Эльфийский порноспецназ в логове национал-вампиров (СИ) - Лирик Тимоти (читать книги полностью без сокращений бесплатно TXT) 📗
И все.
Я знал эти два предложения наизусть, потому что ими Кодекс и оканчивается. Изучая главный документ охотника, все невольно запоминают эти фразы. Я тоже их помнил, но хотел еще раз посмотреть на них, убедиться, что ли, в их реальности.
Фокус восприятия: своей памяти я вдруг не доверился, а символы, спроецированные на потолок, меня успокоили. Хотя оба источника — всего лишь образы одной мысли.
Когда ты молод и рвешься на другие планеты, когда ненависть к клопоидолам является самым главным побудителем, ты не думаешь о ситуациях, в которых пришлось бы переступать через Кодекс. Тебе и в голову такие ситуации не приходят.
Нарушение невозможно. Ответственность личная. Зная и повторяя эту формулу, ты не чувствуешь ее подлинного вкуса, но заранее сыт. Такова сила догмы.
Что же там говорили преподаватели?.. Любая строчка закона требует толкования. Я вспомнил: фраза «нарушение невозможно» всегда трактовалась двояко. Здесь и запрет, табу. Здесь и радостная весть — нарушение невозможно в принципе, что ты ни делай, все соответствует Кодексу! А личная ответственность — это примирение совести с действием. И наказание.
— Покажи список последних пяти наказанных охотников.
— Прошу прощения, в базе данных есть только трое охотников, подвергнутых наказанию за нарушение Кодекса, — ответил компьютер.
Надо же, за всю историю. Дисциплинированный мы все-таки народ!
— Показывай троих.
— Прошу прощения, не могу. Вам отказано в доступе.
— Кем?! — Я не поверил своим ушам.
Компьютер назвал настоящее имя Ярополка Велимировича.
Я соскочил с кровати, натянул термошмотки и рванул к наставнику.
— Сядь, вылупыш! — велел он, едва я нарисовался на пороге.
Кстати, дверь снова придется ремонтировать.
Я плюхнулся на стул, придвинув его к столу шефа.
— Сейчас не время мучиться этическими проблемами, Яша. — Оборонилов достал из ящика стола бутылку лучшего напитка нашей Родины — анабиозовку.
Да-да, мне опять приходится придумывать русскоязычный аналог. Анабиозовка способна диплодока с лап свалить, очень забористая штука.
Вслед за бутылкой возникли две малые рюмочки и баночка сушеных тараканов, опять же, с планеты-матери.
Ярополк Велимирович разлил, потом вскрыл баночку, и мы молча отдали должное ароматам. Затем наставник произнес, взявшись за рюмку, что-то, напоминающее японское нескладное стихотворение:
— Злей не был и кощей, чем будет, может быть, восстание вещей. Зачем же вещи мы балуем?
Я задумался. Оборонилов использовал вместо тостов произвольные цитаты из вашего поэта Хлебникова, которым безмерно восторгался. Всякий раз это были цитаты, что называется, на злобу. Эта показалась мне неуместной.
Но мы, безусловно, выпили и закусили.
Веселый хруст деликатесных тараканов поднимает настроение не хуже рюмашки анабиозовки.
— Великий был визионер и умница этот варварский поэт, — сказал наставник. — Вещизм побеждает этих людей, Яша. Но ты, конечно, разгневан. Позволь объясниться.
Он выудил из банки еще одну тараканью тушку, давая понять, чтобы и я не скромничал.
Кто ж устоит?
Большой психолог. Как теперь на него злиться?
— Сейчас не время для этических дилемм, — продолжил Ярополк Велимирович, прожевав. — Знай одно — все, что ты делаешь, обусловлено моими приказами, а они являются реакцией на события. Невозможно выиграть в карты у шулера, придерживаясь стратегии кристальной честности. Я уже погорел дважды. Вот погляди, — он ткнул пальцем в окно, — дом напротив, второй этаж, серые занавески. Там уже месяц сидят агенты Разоряхера и, даже прослушивают нас. Они среагировали на новый фактор, то есть, на охотников-мстителей, как только узнали о нашем существовании.
— Шеф! — я буквально опешил. — А… сейчас и утром, ну, когда вы мне про предательство…
— Хм, опомнился! Жучков здесь нет, значит, они снимают колебания с оконного стекла. Тут у меня приборчик, я его включаю, когда надо, он проецирует на стекла песни группы «Rammstein» и звуки вечеринки. Сейчас тоже. И соответствующие тени проецирует. Очень удобно, согласись.
Анабиозовка уже подействовала, и я был согласен.
Шеф разлил по второй.
— А если они выделят полезный сигнал? — пришла мне в голову идея.
— На этот случай у меня внутреннее стекло покрыто особым составом, — раздраженно ответил Оборонилов. — Включаешь системку — состав желируется и поглощает звук. Выключаешь — стекло как стекло. И вообще, молодой, хватит думать за начальство. У меня под столом транслятор белого шума стоит.
Ярополк Велимирович пнул несколько раз по чему-то железному.
Потом поднял рюмку.
— С тебя речь.
Я задумался.
— Ну? — поторопил шеф. — Продукт испаряется!
— Годы, люди и народы убегают навсегда, как текучая вода. В гибком зеркале природы звезды — невод, рыбы — мы, боги — призраки у тьмы, — потрафил я вкусам наставника.
— Ах, ты же… Ящер ты мой многоценный! — воскликнул Оборонилов и с гусарским задором махнул рюмач.
Я последовал его примеру, оставаясь на позициях неторопливости.
Снова захрустели закусью.
В глазах шефа стояли слезы. То ли от крепости напитка, то ли от нахлынувших чувств. Он поводил пальцем перед моим носом:
— Они тебя не убьют, Яша. Я Разоряхера знаю. Этот захочет, чтобы у него в команде был настоящий вылезавр. Придумаем сейчас тебе историю покрасивее — проглотит, как миленький. А потом ты от него улизнешь, скользкий ты тип.
И мы занялись деталями моего предательства.
У анабиозовки есть доброе свойство прочищать сознание и расслаблять лапы.
Я отлично запомнил каждую фразу, прозвучавшую на нашем с шефом военном совете. Правда, до седьмой рюмки. После седьмой рюмки я ничего не помню вплоть до следующего утра.
Умывшись и одевшись, я направился в мастерскую, расположенную в нашем подвале. Как и предполагалось, здесь ковырялись в моторе наш завтрак и комбинизомби.
— Привет, Эбонитий! Салют, Зангези!
— Добрутро, Яша, — пробурчал завтрак.
— Доброе утро, Яша, — отчеканил комбинизомби. — За вещицей пришел?
— Точно.
— За какой вещицей? — Эбонитий был страшно любопытен.
— Это особо секретная тайна, — заговорщицким тоном поведал я. — Многие хотели бы узнать, в чем тут секрет, но сам Ярополк Велимирович велел молчать.
— Ну, не хочешь, не говори, — обиделся завтрак. — Я потом у Зангези спрошу.
— Пойдем ко мне, — сказал комбинизомби, отложив ключи.
Спустя полминуты мы сидели в комнате Зангези.
Она вся была обклеена картами звездного неба, даже шкаф. Покрывало на кровати и то было черным. Окон не было. Каких-либо предметов кроме кровати и шкафа тоже. Наш комбинизомби — странный тип даже для комбинизомби.
— Здесь полная звукоизоляция, — сказал он, открыв шкатулку, стоявшую на кровати. — Сейчас я объясню, как действует хапуговка, и что надо с ней делать.
— Погоди, Зангези, — прервал его я. — А тебе тут не стремно?
— Нет. Эта комната — отражение моего настроения. У меня сейчас период романтической готики. — Комбинизомби вызвал в себе поэта: — Возможно, только время знает, где прах развеют ветры мой, я ж эту муку выбираю, я стану Смертию самой. Но кто ты, странник запоздалый? Зачем стучишься в эту дверь? Всяк заходивший — в вечность канул! Ах, ты не веришь?! Что ж, не верь…
— Постой, прекрасный мой коллега, — вклинился я. — Мне страшен сумрачный твой слог. Стой, стихотворная телега! А ближе к делу ты б не мог? И лучше прозой бы, Зангези.
Вид нашего комбинизомби был воистину готичным: удрученность высшей категории, оптимистичней в гроб кладут. Он снова не нашел благодарного слушателя, и поэзию пришлось на время предать.
— Итак, хапуговка. — Зангези показал на шкатулку, в которой стояли несколько коробочек, одно место пустело. — Это не активированные. Их всегда по две. Одну сажаешь себе, вторую — сначала себе, потом или сразу конечному объекту слежки, или, как в нашем случае, временному носителю, то есть тебе. На ком она окажется через двадцать земных часов, тот станет «передатчиком».
