Вельтаншаунг. Уровень второй (СИ) - Никора Валентин (читаемые книги читать TXT) 📗
Я очнулся в звенящей тишине, осознав, что натворил. Сейчас они кинутся скопом! Сволочи! Они знают, что мне не успеть поменять рожки!
Да, я попытался перезарядить автомат, да не тут-то было! Один «акробат» изящно кувыркнулся в проходе, но, пролетев вперед, он ударился спиной о стену, не рассчитав прыжка, замялся и не успел вскочить и пристрелить меня на месте, как шелудивого пса.
Второй метнулся, тоже, скользя по полу, стреляя по моим ногам, видимо, желая захватить меня живым.
У меня, вообще, не было шансов. Я не думал. Просто зачем-то прыгнул вперед. Уж не знаю, как все получилось, но приземлился я на шею скользящему по кафельному полу фрицу. Противно и громко хрустнули шейные позвонки. Я не смотрел вниз, я был уверен, что неудачник уже мертв.
Передо мной стояли еще двое с автоматами наперевес. В первую секунду они растерялись, не ожидали, что я выскочу прямо на них. Я ударил первого дулом по лицу, отчего немец отлетел назад. А потом, повинуясь чутью, резко присел – и вовремя. Над головой затрещал автомат.
В этот момент первый фашист, который изначально кувырком влетел в туалет, все же вскочил на ноги и открыл огонь. Я это понял позднее: немцы, по счастливой случайности, расстреляли друг друга.
А тем временем тот, кто получил от меня автоматом по мордасам, оклемался. Он, с воплем раненного медведя, кинулся в атаку.
Я выпрямился, готовый достойно принять смерть, даже сделал шаг вперед, но нога покачнулась и я позорно шмякнулся вниз затылком. Видимо, это меня и спасло, потому что рядом грохнуло так, словно нападавший не добросил гранату. Наверное, так оно и было.
Мой автомат взрывной волной оттащило к стене, но зато шмайссер убитого оказался рядом. Я схватил его, сжал, рывком сел и открыл пальбу.
Честно говоря, я не видел, куда стреляю. Да и грохота оружия не слышал: от взрыва так заложило уши, что в них образовались настоящие воздушные пробки, даже кровь из носа потекла.
Патроны неожиданно кончились. «Это конец!» – понял я.
Но никто не кричал, не стрелял. В дыму я видел плохо, но понимал, что никто больше не бежит меня убивать.
Я встал, добрел до раковины, умылся, утерся полотенцем, оставляя на нем черные разводы, и посмотрел на себя в зеркало. Мне показалось, что за эти полчаса я постарел лет на пять. На меня смотрел не вихрастый веснушчатый парень, а сосредоточенный, немного злой и упрямый юноша, точно знающий, чего он ждет от жизни.
Потом я обошел убитых, собрал «рожки». Вышел из туалета, сел прямо на пол в коридоре и захохотал. Громко, неестественно. Мне казалось, что все кончилось. Хотя, я отдавал себе отчет, что ничего еще, по сути, и не начиналось!
Мой хохот эхом гулял по коридору, наверняка, указывая врагам путь, но в эти минуты мне было все равно. Фашисты меня не слышали. И в этом было счастье!
Локация: читальный зал
За следующими дверями не оказалось ничего примечательного. Три комнаты были оборудованы для собак, но лишь в одной из них оказались овчарки. Привлеченные шумом выстрелов, они уже ждали, но и я был готов к их нападению. Не знаю, как это получилось, но я пристрелил зверюг раньше, чем они успели прыгнуть и повиснуть на моих руках.
Собаки лежали на полу, вывалив языки, и тяжело дышали. Под ними росли лужи крови. Они смотрели на меня жалостливо, с недоумением, словно спрашивая: «За что?»
И все же я прекрасно понимал, что вполне мог оказаться на их месте. Они бы меня не пожалели, разорвали б на куски. И все же в их зрачках отражалась настоящая, человеческая боль.
Мне было стыдно, что пришлось подстрелить их. Но добить – не поднималась рука. Я понимал, что они больше не жильцы. Я обманывал себя тем, что за мной по пятам бегут нацисты, что они спасут своих овчарок.
Похоже, настоящая война совсем не романтична. И нет в ней никакого геройства. Только смерть и кровь. И не бывает никакого выбора, о котором талдычили в школе. Убей или умрешь – это такая же ложь, как и все вокруг.
В замке правит лишь один закон: «УБЕЙ!»
А умрешь ты все равно, только чуть позже.
Нет никаких «или», не существует альтернативы. Внутри этих стен правит только фашистская доктрина. Нет никакой разницы, кто выскакивает на тебя с автоматами: нацисты, партизаны, немецкое сопротивление. Убить нужно всех, бог потом отделит своих.
Я уже готов поверить, что мы с Блецковичем поменялись местами; и теперь юнит из игры сидит за моим ноутом и управляет моими телодвижениями, опережая врага на долю секунды. А как еще можно объяснить эту везучесть?
Я принимаю злосчастную судьбу, понимая, что никто не захочет сюда возвращаться, а игра не терпит пустоты. Кто-то должен убивать фашистов, пока работает ноут. То есть, всегда…
Утерев слезы жалости к умирающим собакам, шмыгнув носом, я перезарядил автомат, убедился, что магазин полон, и только потом двинулся дальше.
Четыре следующие комнаты были пусты. В них не оказалось прикованных к трубам скелетов, золотых чаш или глубоких мисок из алюминия с дымящейся лапшой. Видимо, здесь затевали ремонт, все и вынесли, а к работам приступить не успели.
Последняя комната оказалась хранилищем винных бочек. И дух здесь витал соответствующий. Но никакой охраны не наблюдалось. Я еще подумал, что вот если бы в России оставили без стражников подобный погребок, то сразу бы не осталось во всех соседних селах ни одного трезвого мужичка.
Я обошел весь подвал – ничего интересного не нашел. И зачем было так маскировать сюда вход? Неужели из-за спиртного? Странно все это. Да еще этот туалет в потайной комнате не давал покоя.
В голове почему-то все время крутился заброшенный женский туалет Хогвартса, в котором изящно ныряла в унитазы плакса Миртал, да веками ползал по канализационным трубам неугомонный глист-переросток – злой василиск.
Я шел и оглядывался: не мелькнет ли где привидение, не загремит ли цепями скелет-весельчак, не выползет ли из водопроводного крана гигантская разговаривающая змеюка – но нет, ничего.
Больше в подвале не осталось не исследованных мест.
Вернувшись назад по коридору, я поднялся вверх по лестнице в изначальную комнату. Трупы здесь, по-прежнему, валялись неприбранными, наверное, весть о нападении еще не достигла ушей начальства. И это было отлично.
Сирены молчали, фашисты не бегали, не топали, как стадо бизонов, мигрирующих на юг.
В открытую дверь врывался теплый весенний ветер, доносивший лесные запахи и пение птиц.
Интересно, как это уживались вместе: природа и фашисты?
Ранее запертая внутренняя дверь, за которой укрылся эсесовец, оказалась распахнутой. Видимо, это было условие квестовой задачи: найти тайный уровень, чтобы продвинуться вверх по этажам.
Я заглянул внутрь – тишина. И покой. И даже освещение какое-то приглушенное, щадящее.
Что там? Опять тайны?
Скользя с пятки на носок, я двинулся вперед к единственной не обследованной двери, вокруг которой, все также незыблемо, стояли огромные напольные вазы.
Да, любят немцы комфорт и красоту. И как только они всю эту эстетику совмещают с казнями, пытками, концлагерями? Раньше я думал, что фашисты – просто гопники, но нет. Обычные люди, только жестокие. И непонятно, что их сделало такими.
У новой двери я приложил ухо к замочной скважине.
– Записывайте, юные дарования, особенно ты, Якоб! Господин Геббельс в своей речи от 9 мая 1933 года сформулировал задачи нашей литературы следующим образом: «Немецкое искусство ближайших десятилетий будет героическим, будет стальным, романтическим, будет не сентиментально объективным, будет национальным, наполненным великим пафосом, оно будет общим, обязующим и связующим, или его не будет»
– Гер Шульц, можно уточняющий вопрос? – голос молодой, задорный.
– Спрашивайте, Вилли. Только без дурацких шуточек по поводу моей фамилии. Я – профессор. Ясно вам? Учитель, а не деревенский староста. Зарубите себе это на носу!
