И аз воздам (СИ) - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" (читать полностью бесплатно хорошие книги .TXT) 📗

Назначение нового епископа было делом долгим и от Официума уже не зависящим; все, что мог сделать Курт — это направить в Совет как можно более полный отчет о произошедшем. Отчет содержал, помимо описания приключившихся событий и краткого изложения допроса Ульмера, также и уведомление о решении, принятом майстером инквизитором самовольно, без консультации с вышестоящими, а именно — об уничтожении найденного в библиотеке епископа экземпляра «Согласование Ветхого и Нового Заветов» Иоахима Флорского. Книга, тяжелую украшенную обложку которой Курт никому не позволил даже приподнять, была сожжена немедленно, здесь же, во дворе епископской резиденции, в присутствии expertus’а Конгрегации, священника, Нессель и на всякий случай Ван Алена, со всеми возможными предосторожностями и до пепла. Впрямь ли ее воздействие на человеческий разум было столь велико, как описывал Ульмер, или она сумела проникнуть в душу покойного епископа лишь потому, что он уже был к этому готов — сие осталось неведомым, однако Курт был далек от мысли удручаться по этому поводу.

Кроме еретической книги, в резиденции епископа не было найдено ничего интересного, причем в самом буквальном смысле. Лишь библиотека и та самая комната, в которой Его Преосвященство некогда принял майстера инквизитора, были единственными помещениями, хотя бы отдаленно похожими на обиталище представителя высокого духовенства: все остальные, от комнат челяди до хозяйских, были практически пусты, нарочито скудно обставлены и напоминали больше отшельнические кельи. Осмотрев в резиденции все, включая кухню, кладовую и подсобные помещения, Курт окончательно уверился в том, что, если б не духовное падение господина фон Киппенбергера, у него были бы немалые шансы прославиться впоследствии как искренний, добродетельный и нестяжательный служитель веры.

Отчасти Курт даже был рад тому, что обыск епископского жилища не занял много времени и не отвлек небывалыми находками: все эти дни он провел на ногах и почти не спал, пытаясь быть сразу всюду и контролировать все, торопясь ввести Райзе в курс бамбергских дел и не позволить горожанам выйти из того состояния покаянной готовности принять любую опеку Официума и нового обер-инквизитора. Присесть удавалось лишь для того, чтобы написать очередной отчет, а также в камере Ульмера — для того, чтобы завести очередную беседу, счет которым он уже потерял.

Назвать это допросом можно было с большим трудом: бывший сослужитель и впрямь неплохо усвоил полученные в академии знания, и все те ухищрения, что обыкновенно работали без сбоев, Курт применять даже не пытался — это было попросту бессмысленно. Новую тактику приходилось вырабатывать на ходу, подстраиваясь под сиюминутное настроение арестованного и большую часть сил тратя на то, чтобы это настроение уловить; вел себя Ульмер внешне всегда одинаково — насмешливо, снисходительно, подчеркнуто спокойно, и понимание того, что это не более чем игра, делу помогало слабо. Неудержимого желания выговориться, на которое обыкновенно удавалось надавить в большинстве случаев, у бывшего инквизитора не было; свое желание посмотреть на реакцию Курта в ответ на некоторые раскрытые секреты Ульмер удовлетворил еще в тот день, когда сидел связанным на полу рабочей комнаты Райзе, и потому все попытки его разговорить сводил к беспредметным дискуссиям и абстрактным рассуждениям.

Одной из лазеек, через которую удавалось пробраться внутрь выстроенной Ульмером защитной стены, было его любопытство. К исходу второго допроса стало ясно, что бывший сослужитель не солгал: ему и впрямь хотелось если не увидеть, то хотя бы просто узнать, чем закончится встреча Каспара с его давним противником, и ради этого он был готов на многое — лишь бы дотянуть до того момента, когда этот вопрос решится. Казалось, даже предстоящая казнь его не слишком пугала, воспринимаясь как своеобразная плата за удовлетворение любопытства и как давно ожидаемый, логичный и бессомненный финал; однако третий допрос заставил заподозрить, а четвертый уверил окончательно в том, что это и впрямь казалось. Ульмер втайне надеялся выжить.

Его подчеркнуто нахальная, равнодушно-насмешливая манера держать себя осталась неизменной, откровенность в ответах никуда не делась, однако сперва незаметно, а после и все более очевидно сменила тональность. Мельхиор все чаще упоминался как союзник, а не покровитель, Каспар — как необязательный и временный партнер в незначительных планах, любая связь действий самого Ульмера с идеями того и другого — случайной и некрепкой, а его таланты все более настойчиво характеризовались как природные, врожденные умения, не связанные ни с чем запретным.

Отчасти, как понял Курт, это было правдой: единственной стоящей информацией, полученной от бывшего инквизитора, была чуть приоткрытая завеса тайны над той организацией, к которой принадлежал человек, поименованный Ульмером как «маг-погодник». Точнее сказать, сплоченной единой организации как раз и не существовало: существовали несколько семей, давно и тихо живущих в стороне от всех перипетий — они не горели желанием вливаться в дружную толпу заговорщиков, но и принимать сторону Конгрегации не желали тоже, а потому существовали тихо, ни во что не вмешиваясь. Ульмер назвал их «нейтралами» [121], хотя сами себя они не именовали никак, словно пытаясь подчеркнуть этим попытку держаться поодаль от любого выбора вовсе. Таланты их имели и впрямь природное происхождение, наработанные умения не выходили за рамки дозволенного (в первую очередь — здравым смыслом, то есть — за рамки безопасного). Применялись оные умения также по большей части для совершенно бытовых нужд, а то и просто развлечения ради, также не выходящего за пределы общественно и лично безопасного. Разумеется, исключения бывали, каковым исключением и стал Петер Ульмер, происходящий из одной из таких семей.

Талантливым мальчиком заинтересовался друг семьи — немного странный старикан, любитель порассуждать о вечности, древности и власти, но в целом безобидный. Мальчика старикан заинтересовал тоже, вот только с родителями он предпочел не откровенничать о причинах своих симпатий и о том, что сумел в нем разглядеть и почувствовать; осознать, насколько это важно, маленький Петер тогда еще в полной мере не мог, но интуиция подсказывала, что с майстером Мельхиором лучше беседовать как можно чаще, а с родней — как можно меньше. Что случилось впоследствии — Ульмер, по его словам, помнил плохо, слишком давно это было; то ли родители, в конце концов, почувствовали неладное и решили избавиться от недостойного отпрыска, то ли Мельхиор решил присвоить парня, не особенно интересуясь их мнением… Ульмер не помнил, Мельхиор не рассказывал, а бывший сослуживец не спрашивал. Это его не интересовало: его интересовали открывшиеся возможности.

Связь с семейством или ему подобными Ульмер не поддерживал, об их местонахождении или способах связи представления не имел, а потому в поисках хотя бы одного представителя этого расколотого сообщества помочь не мог ничем. Однако ведь в распоряжении Конгрегации уже оказался такой представитель, которого, в случае его отказа от наработанных под руководством Мельхиора умений, можно в каком-то смысле изучить…

Бывший сослужитель, как становилось все более очевидным, явно рассчитывал этим сослужителем остаться — пусть, быть может, и в качестве expertus’а или предмета исследований, пожизненно содержащегося в запертой келье.

Разубеждать его Курт не стал, напротив — несколькими брошенными вскользь намеками дал понять, что подобное развитие событий совсем не исключено в случае готовности к сотрудничеству и полной откровенности. Особенной пользы это, впрочем, не принесло: все то, что Ульмер мог рассказать, он уже рассказал, и все, что он еще мог предложить — это собственные размышления об истоках знаний Каспара и Мельхиора да философствования о природе вещей. К исходу третьего дня, после краткого совещания с новым обер-инквизитором о целесообразности и безопасности доставки арестованного вышестоящему начальству для изучения, решение было принято.