Эрагон.Наследие - Паолини Кристофер (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .TXT) 📗
Эрагон удивленно поднял бровь и мягко заметил:
— Но работа еще даже не начиналась.
Гертруда тут же притихла и снова скорчилась на своем табурете; потом извлекла из своей сумки клубок желтой шерсти, недовязанный свитер и две блестящие вязальные спицы. Ее пальцы двигались с невероятной быстротой умелой вязальщицы. Ровное, ритмичное позвякивание спиц успокоило Эрагона; этот звук он часто слышал в детстве, он ассоциировался у него с сидением вокруг очага, с холодными осенними вечерами, с рассказами взрослых, которые покуривали трубку или пили темное пиво после сытного ужина.
Наконец, когда они с Сапфирой решили, что составленные заклинания полностью безопасны, Эрагон почувствовал некую уверенность в себе и надежду, что не споткнется, произнося тот или иной непривычный звук древнего языка. Сапфира всячески его поддерживала, и он уже приготовился произнести первую магическую фразу, как вдруг снова заколебался.
Он вспомнил, что эльфы, с помощью магии «уговаривая» дерево или цветок приобрести ту или иную форму или желая как-то изменить собственное тело или же тело другого существа, всегда исполняли задуманное заклинание в виде некой песни. И теперь ему казалось, что и он в данном случае должен поступить примерно так же. Однако он был весьма плохо знаком с эльфийскими песнями, хоть их и существовало великое множество, и, пожалуй, ни одну из известных ему эльфийских мелодий не смог бы воспроизвести достаточно чисто, не говоря уж о том, чтобы учесть всю ее красоту и сложность.
И вместо эльфийских мелодий он решил воспользоваться незатейливой песенкой, которую помнил с раннего детства — это была колыбельная, которую в раннем детстве пела ему тетя Мериэн еще до того, как ее унесла болезнь; этой колыбельной женщины Карвахолла с незапамятных времен убаюкивали своих малышей, уложив их в кроватку или колыбельку. Мелодия ее была проста, легко запоминалась и звучала так ласково и спокойно, что, как надеялся Эрагон, она непременно успокоит и усыпит и эту малышку.
И он запел нежно и негромко, позволяя словам как бы самим неторопливо катиться вперед, и голос его разлился по палатке, точно тепло от горящего очага. Но прежде, наклонившись к девочке, он сказал ей на древнем языке, что он ее друг и хочет ей добра, а потому она должна непременно ему доверять.
Малышка чуть шевельнулась во сне, словно отвечая ему, и ее крепко стиснутые кулачки немного расправились.
Затем Эрагон спел первое из своих заклинаний: довольно простое, состоявшее из двух коротких предложений, которые он повторял много раз, точно молитву. И маленькая розовая впадина в том месте, где соединялись края разорванной губы девочки, слегка задрожала, задвигалась, словно недоразвитое нёбо под ее поверхностью шевельнулось, как некое живое существо.
Попытка, которую предпринял Эрагон, была далеко не проста. Косточки новорожденного младенца очень хрупкие, а суставы снабжены большим количеством хрящей, в отличие от взрослого человека, тогда как Эрагону до сих пор доводилось сращивать кости только взрослых людей, воинов. И теперь он старался быть особенно осторожным, чтобы не заполнить прореху во рту малышки такой костью, плотью и кожей, которые свойственны взрослым, ибо тогда эта часть ее лица уже никогда не выросла бы, как полагается, вместе со всем остальным телом. Кроме того, занимаясь починкой прорехи в ее верхнем нёбе и челюсти, он был вынужден передвинуть и разместить симметрично корни ее будущих передних зубов, а уж этого он точно никогда прежде не делал. Еще более усложняло работу то, что Эрагон понятия не имел, как должна будет выглядеть эта девочка без своего уродства в будущем, какими станут ее рот и лицо в целом, когда она лишится своей «волчьей пасти». В остальном-то она выглядела в точности, как любой другой младенец, каких он видел немало: кругленькая, мяконькая, неопределенная. И он вдруг забеспокоился, ибо мог сделать ей такое лицо, которое в данный момент показалось бы ему вполне привлекательным, но с течением лет вполне могло стать странным и даже неприятным.
Так что он продолжал свою работу крайне осторожно и медленно, после каждого небольшого изменения делая перерыв и пытаясь как-то оценить результат. Начал он с самых глубинных слоев ее лица, с костей, сухожилий и хрящей, и медленно как бы поднимался к поверхности, неумолчно при этом напевая заклинания на мотив старинной колыбельной.
В какой-то момент и Сапфира начала негромко ему подпевать, лежа снаружи под стенкой палатки, и от ее мощного голоса завибрировал, казалось, даже сам воздух. Волшебный огонек то разгорался ярче, то несколько затухал в такт мелодичному мурлыканью драконихи, и это показалось Эрагону чрезвычайно любопытным. Он решил потом непременно спросить Сапфиру о природе данного явления.
Слово за слово, одно заклинание за другим, один час за другим — ночь постепенно подходила к концу, но Эрагон не обращал внимания на бег времени. Когда девочка начинала плакать от голода, он «подкармливал» ее порцией собственной энергии. Они оба с Сапфирой избегали проникновения в мысли малышки — они понятия не имели, как подобный контакт может сказаться на ее незрелом сознании, — однако же порой, случайно, они как бы касались ее мыслей, и Эрагону эти мысли казались весьма смутными и неопределенными; это было похоже на бурное море неконтролируемых эмоций, которые все остальное в мире низводят до не имеющих значения понятий.
А рядом с Эрагоном продолжали мерно позвякивать спицы Гертруды, и этот ритмичный стук нарушался только тогда, когда вязальщица начинала подсчитывать петли или распускала несколько петель или даже рядов, чтобы исправить допущенную ошибку.
Медленно, очень медленно ткань нёба и челюсти девочки становилась цельной, лишенной каких бы то ни было швов; края «заячьей губы» тоже сошлись; кожа ее текла, точно жидкость, морщилась, распрямлялась, и крошечная верхняя губа постепенно начала приобретать безупречную форму «лука любви».
Особенно долго Эрагон возился именно с формой ее губы, страшно волнуясь и без конца исправляя, пока Сапфира не сказала ему: «Все. Дело сделано. Так и оставь». Только тогда он был вынужден признать, что больше, пожалуй, и не сможет ничего улучшить и дальнейшие исправления могут лишь повредить девочке.
И он позволил наконец себе умолкнуть. После этой бесконечной колыбельной рот у него совершенно пересох, язык, казалось, распух, горло саднило. Эрагон рывком встал с лежанки, но выпрямиться сразу не смог, и некоторое время ему пришлось постоять, согнувшись пополам, пока не отойдут затекшие мышцы.
Заметив, что в палатку, помимо зажженного им волшебного фонарика, проникает еще какой-то бледный свет, примерно такой же, как и тогда, когда он еще только начал работу, он даже несколько смутился, не понимая, в чем дело: ведь солнце, конечно, давно уже село! Но потом понял, что солнечное сияние исходит не с запада, а с востока.
«Ничего удивительного, что у меня все тело болит! — подумал он. — Я же просидел возле нее, скрючившись, всю ночь!»
«А я-то? — услышал он голос Сапфиры. — И у меня все тело болит!»
Ее признание удивило Эрагона; она редко признавалась, что у нее что-то болит, какой бы сильной эта боль ни была. Видно, их общее сражение с недугом отняло у Сапфиры куда больше сил, чем ей казалось сперва. Когда Эрагон это понял — а Сапфира сразу догадалась, что он это понял, — она тут же свернула свой с ним мысленный разговор, заметив напоследок:
«В общем, устала я или нет, но я по-прежнему могла бы сокрушить столько воинов Гальбаторикса, сколько он против нас пошлет».
«Уж это-то я знаю!» — откликнулся Эрагон.
Гертруда, сунув свое вязанье обратно в сумку, встала, наклонилась над лежанкой, потом выпрямилась и, совершенно потрясенная, воскликнула:
— Вот уж никогда не думала, что мне доведется увидеть такое! Особенно от тебя, Эрагон сын Брома. — Она пытливо на него посмотрела. — Ведь Бром-то и был твоим настоящим отцом, верно?
Эрагон кивнул и прохрипел:
