной серой дымной пеленой, не слышала никаких звуков, кроме своего дыхания. Самое явное, что она помнила и ощущала — это состояние крайней усталости. Будто только сейчас она осознала, какой вес прошедших веков пронесла на плечах. Какие-либо иные эмоции и чувства рождались, лишь когда она читала письма, которые знала наизусть.
Все как и семнадцать лет назад. Мария могла бы удивиться тому, что она помнит это все настолько отчетливо, будто это было вчера, но сейчас ее ничто не удивляло. Тогда она тоже перечитывала письма по одному и тому же заколдованному кругу. От Матвея-юноши, который писал с ошибками на обрывках исписанных с одной стороны бумаг, уже настолько истончившихся, что казалось, они, подобно крыльям бабочки, расползутся у нее в руках, до Матвея-иеромонаха, Матвея-арестанта, впопыхах пишущего последнее свое письмо в ночь перед расстрелом. Каждое слово, каждая строка пробуждали в ней воспоминания, настолько ясные, будто она возвращалась назад во времени.
