Солнцеворот (СИ) - Криптонов Василий (версия книг txt) 📗
Очнулся Зяблик всё в той же повозке. Открыл глаза и встретил равнодушный взгляд начальника городской стражи. «Глянь-ка, живой! — удивился начальник. И тут же, вздохнув, отвел взгляд. — Э-э-эх…».
Друзей Зяблик больше не видел. Только на суде ему удалось из витиеватых речений судьи вызнать, что обвиняют его в ограблении. Не то из дома княжеского казначея, не то из едущей к нему повозки украли золотую статую. Всё бы ничего, но это была статуя, изображающая юную жену казначея, которую тот любил больше жизни. Выяснилось, что девушка его обманывала и сама вступила в сговор с злоумышленниками. Дело вышло государственным и серьезным, его старались решить быстро и тайно.
Зяблика никто не слушал. А жену казначея он увидел один лишь раз, на том же суде. Её спросили, знает ли она этого человека, и девушка — действительно очень красивая, — зло сверкнув глазами, выпалила: «Да!». Зяблик промолчал. Во взгляде девушки он увидел свою судьбу. Она тонула и готова была утянуть с собой на дно любого, лишь бы не одной погибать.
Так Зяблик оказался в каземате. Однажды стражники увлеклись беседой, и один из них спиной оперся о решетку. Зяблик, затаив дыхание, выдернул у него из-за пояса нож и спрятал за пазуху. Если уж казнь — так хоть согрешить! Казнят за кражу — так украсть! Чтобы не так обидно было смерть принять. Чтобы, ожидая удара топором, думать об этом ноже и вспоминать, как в полумраке исступленно вырезал на грязных вонючих нарах лицо супруги казначея и подписал: «Шлюха». Потом изобразил двух «друзей». Что с ними сталось — Зяблик так и не понял. Не то их стражники убили, не то казнили без суда, не то просто отправили в другой каземат.
Этот нож Зяблик протащил с собой и на корабль. Унес с собой свой страшный грех, который заслужил, на который имел право. А теперь — его забрали. И Зяблик больше ничем не отличался от грязных измученных смертников, храпящих вокруг. Поэтому слезы душили его. Ворон унес грех, и впервые за многие дни Зяблик подумал: «Меня вообще не должно было здесь быть! Я должен был управлять лавкой отца, может, жениться на Наирри. Но не плыть на овеянный мифами Запад, воевать с вампирами, которых месяц назад ещё не существовало!».
Он представил себе войну. Широкое поле. С одной стороны — сброд безоружных смертников, с другой — уходящая за горизонт армия ужасных чудовищ, лишь отдаленно напоминающих людей. С их клыков капает кровь, глаза пылают, из глоток рвется рычание. Зяблик едва удержал стон. Будь у него нож, он бы лелеял надежду убить себя раньше, избежать этого кошмара. Теперь и последней надежды нет.
Рыдания прорывались наружу. Вот-вот кто-нибудь заворочается, даст ему пинка, хрипло скажет: «Эй, заткнись, там! Дай поспать!». А потом поползет слух, что Зяблик плакал, и над ним начнут глумиться ещё больше, чем раньше. Его ведь окружали настоящие злодеи. Те, для кого Алая Река — единственная госпожа.
Что-то коснулось щеки. Зяблик дернулся: вот оно, началось!
— Тс-с-с, — прошелестело над ухом. — Всё хорошо.
Зяблик ждал злости, но незнакомец говорил успокаивающе, чуть ли не нежно, и эта нежность напугала Зяблика. Знал, что некоторые из окружающих его людей могут совершить самое страшное, куда хуже убийства. То, от чего не отмоешься и не отмахнешься. То, что превратит и самую жалкую жизнь — в ежесекундный кошмар. Даже на самой нижней палубе было ещё, куда падать — в дальний её конец. Туда, где ютились те, кого презрительно звали «девочками» — несчастные, показавшие слабину не тем, кому следовало. Ах, если бы был нож…
Прохладные губы коснулись щеки, соскользнули ниже. Зяблик рванулся. Он не позволит сотворить с собой такого, лучше уж смерть. Лучше пусть его убьют в драке!
— Тс-с-с! — Сильные руки прижали его к палубе. — Я заберу твою боль, не бойся.
Что-то кольнуло шею, и тело Зяблика превратилось в безвольную куклу из мяса и костей. Он не мог шевельнуться, не мог даже закрыть рот и глаза. Таращился в темноту и чувствовал сладкую усталость, бесконечную слабость, заполняющие всё его существо. А ещё — уходила боль. Уходило горе, высыхали слезы. Судорожно, прерывисто Зяблик вдохнул. Выдохнул. И чужие губы отстранились от его шеи.
— Вот и всё, — прошептала незнакомка. Да, голос был женским, просто сразу Зяблик этого не понял. И губы были тонкими, нежными, и руки, прижимающие его к доскам. И запах… Тонкий аромат, в котором переплелись цветочные нотки с чем-то непередаваемым и неописуемым, разбивающим последние сомнения.
— Засыпай, — приказал шепот. — А утром ты улыбнёшься, и всё будет хорошо.
Всё уже было хорошо. Ворон, нож, война с вампирами — всё это сделалось далеким и неважным. Как можно переживать из-за такой ерунды? Зяблик представил, как поднимется на верхнюю палубу, вдохнёт морской воздух, посмотрит на бескрайнюю водную гладь…
Он протянул руки к своей невидимой гостье, но лишь коснулся края её одеяний. Она уходила — беззвучно, не колыхнув воздуха, и уже таял её дивный аромат.
— Покровительница, — прошептал Зяблик одними губами. — Спасибо… Покровительница.
Ему почудилась её невидимая улыбка. Улыбнулся и он. Сами собой закрылись глаза, и светлые, счастливые видения наполнили его сон.
Сон неохотно отпустил Зяблика. Кто-то тряс его за плечо. Морщась, Зяблик открыл глаза, и только тут услышал ленивый покрик: «Па-а-адъём!». Человек, имени которого Зяблик не помнил, вышагивал между спящих тел, раздавая пинки налево и направо. Керосинка стояла у основания лестницы, и свет достигал до самых дальних углов палубы.
Зяблика растолкал Нырок. Он, как обычно, проснулся раньше всех, сходил на верхнюю палубу и встретил рассвет. А теперь вернулся и спасал друга от пинка смотрящего. Зяблик поднялся и сел, растирая лицо. Минувшая ночь урывками всплывала в памяти. Лицо Ворона, его вкрадчивый голос, нож, Покровительница… Покровительница!
— Ты чего лыбишься? — нахмурился толстый смотрящий, остановившись возле Зяблика. — Что, жизнь слишком прекрасна для тебя? Или бабу во сне увидал?
Ответить Зяблик не успел. Смотрящий отвернулся, отыскал кого-то взглядом среди копошащихся сонных людей и крикнул, указывая на Зяблика:
— Этого к лошадям. Распорядились.
Вот и присмотр Ворона. Не забыл, одноглазый, не обманул. Зяблик сжал губы и кивнул, стараясь не выказать недовольства. Смотрящему, судя по всему, хотелось проучить Зяблика за что-нибудь, но ни в лице, ни в позе его он не нашел ничего, заслуживающего взыскания, и пошел дальше, покрикивая, высматривая, все ли живы.
— Когда это ты успел? — вполголоса спросил Нырок.
Они остались одни, ждали своей очереди подняться на свежий воздух. Остальные смертники, сбившись в привычные группы, тянулись наверх, получать завтрак.
Зяблик быстро объяснил, как попался на глаза Ворону. Говоря, он смотрел себе под ноги. Нырок присвистнул:
— Эк его принесло-то не вовремя. Но ничего, перебесится, забудет.
Они двинулись к трапу, и Зяблик понял, что ничего особенно страшного с ним не произошло. Ворон мог точно так же распустить когти над любым другим, и от сердца отлегло. Что ж, уберет за конями, ничего страшного. Работа как работа, притерпится.
— А чего довольный-то такой? — легонько толкнул его локтем Нырок. — Как будто помиловали во сне.
Зяблик сообразил, что опять улыбается, и спешно натянул на лицо бесстрастное, чуть угрюмое выражение, какое носили все смертники. Они знали, что нельзя показывать своих чувств. Покажешь радость — отберут или изгадят. Покажешь печаль — расковыряют и уничтожат. Кругом — звери. Звери с птичьими именами.
— Подбодрил ты меня, Солнечный Мальчик, — сказал Зяблик. Рассказывать о Покровительнице он не собирался. Кем бы ни была — настоящей волшебницей, или сонным мороком, — она принадлежала лишь ему. Воспоминание о ночном касании холодных губ грело сердце.
Нырок хохотнул, услышав свое прозвище. Он единственный на этом корабле — кроме, быть может, капитана и команды — продолжал стоять службы Солнцу. Поднимался раньше всех, выходил на верхнюю палубу и встречал рассвет, шепотом читая молитвы. Лишь когда первый луч падал на него, Нырок улыбался и шел обратно. Спеша, чтобы никто не увидел его за этим занятием. Слухи все равно ползли, но слухи — это слухи. А увидь кто из Потерявших Судьбу, как заядлый вор поклоняется Солнцу, и не миновать травли.
