Книга 1. Цепные псы одинаковы - Олненн Иней (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
Стоит перед ними не то человек, не то вечувар, на посох опирается, не шелохнется. Сам высокий, в одеянии длинном, на поясе ремнем широким схваченным, на ремне том — мешочки полотняные да пучки трав висят, а по плечам да ниже пояса — волосы длинные, как вороново крыло черные, солнце утреннее искрами в них вспыхивает, а лица не видно — платком, как у кхигда закрыто, только глаза светятся. И в другой миг понял Ингерд, что никакой это не вечувар, а тот, кто ведает — ведун, обитатель этого древнего леса.
Ничего не сказал им ведун, повернулся и пошел своей дорогой, деревья перед ним расступились, — и будто не было его вовсе.
Тут Ян опомнился и давай быстрее с себя одежду скидывать, торопится, в рукавах путается и Ингерду говорит:
— Не стой истуканом, надо одеждой поменяться.
Слыхал Ингерд про такую примету: коли один встретишь на пути ведуна — выверни свою одежду наизнанку и опять надень, а если вдвоем — одеждой поменяйся, не то худое случится.
— Ух, — облегченно вздохнул Ян, когда натянул второй сапог Ингерда. — Вроде обошлось.
— Маловаты мне твои сапоги, — Ингерд сморщился, сделав шаг.
— Ничего, скоро опять поменяемся, — успокоил его Ян, — не последнего ведуна встретили. Оярлика Скантира помнишь? Так вот он ведуна повстречал, когда с девицей по лесу шел.
Ян рассмеялся, а Ингерд не понял, чему.
— Пришлось ему женское платье на себя надевать, — пояснил Ян, — так в становище и пожаловал. Говорили ему: влюбчивое сердце до добра не доведет, вот и попал. До сих пор ему это вспоминают, а он только смеется, рыжая голова.
Потом посерьезнел и по сторонам поглядел:
— Ну, а где хорек-то? Или обманула нас старая Зга, нарочно в лес заманила?
— Да вот же он! — вдруг говорит Ингерд и показывает на выбравшийся из земли корень. На том корне сидел, хитро поблескивая любопытными глазами, черный хорек с рыжей спинкой.
— Ну, веди, — сказал ему Ян. — Куда только заведешь…
Вся его осторожность осталась где-то позади, и сейчас смотрел он вперед ошалелыми глазами, и даже жарко ему стало, как если бы из бани в прорубь нырнул, словно ледяной огонь его охватил.
А юркий зверек спрыгнул с корня и быстро побежал по земле, только рыжая полоса замелькала меж пней и поваленных стволов. И путь-то выбирал все потяжелей, где идти совсем невмоготу. Ему, мелкому, все нипочем — ловко с сучка на сучок перепрыгнет, легкие лапы через ветровал его быстро перенесут, а Ян да Ингерд, что два лося, с треском сквозь бурелом продираются, немного прошли, устали быстро, Ингерд в несвоих сапогах все ноги стер.
— Да что это за лес такой, — ругался Ян, раскидывая очередной завал, — ни тебе дорожки, ни самой что ни на есть захудалой тропиночки… Не мудрено, что люди сюда глаз не кажут.
И вдруг — кончилась чаща, в лицо свет солнечный хлынул, и открылся им совсем другой лес — зеленый, душистый, птичьим перезвоном наполненный. Кругом папоротник да березы, зверье непуганое под ногами снует, а небо над головой чистое, бирюзовое.
— Не иначе колдовство, — зажмурившись, пробормотал Ян и смех Ингерда услышал.
— Чего смеешься? — сердито спросил Ян.
Не ответил Ингерд, но Ян и так понял, и пробурчал:
— Погоди веселиться. Я не я буду, коли беду не встретим.
Ян слова зря не тратил, он в Горы ходил, а Горы пустых разговоров не любят. И оказался прав.
Шли они по высокой траве туда, где средь прочих деревьев, живых и цветущих, высилась уродина — разбитая грозой мертвая лещина. Корявыми ветвями царапала она небо, и вороны граяли над ней.
— Вот так светлый ручей, — пробормотал Ингерд, когда подошли они ближе.
Словно пошутил кто, назвав светлым ручьем зловонное болото, заросшее тиной и блеклыми кувшинками, в нем и воды-то всего — тоненький мутный ручеек, дотянуться до которого не было никакой возможности.
— Ну, чего ж не смеешься? — спросил Ян Ингерда. Страх в нем начала вытеснять злость — черная, бешеная, свет перед глазами застит, кровь горячит и быстрее по жилам гонит. На любого готов был кинуться Ян, подвернулся бы ведун — досталось бы и ведуну. Ухватился он за пень, что под руку попался, из земли его с корнями выдрал и швырнул в болото, только грязь по сторонам. А что дальше случилось, то Ингерд и Ян надолго запомнили, насколько каждому из них жизни хватило.
Заглотила жижа пень, тихо так, будто корова языком слизнула, и опять тишина, слышно, как комары над кувшинками вьются… И вдруг — бух! — пень-то обратно как вылетит, едва Ингерда не пришиб, а за ним всколыхнулась жижа, а оттуда с рыком ужасным — страшилище, гад чешуйчатый, рогатый, с пастью оскаленной, и — на Яна. Ян белее белого стал, а все ж опомнился, меч выхватил, да поздно — подмял его зверь невиданный под себя. Тут Ингерд, не раздумывая, на зверя сверху кинулся и рубил его мечом, как топором. Долго не разобрать было, где кто, что-то рычащее и чавкающее посуху каталось да перепуганные вороны с карканьем в небе кружили. Потом вдруг затихло все, остановился ком грязи, и от одного его бока отвалился кусок, и от другого. Один кусок обернулся в Ингерда, другой — в Яна. Лежат оба, сил подняться не хватает, грязью плюются, Ян от боли зубами скрипит — поранил его зверь страшный, саднят раны.
— Жив ли ты, быстрокрылый? — еле переводя дыхание, спросил Ингерд, глаза-то не видят, жижей зловонной залепленные.
— Не очень, — отозвался Ян, силясь подняться.
Ингерд глаза наконец протер и видит: там, где чудище рогатое лежало, — только лужа бурая, а на месте, где болото было — ручей течет чистый, прозрачный, солнечным светом напоенный. Мочи встать не хватало, ползком поползли к нему Ян да Ингерд и воду студеную с головой окунулись. Вынырнул Ян, отфыркиваясь, и стали видны глубокие кровавые раны на теле его, когтями мерзкого гада оставленные, а в другой раз вынырнули — и нет ран, будто и не было вовсе, все исчезли, как одна. Могучая сила целебная в той воде обитала, возликовал Ингерд, мощь небывалую почуяв, отпустила на короткий срок его душу черная тоска, светлыми водами смытая.
— Ну, каково вам купаться? — с бережка-то их спрашивают.
Обернулись Ингерд и Ян и видят: сидит на сухой земле эриль Харгейд, посох на коленях держит. Около него хорек с рыжей спинкой лапками морду умывает, хитрым глазом на них поглядывает. Чуть не застонал Ян: ко всем их напастям только эриля не доставало! Решил, что кару для них измышляет колдун, потому как в запретный лес забрались. Или Згаваха его на них натравила? Или ведуны?..
А эриль говорит:
— Если оклемались, с собой зову.
И, видя, что Яну от его слов худо делается, добавил:
— Забудь страх, быстрокрылый. Кто бёрквов не испугался, тому Зачарованного Леса бояться нечего.
Совсем не согласен был с ним Ян, но язык прикусил, ни за что бы не признался, что самого эриля боится больше, чем бёрквов. На Ингерда глянул — у того глаза горят, словно хорошую драку ему посулили, Ян только выругался про себя.
Поднялся эриль Харгейд на ноги и зашагал прямиком в чащу, и чаща будто расступалась перед ним, буреломы все подевались куда-то, и папоротник словно пониже стал, и кусты малины не такие спутанные. Пошли Ингерд да Ян вслед за эрилем — а попробуй-ка откажись! И солнце уж высоко поднялось, через маковки деревьев заглянуло, посветлело в лесу, и почуяли Ингерд и Ян: переменилось что-то. То ли воздух другой стал, то ли небо другое… Часто стали встречаться диковинные деревья — старые, седые, никто не мог бы сказать, сколько им лет, как никто не мог бы сказать, сколько лет эрилю Харгейду. Стоят они меж своих молодых собратьев, не то спят, не то думу думают, и ветерок, шелестевший зеленой листвой юных берез, не смел тревожить их. Эриль Харгейд мимоходом дотрагивался до их сморщенной коры, будто здоровался, кивал им, слово какое-то, лишь им понятное, говорил. А Ян да Ингерд обходили такие деревья, мнилось им, что души у этих деревьев человеческие, и будто сказать что-то хотят.
— Гляжу, вроде бы дуб, — тихо произнес Ян. — А вот так поглядеть, вот-вот, глянь!.. Ровно как живой лик пробивается…
