Что-то остается - Кузнецова Ярослава (книги бесплатно читать без .txt) 📗

Теперь они уставились на меня. Похоже, приняли всерьез.

— А как же Норв? — спросила Иль.

— Норв, — я отмахнулась, — Он все время в отлучке. Я не нанималась его ждать.

— Ну и стерва же ты, Альса, — опять обиделась инга. — Он все для тебя делает. Подарочки возит. Обхаживает. Сам красивый такой, веселый.

— В дело тебя взял, — подпела Леттиса, — В поставщики зовет. Что, контрабанда надоела? Уже не романтично?

Забавно, что если Летта подначивала меня просто так, из любви к искусству, то Иль расстраивалась от чистого сердца. Шуток на подобные темы она не принимает.

— Ладно тебе, Иль, — Летта похлопала нахохлившуюся подругу по плечу, — Альса, конечно, стерва, но к Сычу ходит только из-за стангрева. Она собирается стать первым в истории стангревоведом. Звучит-то как — стангревовед!

Ильдир хмыкнула. Я тоже хмыкнула. Летта в курсе моих амбиций. Ладно хоть — не говорит, что это глупости и пустая трата времени.

— Нам пора в больницу, — напомнила Ильдир.

Девушки начали собираться. У двери Леттиса оглянулась.

— А ты что, так и будешь валяться целый день?

— Нет. Пойду в библиотеку. Мне нужно поработать со словарями.

— Со словарями?

— Между прочим, — я села и спустила ноги, — я систематизирую стангревский язык. В основе своей он использует старый найлерт.

— Да ты что! Серьезно?

— Серьезно. Между прочим, мы с Сычом почти понимаем стангрева. Он говорит на искаженном старом найлерте.

— Сыч говорит на искаженном старом найлерте?

— Стангрев!

— И Сыч его понимает?

Тут я задумалась. Мне впервые пришло в голову — откуда тильскому охотнику известен старый найлерт, забытый язык, настолько не похожий на современный, насколько мертвый лиранат не похож на современную общепринятую речь? Древними языками владеют образованные, и, как правило, очень богатые люди. Или церковники. Но охотник-варвар…

— Слушайте, девочки… А ведь и правда. Я, конечно, вчера пьяна была, но я помню. Он говорил на старом найлерте. Он даже первый сообразил, на что похожа стангревская речь… Ой, девочки! Он же записывал вместе со мной!

— Сыч?

— Ну да! Записывал! Где моя папка?

— Какая папка?

Я соскочила с постели. Принялась рыскать по комнате. Иль и Летта недоуменно переглядывались.

— Моя папка! С записями! С рисунками! Где она?! Вы брали ее с собой?

— Не было никакой папки.

— Забыли! Ах, незадача… Там же все записано, все слова… надо срочно бежать в Долгощелье.

— Не выдумывай, Альса. Завтра сходишь и возьмешь.

— Нет, сегодня! Я не могу работать без моих записей.

— Ну, все. Вожжа под хвост, — Ильдир только руками развела, — Вот ведь лираэнское упрямство.

— Шла бы ты лучше после обеда, — посоветовала Леттиса.

— Почему это?

— По кочану! Потому что ты вносишь разлагающий элемент. Почему тебе можно, а другим нельзя? На службах ее нет, в трапезной ее нет, дома не ночует — что за бардак? Хочешь с Этардой побеседовать?

С Этардой беседовать я не хотела. По собственному опыту знаю, что после такой беседы я целую неделю, а то и больше, не смогу вернуться в нормальное состояние. Этарда влепит мне такой заряд благости и кротости, что все мои грандиозные планы полетят насмарку.

Нет уж, лучше пойти на обед и отстоять молебен. Себе дороже.

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Что-то происходило.

Крики. Вой.

Хохот сатанинский.

Рычание.

Собаки.

— Ар! Ар, зверье! — горло перехватило.

Я приподнялся, плюнул в снег. Попробовал понять, что делается.

Ун и Редда вернулись, а в сторону Косого Узла резво улепетывали, по-моему — трое. Ух, черт, не башка, а храмовый колокол… Парень где?!

Вон, под окошком… Э! Окошко. Окошко было выбито. Высадили мне окно, братцы. Собаки? Нет, не собаки. А ентот, с позволения сказать, симулянт.

Припав на колено, опершись обеими руками о землю, он застыл в несколько странной сей позе, живописно обвешанный остатками рамы.

— Жив?

Улыбка ему не удалась. Губы он закусил от боли.

Так и есть. Акурат на больное крыло раму нацепил.

Боги великие, ну и рожа у него!

— Ну-ка. Вот та-ак… Давай в дом.

Колода для рубки дров. Дверь подперли. Сучий потрох, к черту.

Покатилась в снег.

Дверь. Сени.

Дверь.

Держась друг за друга, как двое развеселых гуляк, мы добрались до койки. Собаки путались под и без того заплетающимися ногами. Я шуганул их.

Эка, парень. Синячище во всю левую скулу, глаз заплыл, кровь на губах…

— Что было, черт побери?

— Они пришли, — сказал парень, — Они напали. Я вышел.

— В окно?

Впрочем, к двери-то колоду привалили.

— В окно… Ауара!

— Ну-ну, уже все. Все уже. Больно?

— Нет.

Лубок я вроде бы вернул на место. А кость, кажется, не сместилась. Повезло.

— Боли нет совсем?

— Совсем. Спасибо.

— А дальше?

— Я вышел. Крыло зажало. Они… испугались. Сначала. Потом…

И так ясно. Сообразили, что тебе не двинуться. Палками, небось, орудовали.

— Палки?

— Палки.

Боги, боги…

Полез меня спасать, ишь ты… Вот такой у нас трус. А также предатель.

— Послушай, друг. Ты вышел в окно — сам. Не выпустил собак — почему?

Он поморгал удивленно, обдумывая. Потом гордо вскинул голову:

— Не догадался.

Ах ты, чертушка…

— Резво они драпали, э? То есть — быстро бежали они?

Фыркнул, напрягся, втянул воздух сквозь сжатые зубы.

— Что с ребрами? Какого черта! Зачем? Мозгов нет совсем!

И тут он изрек такое…

Я сперва даже решил — ослышался.

— Они бы тебя съели.

Я переспросил. Потом уточнил, путаясь в тяжеловесных конструкциях.

Оказывается, парнишка был уверен, то есть, все аблисы знают, что трупоеды едят друг друга с тою же легкостью, с какой — животных. Плоть ведь у всех одинакова, а убийство есть убийство.

— Ну, ты даешь! — только и смог выговорить я.

И принялся объяснять.

Да, трупоеды убивают и едят животных. Да, трупоеды убивают друг друга. Но друг друга они не едят. Мертвые тела хоронят. Сжигают, закапывают… Нет, ни кусочка не съедают. То есть как зачем тогда убивать? О боги…

Ну, вот, например, есть я. А у меня есть враг. И мы встречаемся с ним лицом к лицу. Либо он убьет меня, либо мне повезет больше. Затем, что, если я его не убью, он убьет меня. Оправится от раны, кости срастутся — и убьет.

Нет, малыш, не всегда можно помириться. Бывает — никакие старейшины не помогут. Не только когда месть. Хотя чаще всего — именно она. Но главное — другое. Простить, забыть, плюнуть — трудно. Убить — проще. Такие уж мы, трупоеды. Проще — убить. Покончить — раз и навсегда.

Он долго молчал. Потом поглядел в лицо мне.

— А твой враг… Ты его не убил? Еще — не убил?

Ишь ты. Слухучий, чертяка.

— Нет. Они… Они меня пока не нашли.

— Они? Их много?

— Много. Я — стоящий на Лезвии. Вопрос времени, парень. Знай это. Когда я скажу, тебе нужно будет…

Черт, что же я сделал! Найди они меня сейчас — мальчишка тоже попадет под удар…

Но не могу же я ему сказать: «Топай отсюда, друг аблис», — когда только что, утром сегодня…

— Стуро, — сказал он.

— Что?

— Стуро, — рука его легла на мое запястье, — Стуро мое имя. И я остаюсь. Спать буду — там, — кивнул на мою подстилку.

Я тупо таращился на него, а этот, с позволения сказать, аблис, перекосил избитое лицо в улыбке, продемонстрировав правый клык.

Я высвободил руку.

— Ты что? Мозгов нет? Я же сказал…

— И я сказал, — перебил он. — Я хочу остаться. Я — гость.

Сволочь ты, а не гость.

Все ясно. Решил сдохнуть таким способом. Это вам, дорогие мои, не в сугробе померзнуть. Это — «кошачьи лапы». Гарантия.

Впрочем, откуда ему знать о нгамертах? А объяснять — только убеждать сопляка в правильности выбора… Вот тварь!

Что же мне делать с тобою, аблис по имени Стуро?