Рыцарь умер дважды - Звонцова Екатерина (чтение книг TXT) 📗
— Когда пришли экиланы. — Кьори поднимает глаза к небу, едва виднеющемуся за листвой. — Когда погиб старый светоч. Когда молодой престолонаследник Эйриш Своевольный Нрав принял его магию и сразился с Мэчитехьо, но проиграл. Он умирал, а наши жрецы и воины забрали его и, по знамению Звезд, отнесли в Лощину. По пути многие отдали жизни, ведь никто не умел тогда заклинать змей. Светоча положили в Саркофаг в надежде исцелить. Чуда не произошло, но… Эйриш и не умер. Он там до сих пор. Оттуда он говорит с нами, и мы верим, что однажды он восстанет. Жаль, пока это невозможно: едва крышку открывают, едва он делает шаг, страшные раны кровоточат. Мы не открывали ее давно.
У меня больше нет возможности смотреть на жрицу: нужно быть внимательнее, слишком много змей. Приходится останавливаться, пропускать их, задерживать дыхание, чтобы не закричать. Змеи — зеленые, черные, кораллово-красные — не нападают, спешат, влекомые чем-то вперед. Но я слишком хорошо представляю, как вопьются ядовитые зубы, если наступлю гадкой твари на хвост. А две кобры, рожденные неосторожным ударом клинка, неизменно рядом.
— То был честный бой, — продолжает Кьори. — О Мэчитехьо можно сказать много дурного, но сражается он всегда честно, если выходит на поединок сам. Просто Эйриш был ослаблен. Когда умер его отец, вся магия, обычно передаваемая наследнику плавно, ритуалами, влилась в Эйриша разом, подобно молнии. Он…
Кьори опять осекается, смотрит под ноги. Вовремя: там проползает кобра с причудливым желто-серым капюшоном. Цьяши больше не рубит ветви; стволы деревьев пошли гладкие, кроны начинаются выше человеческого роста, зато лианы тянутся нескончаемым пологом над самыми головами. Приходится иногда пригибаться. Ноздри щекочет запах подгнивающего болота. Становится все жарче, из-за перегороженного неба — темнее.
— Он спятил, — заканчивает за подругу Цьяши. — Не мог управлять силой, а еще, вливаясь в тело, она состарила его.
— Не состарила, — уточняет Кьори, — а осушила, забрала юность. Он был почти мальчиком, когда это случилось, а очнулся уже мужчиной. Не стариком, но…
— Ужасно!
Это вырывается помимо воли. Я представляю: быть, например, девочкой лет двенадцати и мечтать, как расцветешь в юную девушку, а потом — в один день! — проснуться сразу женщиной?.. С увядающей кожей, без нежной хрупкости, без свежего сияния глаз и улыбок? И без… памяти о юности? О первой любви? Как если бы ранняя весна с чахлой молодой порослью, минуя майское тепло и лето, сразу перетекала в осень.
— Да, именно так, — продолжает Кьори. — Но Цьяши не права, престолонаследник не «спятил», а был убит горем и яростью: из-за отца, из-за того, что гости, к которым мы были так добры, предали нас. Убили старого светоча Элиэна в мирный час, на своем…
— Это, может, святотатство, — вмешивается Цьяши. Она замедлила шаг и небрежно поигрывает клинками. — Но, по-моему, престолонаследник сглупил. Ему досталась вся магия отца, магия Звезд… неужели он не победил бы этой магией каких-то там чужеземных экиланских божков, если бы постарался?
Кьори резко высвобождает у меня руку и упирает в бок.
— Цьяши!
Но на подругу не действует тон, она настаивает:
— Решение было глупым. Тем более глупым, учитывая, что сражался этот Эйриш, дай Звезды, чуть-чуть получше, чем… — короткий палец указывает на меня, и я, стараясь скрыть раздражение, напоминаю:
— Эмма.
— Да плевать! Это…
— Не слушай! — горячо перебивает Кьори. — Не слушай эту пигалицу, она не понимает, о чем говорит.
— Да все я понимаю!
Признаюсь — скорее чтобы примирить их и заставить понизить голоса:
— Я не понимаю вас обеих. Какое решение принял ваш светоч? Что он сделал не так? Мне казалось, то, что он вообще сразился, не будучи воином, было…
— Глупостью! — выпаливает Цьяши.
— Подвигом. — Я встречаю благодарный взгляд змеиной жрицы. — Я не смогла бы.
— Забавно… — тихо, точно про себя, говорит Чуткое Сердце. — Жанна приняла бы сторону Цьяши. Она всегда считала, что главное — результат поступка, а не то, каких сил стоило на него решиться…
Да, такова была Джейн. Жанна. Имя, тень имени в мыслях в который раз опаляет горем. Я опускаю глаза и без ужаса, почти привычно натыкаюсь взором на блестящую черными чешуйками змеиную спину. Мелькнув рядом, меж корней дерева исчезает гадюка. Снова раздается сдавленный голос Кьори:
— Вызывая Мэчитехьо на поединок, Эйриш не думал, что овладение магией требует столько времени. Она ему по-прежнему не подчинялась, когда они сошлись. Вождь предложил драться обычным оружием — на ножах. Эйриш проиграл. И случилось то, что случилось.
Она прибавляет шагу. Полог над нами редеет, вновь проглядывает небо. Тропа расширяется и едва заметно идет под уклон. Стена деревьев становится плотнее, каждое обвивают лианы, там и тут пестреют орхидеи, видны и другие цветы. Путь сродни коридору, из которого не свернуть. Коридору, где под ногами все больше змей, а земля противно чавкает.
— Эйриш лежит в Саркофаге давно. — Кьори выпрямляет спину, невесело улыбается. — Благодаря искрам его жизни у нас уцелела хоть какая-то магия. Возможность взывать к богам. Пользоваться артефактами экиланов. И… приходить сюда, не боясь змей.
Она снимает с пояса ранее не замеченный мною предмет — аккуратную свирель из семи тонких трубочек. С подобной в книгах изображают Пана, козлоногое божество то ли виноделия, то ли скотоводства. Поднимая эту свирель, Кьори выступает вперед.
— За мной.
Дальше — за изгибом тропы — болотистая низина, окруженная древними переплетающимися деревьями. Копошатся в гуще мха и осоки десятки змей. Кьори подносит тростниковые трубочки к губам и словно бы нежно целует крайнюю, самую длинную. Начинает.
Мелодия.
Первый же звук разбивает холодное шелестящее шипение. Жрица не произносит ни слова, чтобы приветствовать невидимого правителя; за нее говорит музыка, свитая из шепота ветра, переклички птиц и журчания ручья. С этой музыкой — зыбкой, летящей — все вдруг меняется. Расползаются к деревьям змеи, сворачиваются у корней в клубки. Ниже наклоняются ветви: точно вековые секвойи, тики и баобабы тоже слушают Кьори. Может, действительно слушают, скучали, рады встрече? Но главное — мох. Он… дышит? По нему бегут волны, как по воде или лугу на ветру. Рябь ширится; волны сталкиваются; кажется, еще немного — и вместо изумрудного ковра я увижу изумрудный шторм. Но происходит другое: из мха что-то выступает — серое, перепачканное землей, а вокруг булькает болотная жижа. И запах: тина, ряска, прогретая и полная смрадных тел почва… Он тоже становится сильнее.
Кьори стоит прямо — гибкая, гордая, страшная. Она продолжает играть, а в волосах я впервые вижу два побега плюща, знак ее рода по матери. Цьяши неотрывно наблюдает. Когда подруга запрокидывает голову к небу и тут же как подрубленная падает на колени, Гибкая Лоза нервно втыкает в землю священные клинки и опирается на них, шепча:
— Жуть… Жуть!
Мы бессознательно беремся за руки. А Кьори играет. Играет. Играет. Птицы, ручей, ветер, а за ними — дождь, лупящий по чьим-то оголенным ребрам, и снег, сходящий с гор. За ними — первый крик новорожденного и последний стон старца. За ними — молодой воин захлебывается в собственной крови. Все это в одной мелодии. Странная музыка. Музыка мертвых.
«…И исторглись из земли Гробы-Саркофаги».
Наконец я догадываюсь, что увижу прямо сейчас.
Неужели моя Джейн выдержала это? Выдержала и не сошла с ума?
Или сошла?..
Там
Фетер несет потоки вперед, искрит жемчужно-пенными барашками. Тут, достаточно далеко от нагорий, стремительные воды замедляются, тяжелеют, движение их становится степеннее. Ширится русло. Порастают густой травой берега, крутизна перетекает в приветливую пологость. Река никуда больше не торопится, опасности холодных пиков позади. На пути лишь Оровилл и еще с полдюжины деловитых городишек. А прямо сейчас река минует наше скромное общество, расположившееся после прогулки на лугу.
