Паломничество жонглера - Аренев Владимир (лучшие книги .TXT) 📗
— Что говорит?
— Что не убивал.
— Это все говорят, — поморщился таариг. — Еще что?
— Что братан мой утоп, ваш'справ'дливость!
— Место указать берется?
— Да мы сами найдем, по следам, а этот… пусть лучше тут побудет, а? Это ж его на себе волочь… а вдруг еще сбегёт, паску… — Широкоплечий наткнулся взглядом на по-прежнему мутно-сонные глаза таарига и иссяк.
— Борк, выбери, кого хочешь, для охраны, и чтоб долежал тут в целости и сохранности, пока мы вернемся, — бросил таариг трактирщику. — То есть бить можешь, если нужно, но чтоб говорить потом мог и соображал. И хотя бы один глаз целым оставить. Понял?
— Да, ваша справедливость.
— А ты, ты, ты и ты — со мной. Савдир, лошадь приведи, да живо! Повезем на ней покойника. Господину Туллэку, как явится, велите, чтоб тут нас дожидался. А остальным — разойтись, — скучающе велел он толпе. — Или вы уже с графского поля урожай собрали?
«Ага, — невпопад подумал Кайнор. — Значит, не цыплят они считают, а урожай собирают. Хэ!..»
Народ, следуя повелению власти предержащего, рассасывался. Только застыли у входа отобранные Борком-Шрамом громилы да Матиль решила, что сказанное тааригом ее не касается. Дождавшись, пока одни уйдут, а другие потеряют к ней интерес, она подошла к столу, на котором лежал распятый, что твоя священная жертва, Кайнор.
Теперь-то он понимал, почему конопатая, отвечая, не смотрела ему в глаза. Видимо, по дороге в Три Сосны разглядела одежку на Гвозде. Мог бы и догадаться!
Гвоздь постарался повернуться так, чтобы видеть Матиль. Та стояла, сосредоточенно разглядывая его побитое, с подсыхающей кровью лицо.
— Я не убивал твоего отца, — прошептал Кайнор. — Всё было именно так, как я рассказал.
— Я знаю, — улыбнулась она.
И, охнув, вдруг начала медленно оседать на пол. Только тогда Гвоздь заметил, что зрачки у девочки вертикальные, а радужка золотистого цвета.
В тот самый момент, когда Иссканр стоял перед Змеиным мостом и решал, как поступить с собственным будущим, в Северном Сна-Тонре — в квартале ступениатов, у рынка Срезанного Кошелька — четверо головорезов сидели в засаде. Они поджидали добычу — не кого-то конкретного, просто любого припозднившегося путника. Один из них, долговязый, в шляпе с пером ворона, смотрел на лежащий у него на ладони камешек молочного цвета размером с пуговицу. Остальные с надеждой вглядывались в ночь и на языке жестов спорили о достоинствах девиц из заведения Носатой Грикке.
И хотя ни Иссканр, ни четверо бандитов и не подозревали о существовании друг друга, в скором времени их судьбам предстояло пересечься весьма неожиданным образом.
Приняв решение и упрятав мешочек с записками монаха у себя на груди, Иссканр ступил на булыжники Змеиного моста и поспешил к Танайе. Если уж им суждено расстаться, так хотя бы последние дни он проведет с нею, и стоит ли в таком случае терять время? (Четверо головорезов услышали одинокие шаги на углу Колбасной и улицы Последнего Вздоха — и напряглись. Один бросил упреждающий взгляд на владельца шляпы, тот молча показал «коллегам» по-прежнему мутно-молочный камешек.)
Змеиный мост был назван так не зря: с высоты птичьего полета он напоминал скользящую в траве змею. Впрочем, когда местные зодчие возводили его, то, разумеется, рассчитывали не на птиц (из них благодарные зрители получаются редко — только и знают, что перила да горгулий загаживать!), а на тех, кто стал бы разглядывать реку из башен. Их в Сна-Тонре тоже хватало, в одном дворце градоправителя девять возвели, да и прочие дворянчики не отставали. Модно это было одно время…
Но главными башнями в городе по праву считались три, расположенные в кварталах ступениатов. Их называли Держателями, хотя на первый взгляд — что бы могли удержать эти тонкие, похожие на иглы строения? Или их так назвали из-за гигантских рук, изваянных на верхушке каждой башни? Руки были обращены ладонями к небу (по одной на каждой башне), и их напрягшиеся пальцы, казалось, держали небосклон над городом. Но в россказни о падающем небе и каких-то там «Узлах Сети», которые иногда обрушивались на приграничные зоны Ллаургина Отсеченного и будто бы что-то страшное творили с пространством и со временем — во всю эту чушь Иссканр верил еще меньше, чем в скорое исчезновение Сети. А Держатели — мало ли на что они сдались чародеям…
При мысли о чародеях Иссканр скривился, словно раскусил яблоко и обнаружил там половинку червяка. О да, в мире есть много неприятных профессий. Искусство бабки-повитухи или палача, хоть и нужны, а… зависти, в общем, не вызывают. И чародеи от того же трупожога, например, по важности особо не отличаются, равно как и их вечные соперники — ученые. (Хотя тут тоже запутаться легко: и ученые иногда магию используют, и чародеи занимаются исследованиями, а не одними только магическими фокусами пробавляются.) Короче, обычная вроде профессия — чародеи. А вспомнишь — неуютно становится. Каждый, конечно, могущество по-своему взращивает: одни талантливы во владении секирой, другие способны горы двигать за счет положения в обществе. Но никто, никто и никогда, за исключением чародеев, профессионально не связывает свою жизнь с Пеленой (вольноземельцы не в счет, как и трюньильцы с крайнего юга). Одно дело, когда тебе приходится жить рядом с местами, где Сеть соприкасается с Ллаургином, другое — нарочно ехать за тридевять земель, чтобы у самой Пелены высиживать положенное время, крутизну собственную проверяя. Нормальные люди так не поступают. И словечки все эти чародейские: «ступениаты», «соскользнувший», «связыватель», — веет от них каким-то потусторонним морозцем.
Иссканр зябко повел плечами, сообразив, что действительно похолодало. Сам себя, дурак, накрутил: то про Сеть думал, то про чародеев — а природа у них, по сути, одна ведь, иначе не тянуло бы ступениатов этих к Пелене.
…Нашел о чем на ночь глядя размышлять!
Хотя, конечно, место и время располагали. Змеиный будто вымер, ни одной живой души, лишь тусклые гроздья фонарей на массивных каменных стеблях: их мастерят высокими, чтобы всякая шантрапа не могла добраться, и фонарщики таскаются по всему Сна-Тонру с этими своими дурацкими лестницами (в последнее время приладились, говорят, на верблюдах ездить и прямо с горбов дотягиваться и тушить-зажигать), — а всё равно умельцы находят способ добраться до светильников. Наверное, с тех же верблюдов — и плевать им на городскую стражу.
Вдруг предчувствие опасности кольнуло, разом усилилось, превратилось едва ли не в уверенность скорой… — смерти? Как будто на грудь легла чья-то невидимая ледяная рука: дальше не ходи, ни шагу!
Это она зря, рука! Больше всего на свете Иссканр не переносил запретов, особенно когда они касались лично его. Руки-ноги на месте, голова на плечах, меч в ножнах. Почему бы не сделать пару лишних шагов по Змеиному? Или из-за какого-то дурацкого предчувствия, самим же собой надуманного мыслями о Сети и чародеях, поворачивать с полпути обратно? Да после такого в зеркале или же в луже на свое отражение без отвращенья и не посмотришь!
Криво усмехнувшись, Иссканр пошел дальше. (В это время головорезы у рынка Срезанного Кошелька приняли окончательное и бесповоротное — для одинокого путника — решение. И набросились на проходившего.)
С каждым следующим шагом вокруг Иссканра что-то неуловимо менялось. Воздух будто иссох и наполнился свинцовой тяжестью, звуки, наоборот, разносились легко, и на мосту вдруг образовалась пустота, гулкая, беременная эхом предсмертных криков и посмертной тишины. Мир стал как нарисованный, и стены домов на Северной Набережной показались плоскими, ненастоящими.
Снизу, из-под моста, неожиданно громко плеснула река. И Змеиный, отзываясь на этот плеск, сдавленно и протяжно зашипел, весь, от края до края… лишь с секундным запозданием Иссканр понял, что шипит не мост, а фонари, горевшие на нем. Шипят и гаснут.
Он побежал — прежде, чем паника проникла в сердце, побежал осознанно, чтобы как раз удрать от страха. Фонари гасли, один за другим, но Набережная была уже близко; он почти не чувствовал ледяной ладони на груди, хотя ладонь эта никуда не делась — он просто забыл о ней; бежал — размеренно, как бы неторопливо.
