Кукушка - Скирюк Дмитрий Игоревич (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗

Михелькин ничего не ответил, развернулся, сжал кулаки и молча зашагал обратно на вершину холма, где стоял фургон, горел костёр и хрустели овсом лошади. На миг сердце девушки кольнула тонкая иголка сожаления. Может, и вправду лучше остаться с ним, уплыть в эту самую Африку, построить там дом, завести хозяйство и жить свободными… Но тут же она одёрнула себя: как бы ни был он ей мил и симпатичен, каким бы честным ни сделался, прошлое всегда будет стоять между ними. Она понимала, на какую жертву он пошёл, когда полез за ней в провал подземного хода. Он искупил свой грех, но память о насилии, о боли, о предательстве была жива. Она была готова даже смириться с тем, что выносит его ребёнка, но в одном она была уверена: любви меж ними быть уже не может. Никогда.

Меж тем природа напомнила о себе — нужно было отойти. Ялка встала и пошла вдоль берега по мокрому песку.

Солнце медленно поднималось. Сквозь воду, начинающую помаленьку становиться прозрачной, была видна трава, на дне просвечивали кусты и какие-то обломки. Осень давала о себе знать. Солнечные лучи грели спину, а вот ноги мёрзли: башмаки, которые подыскала для девушки маркитантка, были старые и прохудившиеся.

Холм, затопленный морскими водами, образовал большой и вытянутый остров с крутым северным склоном. Другой склон образовал песчаный мыс, пологой дугой изгибавшийся к западу — здесь росли одинокие деревья и кустарник. Дождь смыл мусор и нечистоты, хотя прибрежный песок был усеян обломками, щепками, ветками и кусками коры. Серебристые росчерки мелких рыбёшек мелькали в воде. Девушка шла, придерживая рукой живот. Шаг её был неловок: ноги, ещё не отвыкшие от тяжести цепей, ступали медленно и осторожно. Деревянные кломпы со скрипом давили песок.

«Вот я и свободна, — думала Ялка. — Свободна от всего. От обещаний, от ненависти, от обязательств, от разлук, от любви… Но что делать мне с этой свободой?»

Ни море, ни небо, ни солнце не могли дать ей ответа на этот вопрос. Если раньше у неё были какие-то другие цели, то теперь всё свелось к одному — родить, воспитать и не умереть при этом с голоду. Может, стоило возвратиться домой, к мачехе? Да уж, усмехнулась она, веселее не придумаешь: заявиться в дом (да ещё и не родной), с пузом, как неудачливая coquine [116], — после этого можно будет сразу вешаться. Да и неизвестно ещё, какая там власть, в её родных местах… А может, найти кого-нибудь из местных, не слишком страшного и не очень злого, и остаться с ним? Да разве такого найдёшь…

Так, размышляя, девушка присмотрела подходящий кустик, совершила свои нужды и подошла к воде умыться. Ополоснула руки, лицо, провела рукой по обритой голове и долго глядела на своё отражение — маленькая, какая-то бесполая голова на тонкой шее. Захотелось показать себе язык. Она показала его, вздохнула, улыбнулась и неожиданно расплакалась.

Кому она нужна такая, да ещё с ребёнком? Может, всё-таки принять предложение Михелькина? Ещё не поздно — он ведь наверняка ждёт, что она передумает…

Какой-то звук привлёк её внимание. Где-то за кустами пару раз свистнули, затем тихо-тихо засопела свирель. Оттуда же, не в лад и невпопад, раздавались тихие, сосредоточенные удары, будто кто-то стучал молоточком. Ялка поймала себя на том, что стук и раньше доносился, толко она не обратила на него внимания. В очередной раз любопытство победило усталость, безразличие и страх, она встала, вытерла слёзы и осторожно направилась туда.

Чем дальше она шла, тем больший участок берега открывался её взору, и наконец настал миг, когда она увидела его целиком.

На берегу были трое.

Первым оказался Карел. Толстый маленький гном-полукровка разлёгся на песке, раскинув руки крестом и набросив на себя изодранный клетчатый плед, смотрел в синеющее небо и щурился от солнечного света. Рядом с ним лежала (а верней сказать — стояла) его несуразная шляпа, та самая, высокая, как печная труба, с пером за лентой.

Вторым был Зухель, или кто-то, очень на него похожий. Во всяком случае, нечто маленькое и мохнатое сидело на выбеленной солнцем коряге и тачало башмак. Ялка не сразу поняла, что башмак самый что ни на есть обыкновенный — по сравнению с существом он казался просто гигантским. А дальше…

Дальше сердце у Ялки ухнуло и покатилось под горку. Потому что третьим был Жуга.

Он сидел там в одних полосатых штанах, босой, вполоборота к Ялке. Девушка видела только спину и затылок, но ошибиться было невозможно — эту угловатую фигуру, эти всклокоченные рыжие волосы она узнала бы из тысячи. В первый миг Ялка не поверила глазам, да и как тут было поверить! Призрак, мираж, плод горячечного воображения — что же ещё это могло быть? Она помахала рукой перед глазами, отгоняя видение, но травник как сидел на траве, так и продолжал сидеть, смотрел на солнце, пробовал флейту… и вдруг обернулся, встретившись с девушкой взглядом так, словно это был не взгляд, а лезвие клинка.

— Ты… — прошептала она.

Колени девушки подломились.

В следующий миг травник уже вскочил, в четыре прыжка преодолел разделяющее их расстояние, подхватил её в падении за плечи и осторожно уложил на песок. Дурнота накатила и прошла. Все звуки утихли. Мир остановился. Замер. Никого в нём не осталось, кроме травника. Его лицо было рядом. Совсем рядом.

— Ты… — повторила девушка и сжала его руку в своей.

Прикосновение было пугающе реальным.

— Я, Кукушка, — улыбнулся травник.

Отсюда, снизу, Ялка видела, как солнце светит сквозь его волосы, делая его самого похожим на рыжее солнце с синими глазами.

— Но как… Я не понимаю. Ведь ты умер!

— Колесо, Кукушка. Я прошёл один круг и начал другой. Если я тут, значит, ты обо мне думала. Ты создала меня обратно. И весь наш мир тоже.

— Как… Господи… — Ялка взялась за голову. — Я ничего не понимаю! Ничего!

— Ну, раз так, наверно, ничего не надо понимать, — пожал плечами травник.

— Но зачем тогда… зачем…

Ялка смотрела на него. Слёзы текли у неё беспрерывно. Только сейчас она поняла, что короткая стрижка и тонзура исчезли — травник был таким, каким она его помнила, каким его знала — кудлатый, даже не собравший волосы в обычный хвост. И шрам на виске был таким же и в то же время другим, не как раньше. Таким она Жугу ещё не видела. От него как будто исходил какой-то свет, он даже держался прямее, словно с плеч его упала невидимая тяжесть, пригибавшая к земле, заставлявшая грустить и хмуриться. И он улыбался.

— Успокойся. — Жуга провёл рукой по её бритой голове, и Ялка вздрогнула. — Всё хорошо. Так было надо. Ты справилась.

— Ты… — Ялка сглотнула. — Скажи, ты… тот же? Тот же самый?

Взгляд травника на мгновение сделался тусклым, он задумался. Прошёлся пятернёй по волосам.

— Ну конечно нет, — проговорил он. — Я многого не помню, особенно то, что было в последние месяцы… Но знаешь, почему-то мне кажется, что и не надо это вспоминать. Не смотри на меня так. Я Лис, Кукушка. Полиморф. Всё равно это когда-нибудь должно было случиться, ибо дух мой много старше, чем сознание и плоть. Что плоть? Всего лишь вопрос выбора. А стать человеком — это тоже выбор. И ты помогла мне его сделать, когда я не мог.

— Кто ты?

— Я? — Травник рассмеялся и приложил её руку к своей груди. — Я такой, как ты, как все другие. Смотри: во мне нет больше магии. Она переменила мир, а остатки рассеялись. Теперь долго, очень долго никто не сможет колдовать. Всё превратится в пустые ритуалы. А я теперь обычный человек. Я проживу жизнь и умру. — Тут он посмотрел ей в глаза и задал вопрос, который застал её врасплох: — Хочешь прожить её со мной?

У Ялки кружилась голова. Всё плыло у неё перед глазами. Она и верила в происходящее, и не верила. И, как тогда, возле дома у старой шахты, она открыла рот, чтоб оправдаться, спросить, но вместо этого выдохнула: «Хочу!» — и прижалась щекой к его груди, к тёплой коже в рыжих веснушках, туда, где белел оттиск солнечного креста. Две руки обхватили её голову, и некоторое время Ялка пребывала в каком-то блаженном оцепенении. Она была готова просидеть так вечность, а затем ещё одну, но одна мысль не давала ей покоя, свербела, как червячок.