Исповедь Стража - Некрасова Наталья (книги регистрация онлайн бесплатно TXT) 📗
— Что это?
— Гэлли. Тоже — сай-эрэй, как то, что видел ты. Только они очень далеко. Там — иные миры…
— Тоже — Песнь Единого? Как и Твердь-в-Ничто?
— Они были и до Эру; и он — не единственный творец.
— Почему прежде не видел этого? Не знал?
— Не только ты. Другие тоже. Смотрят, не видя…
Вала надолго замолчал, потом проговорил тихо:
— Ты станешь — моим таирни, если таково твое решение.
Это был миг рождения слова, но майя понял — тайрэ-ирни, сын души.
— Тано… — только и сумел выговорить он, — благодарю, Тано…
И почему-то ему показалось, что привычное это слово — «Мастер» — сейчас обрело иной смысл: в нем было все, что успел испытать майя — тревога и ожидание, страх и радость — огромная, невероятная, и счастливое изумление — словно вот тут, на его глазах, с ним — произошло необъяснимое нежданное чудо.
— А имя твое — Ортхэннэр. — Вала улыбнулся светло и спокойно. — Тебе многое предстоит узнать, ученик…
Слова для Народа Валар — то же, что одежды плоти для Изначальных; они не нужны — можно просто соприкоснуться мыслью. Потому майя недоумевал немного — почему Ступающий-во-Тьме выбрал говорить словами? Но теперь это казалось ему правильным; то, что в Земле-без-Тьмы было игрой с сочетаниями новых звуков, здесь обретало какой-то особенный смысл, и он уже не мог понять, как прежде обходился без слов.
Он учился словам: гэлли — это серебряная россыпь поющих бубенцов в бархатно-черной торжественной вышине ночи — орэ; а одна — гэлэ — искра света, она может лечь в ладонь и нашептывать видения… Сай-эрэ — это высокое и ясное пламя в прозрачно-синем, звонком — айантэ; ласковое, золотисто-зеленое, с шорохом набегающее на песчаный берег, соленая глубина, колышущиеся блики — тэлле. Водяная кисея, сплетение тончайших прохладных нитей — тилле…
— Откуда берутся имена сущему, Тано?
Вала улыбнулся — и в душе Ортхэннэра поднялась теплая солнечная волна:
— Разве ты сам не слышишь?..
Шепот осыпающегося песка — тхэсс. Дыхание ветра в сломанном стебле тростника — суул. Глубокая чаша долины, наполненная туманом, — лаан. Легкий вздох в сумраке — хэа. Свобода и полет, душа, распахнутая ветрам, — раэнэ…
— Почему тогда у тебя и у других Изначальных разные имена сущему?
— Разве все ветра поют одним голосом?
Вала помолчал; его глаза в тени длинных ресниц казались сейчас почти черными:
— А я давно один…
Ортхэннэр помолчал, не сразу решившись задать вопрос.
— Ты сказал странно: фаэрни. Почему?
Неуловимая ускользающая улыбка, золотые искры в зеленых озерах глаз:
— Потому что — не майя. Не рука моя, не орудие в руке. Иной, чем я. Новый. Идущий своим путем. Фаэрни.
— …И чему ты думаешь научиться?
— Всему. Всему, что не знает Ауле.
— Зачем тебе это?
— Чтобы создавать новое. Чтобы знать. Почему ты спрашиваешь?
— Я не хочу, чтобы ты торопился. Сначала разберись в себе. Убедись, что не употребишь знания во зло.
— Но разве знание может быть злом?
— Конечно. Вот, смотри.
Вала поднял руку, и Ортхэннэр увидел на его запястье странный черно-золотой браслет. Нет, не браслет — гибкое, прекрасное существо обвивало руку Учителя.
— Что это?
— Ллисс.
— Я не знал, что такое бывает…
— Рукоять твоего клинка — помнишь?
— Да… Но мне казалось — я просто услышал. Как видение Ткущего Туманы. А тут — живое…
— Протяни руку.
Ортхэннэр повиновался, и чешуйчатое холодное тело змеи обвилось вокруг его запястья.
— Красивая… Твоя песня?
— Да… Ты говоришь — красивая? И все же она опасна.
— Разве такое может быть опасным?
— Да. Ее яд — энгэ.
Слово отозвалось в душе тяжелым звоном, глухим и темным.
— Что это, Тано?
— Ты знаешь, что такое одиночество?
Фаэрни сдвинул брови и глуховато ответил:
— Да.
— А страх? Забвение?
— Я видел страх… Забвение — меня пытались заставить забыть…
— Представь себе, что ты — одинок. Ты — душа без защиты тела, обнаженная и беспомощная. И ты знаешь, что можешь утратить память обо всем, что пережил, что знал и умел, что видел, кем был; ты — один на один с собой, со страхом перед забвением, страхом потерять себя… мне тяжело это объяснить, таирни. Ведь я сам — Бессмертный…
— Но и я бессмертен! Значит, я никогда не забуду тебя…
Смутился, опустил глаза. Мелькор положил руку ему на плечо.
— Ты говорил, Тано…
— Да. Этот же яд может продлить жизнь — если знать, как использовать его; нам это не нужно — но пригодится Детям… Двойственность. Потому во многих мирах существа, подобные этому, — знак знания: оно равно может нести и жизнь, и смерть. И так же опасно оно в неопытных руках, ибо может обернуться злом. Первым твоим творением был клинок. Потому я и спросил.
— Но и у тебя — меч, Тано…
— И меч не всегда служит смерти.
Я не помню случая, когда меч служил чему-нибудь еще. Разве что могилу другу вырыть, когда больше нечем. Но ведь и это — служба смерти…
А о Творении — очень, очень любопытно…
Они остановились.
— Прислушайся. Что слышишь?
— Ветер поет скалам. Трава растет — слышу…
— Слушай душой, таирни.
Ортхэннэр молчал долго. Потом сказал, словно сам удивляясь своим словам:
— Мне кажется: что-то бьется — живое, хочет вырваться… и почему-то не может…
— Ты умеешь слышать. Смотри.
Вала мечом очертил в воздухе странный знак, на мгновение вспыхнувший, но почти в тот же миг рассыпавшийся голубоватыми искрами, и коснулся клинком земли. И тихо дрогнула земля: там, где коснулся ее черный меч, забил родник. Опустившись на колени, Ученик зачерпнул ладонью ледяную воду и поднял сияющие глаза на Учителя:
— Как ты сделал это?
— Узнаешь. — Мелькор улыбнулся в ответ.
Вообще-то это и проще можно — лозой, к примеру, да лопатой. И выйдет куда легче, чем мечом землю ковырять. Впрочем, кто поймет замыслы Валар! Но это я придираюсь. Ну что поделаешь, таков уж я.
— Тано… иногда мне кажется — мир так хрупок…
— Потому я и хочу, чтобы ты был осторожен, таирни. В тебе — сила; одно неверное движение, шаг с пути — и ты начнешь разрушать.
— Я понимаю. — Фаэрни обернулся к Мелькору — и замер.
«Крылья?!»
Вала смотрел на ночное небо, тихо улыбаясь — то ли своим мыслям, то ли чему-то неслышимому пока для Ортхэннэра.
Огромные черные крылья за спиной.
«Конечно… если Валар могут принимать любой облик, кому же и быть крылатым, как не ему?..»
— Почему… — тихо, почти шепотом, боясь спугнуть видение, — почему в твоейпесне нет крылатых?
Вала улыбнулся тихо каким-то своим мыслям, задумчиво ответил:
— Это не только мой мир. Я жду…
Помолчал.
— Иди. Теперь иди — смотри на мир сам. Своими глазами. Потом возвращайся. Я… буду ждать, таирни.
Итак, они нашли друг друга. Не Предатель, искавший покровительства еще большего Предателя и Врага, а непокорный ученик, не переживший пресмыкательства учителя, и гордый непонятый Творец. Что ж…
Понимаю — все можно истолковать как угодно, особенно если дело касается тех времен, когда еще не было людей. Все знания о той поре мы получили через десятые руки, причем не от своего народа. Так что тут не поймешь, что истина, а что нет. Но ведь мы дойдем и до тех времен, которым наши предки были свидетелями. Что тогда?
Или это правда, или настолько огромная ложь, что в нее даже хочется поверить. Если бы я не был таким, каков я есть — а именно сомневающимся, если бы я настолько не верил в то, что тысячи лет вело моих отцов, — я, может, и уверовал бы. Уж очень привлекателен этот бунтарь Вала, и порывистый, как подросток, и такой же непокорный майя.
Привлекательный своей неудержимостью в поисках знания и творении. Конечно, мы всегда стремимся к знаниям, какие бы они ни были. Знание — за ним идет творение. Но творение всегда содержит в себе опасность. И кто может сказать, сумеешь ли ты не переступить ту грань, за которой может начаться нечто необратимое? Потому все это — вещь обоюдоострая.
