Колодец старого волхва - Дворецкая Елизавета Алексеевна (читать хорошую книгу .txt) 📗
На шум прибежали кмети тысяцкого и кинулись разнимать драку. Ловко и привычно орудуя древками копий, кмети принялись расталкивать и растаскивать в стороны раскрасневшихся, растрепанных и утративших праздничный вид горожан. Женщины причитали над синяками и ссадинами своих мужей и сыновей. А Медвянка, которой некого было жалеть, поднесла к лицу рукав, пряча усмешку. Она помнила, что вся свара разгорелась из-за нее, и в глубине души была довольна.
– А ну разойдись, лешачьи дети! Морок вас возьми, тур вас топчи! – доносился до нее из плотной шевелящейся толпы сердитый голос Явора.
Его красный плащ быстро метался среди полотняных рубах. Может, десятнику и не пристало своими руками разнимать драку посадских мужиков, но Явору хотелось чем-то себя занять, чтобы не смущаться досужими мыслями о Медвянке. А здесь как раз подвернулось привычное дело; драка была ему не в новость, он распоряжался и уверенно раздавал тычки и затрещины.
– Пошел, будет клешнями махать! Да пусти его, чтоб вас обоих на том свете всяк день градом било! – покрикивал он на не в меру ретивых драчунов. – А ну – за ворот да в поруб тебя! Посидишь в яме – так удали поубавится! Поди прочь, дядька Шумила, не до тебя! Ну, Кощеевы кости, кто зачинщики?
Громчу и Зимника растащили последними; те настолько разошлись, что ничего не видели и не слышали, рвались из рук кметей и снова кидались друг на друга. Отмахиваясь, замочник попал Явору кулаком в лицо. Разъяренный таким оскорблением своему достоинству десятник схватил Зимника за плечо, могучей рукой повернул к себе и с такой силой ударил в челюсть, что тот отлетел на три шага и рухнул в пыль. В следующий миг двое кметей уже сидели на нем и вязали ему руки.
Двое же кметей держали за руки Громчу. Лишившись противника, сын гончара сразу угомонился и покорно позволил кметям себя взять. Ему вязали руки, а он угрюмо молчал, свесив растрепанную голову и лишь изредка бросая сумрачные взгляды на бранящегося десятника. Придя в себя, Громча и сам не понимал, как сумел ввязаться в такую драку. И уж конечно, лучше бы ему этого не делать.
Связанного Зимника подняли и поставили на ноги. Выглядел он уже совсем не по-праздничному: шапка валялась в пыли, пыль серела в его волосах и на бороде, нарядная рубаха с шелком вышитым оплечьем была разорвана от ворота до плеча, по подбородку ползла струйка крови из разбитой губы. Отплевываясь от крови и пыли, замочник бранил и гончаров, и кметей, и весь белый свет.
– Тащите обоих на воеводский двор! – распорядился Явор. – По всему видать, с них все и пошло. Посидят в порубе день-другой, а там тысяцкий с ними разберется!
Явор провел краем ладони под носом – на руке осталась кровь. Нос ему еще в отроках сломал любимый побратим Ведислав, и с тех пор Явор ни с кем не боролся, как было принято «до первой крови». Потери в красоте он не жалел – не девка! – но кровь из носа у него теперь текла от любого легкого удара, и это было очень досадно. Из-за этого Явор вдвое больше сердился на посадских мужиков, затеявших свару в день проводов князя. Княжья дружина ушла в далекий поход, а Явор-десятник, глядите-ка, в своем же посаде кровь проливает! Это ли не доблесть! Не зря его князь добрым словом отличил! Тьфу, люди засмеют!
И, как назло, до ушей его донесся тихий и звонкий знакомый смех. Пожалуй, даже мерзкое хихиканье растрепы-кикиморы ему сейчас было бы приятнее услышать. Медвянку он хотел бы сейчас видеть меньше всего, а она стояла совсем близко и знай себе потешалась. Заметив угрюмое лицо Явора и его неприязненный взгляд, она попыталась было сдержаться, подняла к лицу рукав, но не выдержала, всплеснула руками и звонко расхохоталась.
Явор прижал рукав рубахи к носу, чтобы не капала кровь, и снова отвернулся. Ему отчаянно хотелось, чтобы она каким-нибудь чудом оказалась вдруг на другом конце города. Но она, словно злыдень Встрешник ее перенес, мигом очутилась перед ним. Сдерживая смех, Медвянка приглаживала переброшенную на плечо косу и поглядывала на Явора с видом лукавого почтения.
– Чего смеешься? – грубовато-досадливо спросил Явор. Сейчас ее взгляды и улыбки только сильнее раздражали его. – Вот забаву сыскала! Шла бы домой!
– Ай-ай, не все еще жеребята по твоему лику ясному прошлись! – воскликнула Медвянка и насмешливо покачала головой. – Видать, нехорош твой нос замочникам показался – хотели поправить!
Явор сердито шмыгнул носом и запрокинул голову, силясь остановить кровь. Он злился и на драчунов, и на Встрешника, и на Медвянку.
– Тебе бы все смеяться, а ведь поди сама все и заварила! – с досадой, приглушенно из-под рукава отозвался он. – Ты хуже огня – где пройдешь, там переполох!
Медвянка снова засмеялась, словно соглашаясь с этим обвинением, но скорее гордясь своей виной, чем стыдясь ее. Явор отвернулся и хотел идти прочь, но путь ему нежданно преградил Добыча, старшина белгородских кузнецов-замочников. Это был невысокий ростом, довольно щуплый мужичок сорока с лишним лет, с большим залысым лбом, изрезанным глубокими поперечными морщинами. Борода у него была рыжеватая, а глаза желтые, как у собаки. Он же мог считаться старшиной всех городских сплетников и склочников. Редкая свара на торгу обходилась без его участия, а все судебные обычаи и законы он по долгому опыту знал не хуже любого старца и сам мог бы давать советы при воеводском суде – если бы хоть кто-нибудь верил в чистоту его совести и беспристрастность.
Сам Добыча не участвовал в драке, и его нарядная синяя рубаха и шелковый кушак, вышитый серебряной нитью, не пострадали, но старший замочник был очень сердит за своих людей. Гневно хмуря брови, он притоптывал ногой по плотному песку улицы. Медвянка забавлялась, глядя на его гнев – «будто у ежа гриб отняли!» А Явору было не до забав.
«Только тебя не хватало, сквалыги старого!» – в досаде подумал Явор. Старшина замочников не пользовался его уважением, а сейчас он был в таком дурном расположении духа, что едва ли сумел бы быть вежливым.
– Ты чего это, десятник, моего человека повязал? – возмущенно воскликнул Добыча, указывая на связанного Зимника. Тот уже унялся, обессилев от драки и ругани, и смирно ждал, когда кмети поведут его в детинец.
– За то и повязал – за свару и бесчинства! – резко ответил Явор, отняв от лица рукав, покрытый кровавыми пятнами. – Приходи завтра к тысяцкому – отвечать будешь за твоих кузнецов.
– Да ведь это гончары подлые на моих людей накинулись с бранью! – вскипел Добыча. – Ты гончаров и вяжи, а моих не тронь! Нету тебе такого приказу от тысяцкого, чтоб…
– Ты, дядя, меня не учи, какой мне был приказ! – перебил его Явор. Он был рад сорвать на ком-нибудь свою досаду, а старший замочник напрашивался сам. – И не лезь мне под руку – а то сам в поруб пойдешь со своим молодцом на пару!
Он снова вскинул к носу рукав, а Добыча отскочил, словно ждал удара. Замочник мог быть весьма нахальным, но не был храбрецом, а вид Явора яснее ясного говорил, что он свое обещание выполнит. Добыча не мог тягаться с десятником открыто, и ему ничего не оставалось, как только надеяться на завтрашний воеводский суд.
– Тащи их! – Явор махнул кметям.
Громчу и Зимника повели в детинец, за ними повалила толпа любопытных.
– Я воеводе челом буду бить! – долетал оттуда голос Добычи, который на безопасном расстоянии от Явора снова осмелел. – Эдак всякий смерд будет лучших людей бранить да бить – скоро дождемся Страшного Суда!
– Эко напугался! – толковали белгородцы, оставшиеся на улице. – Страшно ему уже! Побольше бы он боялся – потише бы жил!
В другое время Добыча не упустил бы случая погордиться тем, что во всей толпе он один знает, что такое Страшный Суд. Но сейчас у него были заботы поважнее.
– Суда еще нет, а вон Живуле уже страшно! – подхватила Медвянка, оглядываясь на дочь гончара.
Та тихо жалостливо причитала над Сполохом – он держался за левый глаз, под которым быстро наливался синяк. Но больше синяка его мучала тревога – как теперь отвечать за все это перед отцом? А как брата вызволять из поруба? И как жалко нарядной одежды – они-то ведь не богатые замочники, чтобы иметь по пять цветных рубах!
