Зюзя (СИ) - Булаев Вадим (е книги txt) 📗
Так вот, проблема с концентрацией решилась при помощи банального упорства как с нашей стороны, так и со стороны объектов изучения. Вторую проблему мы всё так же решали букварем, по принципу «от простого к сложному». В конце концов, нам удалось перенастроить мыслеречь с образов на слова, и мы вполне друг друга понимали. Были определённые проблемы с падежами, окончаниями. Но у нас получилось! Понимаешь, получилось!!!
К тому времени, когда были получены и закреплены определенные результаты, наши достижения стали уже никому не нужны. Радиоэфир умер. Как ни вслушивались, просиживая по очереди у станции дни и ночи напролет, никого. Наш куратор-информатор, Ростов-один, замолчал примерно через месяц после начала карантина. Надеюсь, что он в лучшем мире, хоть в рай с адом и не верю. Потом ещё пару раз ловили неясные нам переговоры с использованием явно кодовых слов, и больше ничего, один треск помех. Страшно стало. Пока была цель, мы старались не думать о своей отрезанности от внешнего мира, забивали голову работой. А теперь всё. Результат есть, и хотя ещё тему развивать и развивать, но это уже частности. Основной прорыв сделан, вот только докладывать некому.
Любое дело стало валиться из рук, каждую секунду мозг подленько подкидывал мысли о ядерной войне, о забитых трупами городах, рисовал картины одну омерзительнее другой. Началась повальная депрессия, склоки на ровном месте.
И опять нам помог своей мудростью Николай Николаевич. Именно по его настоянию мы ввели ограничение на общение между собой и решили перенести на бумагу все наши знания. Да-да, именно так. Каждый записывал любую информацию, которую считал нужной аж со времен босоногого детства. Тщательно, без суеты систематизировал, делал пояснения и дополнял по мере надобности.
Этому занятию посвящалось всё свободное время от основной деятельности. Научную работу с нас никто не снимал, да мы и сами не бросили бы.
Вслед за Ирмой и не без ее помощи заговорили остальные питомцы. Теперь каждый вечер я чувствовал себя воспитателем в детском саду. Любое непонятное слово из книг тщательно разбиралось и запоминалось. Днём же неугомонные маламуты и лабрадор таскались за нами как хвостики и всячески путались под ногами, требуя внимания.
В таком спокойном русле мы прожили год.
А потом начались несчастья. Сначала умер от инфаркта Бевз, потом воспаление лёгких доконало Яремчука. Сгорел, бедолага, как спичка. И вместе с ними словно пропал тот самый цементирующий клей, что держал нас в единстве. Как-то наше существование перешло в параллельные плоскости. Мы с Андреем виделись каждый день, холодно кивали головами в знак приветствия, однако в остальном избегали друг друга. Определенно, с ним что-то происходило, но я не знал, что. Прекратились и наши вечерние посиделки.
Собаки тоже понемногу разделились. Адольф и Ирма теперь жили со мной, в вагончике, а остальным больше по душе пришелся Кремов. Такие вот странные группы по интересам вышли…
Через три месяца после смерти Виктора я утром не обнаружил Бублика, Барона и Весну на их обычных местах. Андрея тоже не было видно. Не мало удивившись, я прошел в его спальный закуток и обнаружил висящее в петле тело. На столе лежала записка:
Свобода нужна всем…. И смерть — это тоже свобода.
Текст мне показался странным, даже безумным. Ситуация немного прояснилась, когда пришел Адольф и сообщил, что выбравшие Кремова собаки ушли. Видно, он перед смертью открыл им калитку и выпустил. Куда отправились его подопечные, я не знал, но не особо переживал за них. Отрешённо всё происходило тогда, словно со стороны на себя смотрел. Знал, что это уже были не щенки, а взрослые животные, вполне способные постоять за себя. Ушли и ушли, что поделаешь.
В тот день я впервые за много лет плакал. Не от страха одиночества или боли, а от смешанного чувства счастья и благодарности к моим доберманам. Наверняка ведь знали, что происходит, однако выбрали меня, не бросили.
Похоронив Андрея, я задумался — а что дальше? Что мне делать? Вряд ли кто-то за мной придёт, наверняка просто некому. Именно тогда доставшаяся мне жизнь показалась странной обузой, безысходным путём в ничто. Но, рассудив, я сделал свой выбор — жить. Сколько смогу, ради них, моих четвероногих спутников.
Чтобы не сойти с ума от тоски я решил прочесть все записи моих коллег, которые мы когда-то сделали. И обнаружил удивительное! Николай Николаевич, хитрый жук, был не так прост и далеко не всё рассказал нам о себе и своей деятельности на благо оборонки. В одной из его рукописей я обнаружил интересные выкладки о воспроизводстве популяций. Основываясь на каких-то своих, более ранних исследованиях, он пришёл к выводу, что темпы размножения выживших млекопитающих с получением разума и под воздействием ещё целого ряда причин существенно замедлятся из-за изменений в их генетическом коде. Не спрашивай подробности, потом сам увидишь и изучишь, если будет интересно. Суть такая — основательно прореженная вирусом популяция животных будет восстанавливаться крайне медленно, но всё же будет. И самое время человечеству нанести последний удар. Контрольный, так сказать. В противном случае лет, через пятнадцать, тем из людей, кто умудрился выжить, придётся очень несладко…
В этом месте из тетради было вырвано несколько листов. Далее текст был написан тем же, однако уже более рваным почерком.
… Умер Адольф, умерла Ирма… Кроме этого за прошедшие семь лет с момента смерти моего последнего коллеги особо ничего не произошло. На нас никто не нападал, никто не пришел, эфир был по-прежнему мертв. Я понемногу охотился на птицу, чтобы сэкономить запасы еды и просто для разнообразия. Ел, пил, спал…
Единственная радость — у моих подопечных два с половиной года назад наконец-то родилась дочка. Всего одна, против всех ожиданий. До сих пор вспоминаю счастье в глазах семейства доберманов и ту нежность, с которой Адольф окружил их заботой. Надышаться не мог. Ведь и он, и Ирма к моменту появления на свет первеницы были уже откровенно в возрасте. Ума не приложу, как у них получилось! Прав был Бевз со своими выводами, ох как прав!
Дочку мать назвала почему-то Зюзей, а Адольф, старый консерватор, настоял на купировании хвостика и подрезке ушей впоследствии. Как он объяснил своё решение: «Она доберман!», — старый хрен. Представляешь, я смог выполнить его просьбу! По книжке для кинологов, ещё той, солдатиками до кучи из библиотеки привезенной. И получилось! До сих пор собой за это горжусь.
Зюзя уже умела общаться со мной с детства. Она весёлая, добрая, даже немного наивная. Постоянно играться зовёт, а я не могу. Здоровья совершенно нет. У меня рак. Пока от болей спасает морфий из запасов НЗ, но это ненадолго. Вот поэтому я и пишу свою исповедь. Хочется верить, что её кто-то прочтёт и хоть немного оценит наши усилия.
Я стал забываться. Сам этого не замечаю, мне очень сложно отличать где сон, где явь; на морфии я уже плотно сижу. Но от Зюзи знаю, что в забытьи общаюсь со своим детским другом Вовкой. Двадцать лет о нем не вспоминал, а вот поди ж ты, вынесли его глубины подсознания… Она почему-то думает, что я его жду. Что он придёт и всё станет хорошо для меня. Даже стала периодически бегать по окрестностям, надеясь отыскать…
Далее страница была вся исчеркана, ничего не разобрать.
…Всё. Я принял решение. Не вижу смысла мучиться дальше, жить у этой проклятой боли в плену. Прав был Кремов: «И смерть — это тоже свобода». Как точны в моём случае эти слова! Пора, пора уходить ТУДА. Есть у меня пара таблеток. Выпью — и просто усну. Однако перед этим осмелюсь оставить, в надежде неизвестно на что, тебе инструкции:
— В ангаре, на нижнем ярусе есть сейф. Ключ справа прикопан в землю, быстро найдёшь. В сейфе все наши записи и журналы. Если сможешь сделать так, что они попадут в нужные и понимающие руки — совершишь доброе дело. Больше, к сожалению, мертвецу тебя мотивировать нечем;
— В том же ярусе ты найдёшь продукты, некоторые медикаменты долгого хранения, спирт. А вот ключ от него лежит у меня в вагончике, под ножкой моей кровати — это тебе такой бонус за то, что осилил весь этот графоманский бред)));
