Врата тьмы - Хафф Таня (книги полностью TXT) 📗
— Все сразу? — усомнилась Дару.
— Почти всю работу делает плита, — серьезно объяснила Ребекка. — И тостер.
— А джем у тебя есть? — спросил Роланд. Он бродил по комнате и как раз сейчас оказался около кухни.
— За кетчупом стоит. Персиковый. — Ребекка высунулась дальше в комнату и подала ему баночку и консервный нож. — Можешь пока Тома покормить.
Роланд подбросил баночку на ладони, вздохнул и посмотрел на кота.
Том, отлично зная, что означает банка такого размера вместе с консервным ножом, спрыгнул с дивана и стал плести кружева у ног Роланда. С большим достоинством, с предвкушением и лишь с самой малой долей нетерпения.
— Ну ладно. — Роланд отошел, поставив банку на стол. — Но я хочу внести ясность, — сказал он в сторону кухни, — это я делаю для тебя, а не для него.
— Тому все равно, лишь бы ты открыл банку.
Направляя вниз лезвие консервного ножа, Роланд обратился к Дару:
— Почему вы разрешаете ей выбрасывать деньги на такую ерунду?
Дару приподняла бровь.
— Вы предпочитаете другой сорт? — спросила она с нотками сарказма в голосе.
— Ладно, проехали.
Он вскрыл банку и невольно сморщился от запаха, затем поставил ее на пол. Том понюхал, осторожно попробовал, одобрил и начал есть. Дару глянула на Роланда, как ему показалось, с улыбкой превосходства и направилась в ванную. Чувствуя себя в меньшинстве, Роланд достал гитару и для успокоения начал перекладывать на музыку игру света и теней вокруг силуэта стоящего у окна Эвана.
— Столько боли, — почти неслышно сказал Адепт, глядя на ползущего по стеклу муравья, держащего в челюстях мелкое насекомое. Он набрал в легкие воздуха, ощутив запах бетона, асфальта и стали, вкус скорби, ненависти и боли, и вздохнул. Так много материала найдет здесь Тьма. Но его согрело солнце, а дуновение ветра донесло детский смех, и он не смог бы, да и не захотел, отринуть надежду.
Роланд видел, как согнулись плечи Эвана, и добавил в мелодию немножко грусти, а когда они распрямились — сменил и ритм, и тональность. Он умел чувствовать публику — талант, отточенный годами на улице: там даже взглядом можно отогнать платящего слушателя и надо учиться смотреть краем глаза.
Дару стояла возле дивана, переводя глаза с Роланда на Эвана и обратно.
Под тяжестью ее взгляда Роланд перестал играть и повернулся к ней.
— Твою музыку просто видно было, — сказала она с удивлением в голосе. — Как зеркало из звука… Я видела…
Роланд покраснел от смущения и потупился, поигрывая медиатором.
— Завтрак!
Ребекка вынесла из кухни полное блюдо, и Роланд, воспользовавшись моментом, подскочил к ней, чтобы взять его. С похвалой он мог справляться, лишь когда она выражалась наличными. Только похвала от Ребекки была исключением, хотя он и не понимал почему.
Созерцание завтракающего ангела отвлекло Дару и Роланда от собственных тарелок, потому что Эван наслаждался не только вкусом, но и запахом, и эмоциями, превращая процесс поглощения яичницы с ветчиной в чувственный опыт.
— А там, откуда ты пришел, разве не едят? — спросила Ребекка, когда Эван коснулся тоста, исследовал слой маргарина и облизал кончики пальцев.
— Конечно, едят. — Он откусил кусок залитой яйцом колбасы, испытывая удовольствие от множества вкусовых ощущений. — Но это — новое. А каждая грань новизны должна быть исследована и превращена в источник наслаждения.
— Я тоже так думаю, — кивнула Ребекка.
Дару попыталась скрыть улыбку, вспомнив, как впервые угостила Ребекку пиццей и девушка ткнулась рукой в расплавленный сыр, а потом минут пять изучала, как он умеет вытягиваться.
«У нее куда приятнее лицо, когда она улыбается, — подумал Роланд, устроившись там, где ему одинаково хорошо было видно и Дару, и Эвана. — Не так похожа на ястреба».
Роланд только теперь понял, что означает слово «поражает». Не красивая, не привлекательная — а именно поражающая внешность была у Дару. Темно-золотая кожа, черные глаза — такие, что радужка сливалась со зрачком, высокий лоб, гордый изгиб носа, рельефный подбородок, и все это в ореоле густых волос цвета черного дерева. Не то чтобы холодна, но сурова. Он подумал, что стоит попробовать флейту — если он вообще доберется до дома, — потому что для его гитары музыка Дару звучала слишком высоко.
— Вы мне хотите что-то сказать? — внезапно и резко спросила Дару, заметив его пристальное внимание.
«И стерва к тому же, — добавил Роланд к мысленной характеристике Дару. — Сурова и стервозна».
Он заметил, как усмехнулся за завесой светлых волос Адепт, и уже в который раз задался вопросом, сколько из его мыслей тот читает.
— Вроде бы ничего. — Он поднялся и начал складывать пустые тарелки. — Сегодня опять намечается жаркий денек.
— Ага, — вздохнул Эван, и улыбка его исчезла. Он легко встал и вернулся к своему месту у окна. — А когда так жарко, и свет слепит, и воздух тяжел и горяч, как пелена расплавленного стекла, лопается людское терпение, и даже хорошие люди могут оказаться на грани — или за гранью.
— Так ты думаешь, это его работа? — спросил Роланд, перекрывая шум наполняемой раковины.
— Да, — не оборачиваясь ответил Эван.
— Но сейчас лето, — возразил Роланд. — Хоть Канаду и называют Великим Белым Севером, но летом тут жарко.
— Не так, — задумчиво заметила Дару. — Не так жарко, и не так долго. И не в июне. Неделю-другую в августе — это бывает.
— И что ты будешь с этим делать? — спросила Ребекка, возвращая разговор на деловую почву.
— Я уже делаю, Леди.
Дару повела бровью, впервые услышав, как Эван титулует Ребекку.
— Там, на юго-западе, собрались дождевые тучи, и я их уговариваю двинуться в нашу сторону. Через два дня в городе будет легче.
— А почему не раньше? — поинтересовался Роланд, подавая Ребекке стопку чистых тарелок.
Эван развел руками, браслеты тихо зазвенели.
— Дождь путешествует как хочет. Передвинь его слишком быстро — он развеется. Слишком медленно — и ему станет скучно, он прольется.
— Дождю станет скучно?
— Простое слово, обозначающее сложное… — Он дернул светлую прядь своих волос, подыскивая слово.
— Сложную вещь? — предположила Ребекка.
— Да, сложную вещь.
Они обменялись довольными взглядами, и Роланд почувствовал за этим еще что-то.
— Есть, кроме сказанного, какие-то вещи, которые мне хотелось бы понять. — Дару заходила по комнате взад и вперед.
«Вступай в клуб», — подумал Роланд, устраивая Терпеливую у себя на коленях. Последний раз он был в чем-то уверен и что-то понимал до того мгновения, как из-за угла показалась Ребекка.
— Ты пришел, потому что тебя призвала Ребекка, так?
— Для этого и Роланд много сделал, но, в общем, верно.
— Ладно, а он как сюда попал?
Молчание, наступившее в ожидании ответа Эвана, нарушал только легкий шелест кошачьего языка — Том вылизывал черные полоски хвоста.
— Есть две возможности, — произнес наконец Эван. — Либо в этом мире мужчина или женщина совершили зло, призвав при этом Тьму…
— Черные свечи, пентаграммы и человеческие жертвы, — тихо сказал Роланд, и Терпеливая ответила ему аккордом.
— Да, — подтвердил Эван, — так когда-то призывали Тьму. Но на этот раз, я думаю, она проникла сюда по собственной инициативе, воспользовавшись ослаблением барьеров в Иванову ночь. Хотя в определенном смысле его тоже призвали… В этом мире много тьмы, и она взывает к Тьме за барьером. Постепенно барьер слабеет и пропускает кусочек Тьмы. Обычно этот кусочек столь мал, что не имеет тела и либо рассеивается, оставляя на своем пути плохое настроение, либо находит «хозяина» — человека, в которого вселяется, и тогда он может создать себе постоянное обиталище. И такие сгустки Тьмы способны прожить долго, даже если против них и выступит немного Света.
Он наполнил солнечным светом сложенную чашечкой ладонь и рассыпал его по пальцам тонкой филигранью.
— Конечно, подобным же образом призывают в ваш мир и Свет. Иногда происходит такое деяние Тьмы или Света, на которое могут ответить и создания побольше: гоблины и кикиморы, единороги и фавны. Чтобы прошел Адепт, Тьме пришлось ждать до тех пор, пока призыв не стал почти непреодолимым. И она ждала, собрав все силы для единой цели.