Гибель отложим на завтра. Дилогия (СИ) - Аэзида Марина (читаем книги онлайн .TXT) 📗
Мир кричал со мной. Мир погиб со мной. Я погиб вместе с дочерью. Они убили меня вместе с ней.
Моя дочь! То темное, крошечное, что лежало у их ног – моя дочь. Была. Теперь уже нет. И никогда не будет. И меня больше не будет. Я никогда не возьму ее на руки. Она никогда не повзрослеет. Я никогда не скажу ей, что люблю. И не разозлюсь на нее никогда. Она не назовет меня отцом. Я никогда не увижу ее счастливой. И много разных других "никогда". Никогда!
Почему же ты не плакала, малышка, почему не звала на помощь, почему молчала? Чем они опоили тебя?
Я кричал.
А дальше я помню все так, словно это происходило в бреду. Мой меч. Летит вперед. Удар. Голова Шлеепа отделяется от тела, я чувствую его кровь и удивляюсь (я еще способен удивляться?!), что она теплая, а не холодная, как у ящера. Его голова, глухо стуча, словно булыжник, скатывается по склону грота, на мгновение застревает за каким-то выступом, а дальше, уже не останавливаясь, набирает скорость – тук-так-так-тук – и падает в воду.
Крик Аззиры. Мне кажется, я его слышал, хотя тогда я мало что осознавал, лишь сейчас ядовитым ростком начали проклевываться воспоминания. Крик Аззиры – а я бросаюсь к дочери. Она уже не дышит. Я вою. Мои пальцы в липком и теплом.
И мой вопль:
– Шаазар! Шаазар! – нет ответа.
Я хватаю скользкий липкий комок – мою малышку – на руки, я выбегаю из грота и едва не натыкаюсь на Аззиру. У меня уже нет меча, чтобы ее убить, а потому я просто пробегаю мимо. А она, хлюпая и ноя, выхватывает из набегающих волн нечто. Нечто?! К чему эта ложь? Ведь я прекрасно видел, чтоона выхватила .
Уродливая башка Шлеепа оказалась у нее в руках. Башка Шлеепа с торчащими, болтающимися жилами и белеющими глазами. И что она сделала? Чтоона сделала?! Она поднесла ее к своему лицу, она присосалась к его мертвым губам, она ревела и целовала ее так, как никогда не целовала меня.
Из моего рта выплеснулась омерзительная жижа. Меня вырвало. Прямо на тело моей дочери, моего умершего ребенка, моей души у меня в руках.
И я побежал. Я еще не утратил способности бежать, потому что надежда все еще робко шептала о спасении. Надежда по имени Шаазар. Всемогущая! Стоит ей захотеть – и она вернет жизнь моей Ильярне.
Я загнал себя, как лошадь, чуть не до смерти, я домчался до Бишимерского леса – туда, где обитала Древняя. Я рухнул на колени, я, борясь с одышкой, плакал, я кричал:
– Шаазар! Шаазар, Богиня! Пожалуйста, умоляю, верни ей жизнь! Смотри, я на коленях ползаю! Видишь?! Хочешь, я стану твоим рабом? Только верни ее, умоляю!
Молчание. Тишина.
Я все кричал. Мой голос сел и теперь вместо криков из горла доносились только стонущие хрипы. Но я все равно не умолкал, а когда голос мой умер окончательно, я продолжил кричать внутри. Я звал ее, впервые звал по-настоящему. И впервые она не откликнулась на мой зов.
Я умер.
Я упал рядом с моей дочерью, я упал в снег и грязь, я прижал ее к себе – и умер.
Когда я очнулся – уже покойником – я поплелся вглубь этого проклятого леса. Я шел и не знал куда иду. Я уже плохо осознавал, что – кто – лежит у меня в руках, и глаза мои поэтому были сухи, и никаких мыслей и чувств во мне не осталось. Я не знаю, сколько я шел, пока не набрел на хижину. Полусгнившая, местами она светилась фосфором, и тогда до меня дошло, что все еще ночь. Одна стена разрушена. Внутри – развалившаяся печь, перекошенная скамья и колыбель на земляном полу.
Я хочу, чтобы вы знали – это сейчас я могу описать мельчайшие подробности. Они всплывают и продолжают всплывать, но тогда я не видел и не понимал ничего. Я только внезапно спохватился, что укладываю мою дочку в колыбель. Мне вдруг показалось, будто она жива. Я улыбнулся. Улыбка на моих потрескавшихся губах отозвалась болью, и я вспомнил, что Ильярна не жива. Мать убила ее. Вроде бы я заплакал.
А потом, потом я запел, своим осипшим голосом я запел, как в детстве мне пела нянька. Я запел:
Эе (3) принесут тебе цветы, малыш,
Эе напоют тебе баллады,
Вырастешь и будешь сердцем мил,
Спи, малыш, пусть будет сон отрадой…
Я пел и укачивал ее. А потом снова звал Шаазар. Она откликнулась. Один раз она все же откликнулась:
"Я не всемогущая, мне не под силу возвращать жизни, – выплюнула она. – Все кончено. Для нас обоих все кончено. Мы проиграли!"
И умолкла. Теперь уже навсегда. Больше я никогда ее не слышал.
Не знаю, сколько времени я провел, укачивая своего мертвого ребенка – час, несколько часов, сутки, двое – пока подобие рассудка не вернулось ко мне.
Моя дочь – дочь Аданэя, любимца женщин, дочь кханади Отерхейна и царя Илирина, а попросту говоря, дочь так и не повзрослевшего до конца мальчишки, который втайне считал, будто весь мир существует лишь для него. Моя дочь, ты заслуживала вернуться к Богам. К ненавистным Богам, которые отняли тебя у меня. Но это единственное, что я мог для тебя сделать.
До сих пор для меня загадка, как я умудрился поджечь гнилую хижину в мокром от снега лесу. Это невозможно – гнилая древесина не горит. Однако она зажглась и очень ярко. Возможно, это был последний подарок Шаазар, а может, я сам промучился не менее суток, прежде чем суметь подпалить ее. Не знаю. Время для меня остановилось, оно утратило смысл. Мне больше некуда было спешить. И незачем.
Я смотрел на пламя погребального костра, разожженного для моей Ильярны. Похоронный обычай Отерхейна на земле Илирина. Две крови дали ей жизнь, и в смерть ее провожают два царства.
Я смотрел на костер, в котором сгорала моя дочь, в котором сгорел я сам. И который будет гореть во мне из года в год, испепеляя, хотя во мне, кажется, больше нечего выжигать.
Я тогда подумал, что единственный человек, который мог бы стоять рядом со мной и плакать, и умирать вместе со мной – этот человек уже мертв. Вильдерин. Преданный мною друг. Но ты отомщен, Вильдерин, ты отомщен, доходяга Ви, навсегда и навеки отомщен. Ты тоже горишь в этом огне. Вместе с Ильярной, вместе со мной, вместе с жизнью легкомысленного баловня судьбы Аданэя. Мы до сих пор горим там все вместе, превращаемся в пепел, но все равно продолжаем гореть.
И мой брат. Мой брат Элимер – он тоже там, теперь я это знаю.
Гори!"
В тот миг, когда брат с сестрой пронзили Ильярну ритуальным клинком, невидимый смертному глазу вихрь вырвался из ее тела. Слабый и маленький, он вылетел из грота, он полетел над землею, алчно поглощая ветра, подчиняя своей воле духов воздуха. Он разрастался, жирел, он бешено вращал свое тело, он из прозрачного становился бурым, пожирая ветки и снег, землю и камни.
