Магия отступника - Хобб Робин (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗

— Ты сказала, что видела, как в него вошли корни. И что он шевелился вместе с ними, пока вы пели для него его воспоминания.

— Да, говорила. Так и было!

— Тогда все должно быть в порядке. Если хочешь, завтра я навещу его дерево и поговорю с ним, чтобы убедиться, что оно хорошо его приняло. Сейчас он уже должен быть внутри.

— Пожалуйста, если тебя не затруднит, — с благодарностью откликнулась Оликея.

— А я пойду с тобой, — объявил Ликари, садясь обратно.

— Это твое право как его кормильца, — подтвердил великий.

Ликари попытался еще раз украдкой покоситься в мою сторону. Джодоли укоризненно вскинул бровь. Мальчик потупился.

— Я не призрак! — возмущенно заявил я. — Это что, шутка? Может, я вас всех чем-то оскорбил? Я не понимаю. Я голоден. Мне нужна помощь!

Я вошел в их круг. Никто не шелохнулся. Только Ликари, пожалуй, чуть крепче обнял себя за плечи. Я потянулся к вертелу с мясом, который держал в руке Джодоли. Это была птица, я схватил и оторвал ее крыло. Даже если Джодоли и почувствовал что-то или заметил, на его лице это не отразилось. Я съел соленое жирное мясо, обгрыз с косточки хрящ, а объедки бросил в костер. Пламя высунуло язык, словно ему не понравился вкус.

— И что же ты теперь будешь делать? — обратилась к Оликее сидящая у костра Фирада, как если бы ничего из ряда вон выходящего не произошло.

— То, что делала всегда. Буду жить.

Фирада покачала головой.

— Со стороны Кинроува было дурно оставить себе все сокровища. Ему следовало отдать тебе хотя бы часть. Ты хорошо заботилась о Неваре. А теперь, если не считать хижины и того, что в ней осталось, ты снова вернулась к тому, с чего начала.

В ее голосе слышалось сочувствие, но Оликея все же ощетинилась.

— Возможно, в хижине осталось больше, чем тебе известно. Возможно, он швырнул к ногам Кинроува не все сокровища Лисаны.

— В самом деле? — вскинула бровь Фирада.

— Я сказала — возможно, — чуть улыбнулась Оликея.

— Ты всегда знала, как о себе позаботиться, — тихонько фыркнула ее сестра.

— Приходилось — признала она.

Рядом с ложем Джодоли на земле лежал мех с водой. Я поднял его и отхлебнул, но сразу же выплюнул. Вкус оказался знакомым: Оликея часто добавляла в воду такую кору. Она усиливала магию. Но теперь меня от нее едва не вывернуло наизнанку. Как только я выронил мех, его подобрал Джодоли. Он жадно напился, а потом вновь принялся отрывать куски мяса от зажаренной на вертеле птицы.

— Оликея, — взмолился я. — Пожалуйста. Пожалуйста, помоги мне.

Она вытянулась на мху рядом с Ликари и закрыла глаза. По ее щеке скатилась слеза. Я застонал и отвернулся от нее.

Я двинулся вниз по склону прочь от костра. Какая-то женщина отставила в сторону стопку только что испеченных лепешек, чтобы они остыли. Я взял сверху три штуки и съел. Никто меня не заметил.

Я становился все нахальнее в попытках обратить на себя хоть чье-нибудь внимание, а заодно и удовлетворить свои нужды. Я поднял чью-то миску, только что наполненную горячим супом, осушил и переставил в другое место. Пострадавший лишь нахмурился из-за собственной рассеянности.

Утолив голод, я вернулся к костру Джодоли — как раз вовремя, чтобы увидеть, как Оликея и Ликари устраиваются на ночлег. Ночь выдалась теплой. Оликея расстелила для них с сыном одеяло между корнями дерева. Они быстро улеглись и вскоре заснули. Поблизости лежала сумка Оликеи. Я бесстыдно обшарил ее. Найдя среди прочих пожитков собственный зимний плащ, я нагло вытащил его, встряхнул и надел. Он оказался мне велик — я смог завернуться в него дважды. Там же я обнаружил свои туфли. Я обулся. Они свалились с моих ступней. Я снова порылся в сумке и нашел нож Оликеи и иголки с нитками. Я наскоро подшил мягкие кожаные туфли так, чтобы они держались на ногах, и обулся снова. Не могу описать, насколько приятно оказалось снова согреться. Мое тело словно бы разучилось поддерживать собственное тепло.

Теперь, когда я согрелся и насытился, меня вдруг начало клонить в сон. По привычке я хотел было устроиться рядом с Оликеей. Однако они с Ликари втиснулись в просвет между парой древесных корней, чтобы лучше сберечь собственное тепло. Для меня там места не осталось. Я устроился поблизости, лег, тут же приподнялся и убрал несколько веточек. Мое тело внимательно следило за тем, чтобы в него ничего не втыкалось. Взглянув на свое ложе, я вспомнил, как магия отвечала мне и лес обеспечивал меня мягкой постелью. Я знал, что делал это прежде, но не мог вспомнить, как именно. В моем теле не осталось ни малейшего следа магии.

Я взглянул на небо сквозь лесной полог и задумался. Моя магия исчезла. Жир, вмещавший ее, тоже. Я больше не был толстым. Умер ли я? Стал ли призраком? Орандула утверждал, что заберет у меня мою смерть, и, видимо, так и сделал, но на какую жизнь он меня этим обрек?

Я жалел, что не могу устроиться уютнее, но накатившая сонливость настаивала, что со мной и так все прекрасно. Отступая, она зацепила меня и утянула за собой в глубины сна, и на мимолетный миг я задумался, кем или чем я теперь стал. Может ли призрак замерзнуть или проголодаться? Захочет ли он спать? Я поиграл с мыслью о том, что я уже сплю, а все это мне попросту снится. Заснул я, кажется, где-то во время размышлений о том, когда именно прервалась моя настоящая жизнь и начался сон.

Пробудился я с рассветом, когда зашевелились спеки в лагере. Я перекатился на другой бок, поплотнее завернулся в плащ и заснул снова.

Во второй раз меня разбудил яркий свет и неприятные ощущения. Мне было жарко, хотелось есть и облегчиться. Я отбросил с лица плащ и потянулся. Затем, когда память о недавних событиях стремительно нахлынула, вновь занимая мои мысли, сел, решив, что сегодня мне стало лучше, я окреп, а жизнь вскоре вновь сделается понятной.

Между тем люди вокруг продолжали заниматься насущными делами. Две женщины присели на корточки, и крошечный ребенок отважился сделать первый шаг от одной к другой. Старуха растирала в муку какие-то сушеные коренья. Мальчик мял в пальцах кроличью шкурку, чтобы размягчить ее. Когда я шел по лагерю, все оставалось так же, как было вечером. Меня никто не замечал.

Я отыскал за окраиной становища отхожее место, облегчился и двинулся обратно, чувствуя себя гораздо уверенней. Без сомнения, призраки не мочатся. И мое тело выглядело уже привычнее. Если вчера кожа казалась почти прозрачной, то теперь она сделалась заметно плотнее. Мои руки и ноги все еще оставались слишком чувствительными, а вся поверхность тела саднила, словно я обгорел на солнце. Но боль стала не такой острой, как вчера, и это меня приободрило. И еще я с интересом отметил, что кожа на моих руках стала однотонной — пятна исчезли. Это показалось мне столь же существенной переменой, как и огромная потеря веса. На миг я представил себе, что меня вырвали из прежнего тела, что я отбросил прочь чехол жира и кожи и вышел нагим из-за стены плоти. Я содрогнулся от нарисовавшейся картины и выбросил ее из головы.

Я был толстым, и вдруг тучность ушла. Я вспомнил о том, как некогда мечтал о такой перемене, о том, какой важной она мне казалась. Теперь казалось глупым об этом тревожиться. Какое это имело значение, что меняло? Я остался собой. Но о чем же тогда стоит тревожиться, если не о форме своего тела? Где моя жизнь? Я обратился к собственным чувствам, и мне тут же пришла на ум Эмзил. Я тревожился о ней. Я хотел, чтобы ей было хорошо, чтобы ей ничего не грозило. И Эпини со Спинком. И их малышке.

Странное дело. Стоило мне подумать о них, и их значимость в моих глазах вдруг преумножилась, как если бы я напрочь забыл о них и лишь теперь начал вспоминать. Интересно, что еще я утратил? Что осталось позади, в моем прежнем теле? И что из этого мне удастся восстановить?

Я бродил по лагерю, наблюдая за людьми, которые меня не замечали. Я позавтракал, позаимствовав пищу у разных костров. Одна женщина смотрела прямо на меня, пока я ел из ее котла. К собственной радости, я нашел Киликарру. Отец Оликеи и Фирады сидел у костра и плел из жил шнурок — вероятно, для силков. Он был первым спеком, с которым я разговаривал: у нас было не так уж много общих дел, но он хорошо ко мне относился. Я мягко тронул его плечо. Он повернул голову, но его разноцветные глаза смотрели сквозь меня.