Сказки-секунды. Высматривая мага (СИ) - Степанова Дарина (электронные книги бесплатно .TXT) 📗
Зимняя Рябина надевает бусы, и вспыхивают они, и вспыхивают огни за третьим перекрёстком, и магия окутывает озябшие сады и тихие дороги, жалейка и скрипка устремляют свой звук ближе, к земле, хранящей тепло осеннее.
Зимняя Рябина проводит ладонью, укрывают землю щедрой пеленой снега. Валит снег и стелет шаль… Звенят шаги, звенит дыхание, слова и мысли звенят по ледяным декабрьским ступеням. Всё тише вокруг, всё горячей искорка внутри.
Зимняя Рябина усаживается устало: окончена её магия, дальше волшебство разрастаться, крепнуть, в хрусталь обращаться само начнёт. Зимняя смежает веки, падают карие с серебром волосы на щёки, блестят в косах вплетённые ягоды. А платье у Зимней вишнёвое с закипью, нежно-красное, с широкой белой шалью. Зимняя засыпает, осыпается иней, неймётся зиме, землю накрывает, кровь горячит, горчит рябина с мороза.
Искра внутри разгорается. Смеётся Зимняя, засыпая: кто ж придумал, что только весной искроцвет цветёт. Кто повелел, что лишь по весне сердцу рваться в стаи небесные. Кто указал, что не разжигают искр в груди зимою.
Ашфарт и Хорлехок. Сказки о старых замках
Детская была далеко не самой высокой комнатой в замке, едва ли выше парадного холла. Но башня, в которой она находилась, вплотную прильнула в скалу и словно вырастала из неё, рвалась в небо. Окна круглой уютной комнаты выходили на север и запад: виноградники у самого подножия замка, аллеи и лабиринты, леса, в которых водятся единороги, а за ними — суровое море без конца и края, только в самую ясную погоду открывающее в далёком далеке очертания Хорлехока.
Бывали дни, когда уже с рассветом с моря приходил опасный ветер, и люди начинали готовить к непогоде: укрывали виноградники, заводили в каменные конюшни лошадей, запирали ставни. Телеги и арбы из города спешили к воротам по широкой дороге, на которую чаще и чаще шлёпались крупные, как яйца, градины дождя.
К вечеру ветер крепчал, свежел и нагонял плотные черничные грозовые тучи. Визжало и скрипело в верхних коридорах, а внизу, в людских и столовых, в Обеденном Зале и парадном холле зажигали, не жалея смолы и дров, факелы и камины.
Разбрасывая рубиновые брызги в густеющей темноте, смелые выходили к воротам — встречать последних путников с дороги, вытягивать обозы из раскисшей колеи. А потом, сквозь пелену участившейся мороси, бежали к замку — через водяную завесу он рассыпался, словно в калейдоскопе, цветными искрами, драгоценными камнями и слюдяными стёклышками.
Едва захлопывались за ними калитки виноградников, едва оставались позади винодельня и мельница, едва далеко в парк выдающийся флигель пекарни скрывался за густой мокрой листвой, как ветер Хорлехока взвивался над кронами, срывая флаги и скручивая знамёна на шпилях и башнях.
И тогда из залов и башен, навстречу ветру, начинала звучать мелодия — непримиримая и древняя. Тяжело и медленно звенели трубы, вступали литавры, тонко вели флейты, но красивее, суровее, нежнее и резче остальных пели скрипки.
— Тсс! — говорила Нэн, уводя детей от окон. Опускает прозрачный тюль, но тяжёлые атласные шторы оставляет по бокам широкого окна. И дети, затихнув, со страхом и восторгом вглядываются в преддверье бури за стенами замка.
Внизу последние обитатели, самые ловкие и смелые, захлопывают ставни, закрывают двери, крепят засовы. Главные двери замка, массивные, в три человеческих роста, давно закрыты — их не возьмёшь ни ветром, ни тараном, ни наговором. Закрыты и боковые въезды поменьше — Охотничьи, Торговые и Гостиные Ворота. Заперты крохотные дверцы тут и там вдоль фундамента, потайные ходы слуг, охранные лазы, выходы из катакомб и подземелий.
Ашфарт неприступен.
Буря бьётся в окна, Нэн зовёт горничную — подкинуть к камин поленьев. Пламя облизывает берёзовые рубчатые чурбачки, выпиленные специально для детской. Плотные гобелены на стенах, шкуры и ковры превосходно хранят тепло, но янтарное солнечное пламя камина делает комнату уютней, а бушующий мир за окнами — таинственней и опасней.
Как уютно сидеть перед пламенем на медвежьей шкуре, устроившись на коленях Нэн или сбоку от неё — чем ближе, тем лучше. Она — главная защитница от всех надуманных врагов, героев и чудищ, о которых сама и рассказывает.
Все трое особенно любят сумерки непогоды, когда сказки Нэн — самые пугающие. Младшая порой плачет от страха. Старшие шикают: тсс! Нэн берёт малышку на колени и продолжает:
— …в замке не пылают камины, не чадят факелы, не светят над крышей звёзды. Только стёкла источают холодный снежный свет. И каждый шаг остаётся отпечатком в хрустящем инее, который ковром покрывает ступени, холлы, стены и потолки…
Она не осмеливалась открыть письмо
Стоял горячий апрель, форточки настежь.
— Не езди в этот город. Думаешь, это рай для исследований, но это капкан, который захлопнется в любой момент!
Она отмахивалась, собирая вещи.
***
Дождь смывал с тротуаров июльское солнце, бушевала зелень.
— Тут просто курорт, ты права. Но скоро закроют въезд, и выпускать будут только по пропускам… Давай уедем, пока не поздно? Я обеспечу тебе любые условия. Любую лабораторию в Москве. А?
***
Август выдался жарким, в воздухе пахло грозой и хлором. Как и предсказывали, закрыли въезд.
— Ну вот, приехал в последний раз. Больше не пустят. Но если ты захочешь уехать прямо сейчас, со мной… Я договорюсь. Потом, чтобы выехать, придётся собрать столько бумаг… Давай сейчас. Пожалуйста. Пока не поздно!
Она смеялась, качала головой и показывала на свои трубочки и кюветы: финальная фаза, как она может уехать!
***
— Связь отслеживают, ты знала? Ещё с осени. Я говорил, капкан захлопывается… Всё это неспроста — эти хлорные выбросы, и эвакуационные учения… Я очень хочу ошибаться. Ну послушай же меня!!! Я напишу, как только что-то решится определённо. Может быть, они ещё оставят этот город в покое. Но прошу тебя, как только получишь письмо, беги! Бросай всё! Беги!
***
Когда гражданским запретили выезд, она думала написать ему, но решила дождаться письма сама. В конце декабря она обнаружила в почтовом ящике конверт; судя по штампу, он пришел месяц назад.
В приоткрытое окно донёсся сладковатый запах хлора. Сильней, чем обычно, машинально отметила она.
По радио объявили эвакуацию.
Завыла сирена.
Конверт выпал из дрожащих пальцев. Она не осмеливалась открыть письмо.
Лизочка-Елизавета
— Лизочка, вставай. Не стоит опаздывать. Шансов и так не много…
Лизочка открыла глаза, пожала плечами.
— Шансов нет, — сказала она. — И зачем только ты хочешь, чтобы я пошла к нему на обед?..
— Ты ведь красавица у нас, Лизочка. И умница. И красный диплом. И готовить умеешь, и язык держать за зубами… Ему как раз такая и нужна.
— А может, наоборот? Может, ему нужен бриллиант с ногами от ушей, стильная блондинка, волосы утюжком?
— Лиза! Он бизнесмен, положение требует завести скромную, умную спутницу, которая сможет оттенить его достоинства. А ты говоришь о какой-то вульгарной девице… Волосы утюжком…
— Пусть так, — кивнула Лиза, не стремясь ни к конфликтам, ни к огорчениям. Ну, вбила тётя в голову, что она может стать невестой бизнесмена, — ну хорошо, сходим на смотрины. Покрутимся, повертимся, помолчим и уйдём. Тётя, конечно, расстроится, но зато не будет скандала и очередного письма матери о непослушной племяннице.
— Ты у нас такая талантливая, Лизочек, — разглядывая Лизины рисунки, улыбалась тётя. — Такая талантливая!
Пока Лиза вытаскивала из комода свитер и юбку, тётя перебирала и другие вещички, сшитые и сплетённые племянницей. Приговаривала:
— Вот это возьмём. И вот это тоже. И отыщи, пожалуйста, тот зелёный блокнот, в который ты записываешь стихи…
— Это ещё зачем?
— Путь он знает, какая ты талантливая. Только не забудь показать. А зачем ты вытащила этот свитер? Надень водолазку и свою расшитую жилетку. Чудесный узор. Не теряй тот журнальчик, откуда ты его взяла… Там наверняка масса идей.
