Что-то остается - Кузнецова Ярослава (книги бесплатно читать без .txt) 📗
— Аре гварнау ла ир, — заявила между тем крылатая козявка, прижав руку к груди между ключиц.
И я чуть не залепил ему по физиономии. Для симметрии, а то ишь — рожа на сторону.
Чует он меня. Слышит. Гварнайт он. Да кто тебе дал право в душу мне лезть, ты! Вытаскивать тайное, задавленное, приваленное сверху здоровенным булыганом, да еще перед носом у меня трясти — вот, дескать, не спрячешь!
А он вдруг, даже как будто с отчаянием — вцепился зубами в свое запястье — рванул… И протянул ко мне руку.
На пол упала тяжкая темная капля. Другая.
— Ты… зачем… нельзя мне… — а пальцы уже выдергивали из ножен дедов подарок, помнивший, как это делается…
Лезвие — словно истосковалось за почти двадцать лет — жадно лизнуло ладонь. И кровь моя смешалась с кровью аблиса Стуро.
— Смотрите, Вышние…
Это не я говорил. Не я. Тот внутри, что выбрался из-под своего булыгана, осатаневший от одиночества; а как иначе, нельзя иначе — не для связки оно, Лезвие… Сорвешься сам — сам и сорвешься, а еще кого-то с собой тащить…
Но выбравшийся на поверхность поднакопил силенок там, под камнем, под плитой, что на кладбище ставят, и легко справился с Ирги Иргиаро, на деле тоже воющим ночами на луну. Он — дорвался. Дорвался. И тяжело, как капли на половицы, падали слова:
— Вот мы пред вами, Вышние…
— Пред вами…
— Отныне — спина к спине…
— Спина к спине.
— Твоя кровь — моя кровь, брат мой…
— Едина кровь наша.
— Твоя жизнь — моя жизнь, брат мой…
— Едина жизнь наша.
— Твоя боль — моя боль…
Черт возьми, что мы делаем! Теперь постоянно — оглядываться, от тени собственной шарахаться, бояться — за двоих…
А капли все падали, падали…
— Мы — братья на Крыльях Ветра, — сказал он, и улыбка снова перекосила опухшее лицо.
Это, видимо, их собственное дополнение к обряду. Остальное-то совпадает — как с найларом братаешься… О чем я думаю, боги! Дурость какая.
— Парень…
— Стуро, — строго поправил он. — Ты мое имя знаешь. По имени меня зови.
— Стуро так Стуро, — он явно чего-то ждал. Чего? Имени? — Я же говорил. Ирги. Ирги Иргиаро.
— Ирги, — сказал он и слабо фыркнул, — Трупоед, брат мой на Крыльях Ветра.
— Зачем? — все-таки спросил я.
Глупо, как глупо… А глупей всего — этакая самодовольная радость там, в глубине — у меня теперь снова есть побратим…
Он пожал плечами, кивнул на потолок:
— Они знают.
Ну, они-то, может, и знают…
— Эй, козявка. Нет, ты в глаза мне смотри, — уцепил его за подбородок, — Ты понимаешь, что сделал?
Вдруг у них, у аблисов, по-другому относятся к этому? Вдруг им побрататься — что познакомиться. Сказал же он имя свое…
— Да, — ответил он негромко и спокойно, — Волю богов нарушил. Изгнанник — вне закона. Изгнанник — один над Бездной. И боги смотрят на него. И смеются.
И что-то лопнуло во мне. Взлелеянный камень с влажным хрустом разломился пополам, и тот, что сидел под камнем, сказал:
— Ты — не один. Двое нас, Стуро. Над Бездной. Спина к спине.
И пропади все пропадом!
Альсарена Треверра
Кровь на снегу. На свежем снегу — свежая кровь. Расплывающийся ржаво-алый пунктир. И опять — натоптано, натоптано… Лошадиных следов я не заметила, зато человечьих — хоть отбавляй. Кто-то шастал здесь уже после нас.
Чья это кровь?!
Следы туда, сюда, друг друга пересекают — ничего не поймешь.
Куда шел окровавленный — вверх, в Долгощелье, или вниз, в Косой Узел? Один ли он был?
Быстрее! Я почти бежала, хватая ртом воздух. Что там опять стряслось? Меня ведь не было от силы четверть. Опять стангрев что-нибудь учудил?
Избушка. Дым из трубы. Снег на дворе изрыт, истоптан, обильно окроплен красным. Какие-то ошметки, лоскуты… Разодранная одежда?
Здоровенная колода, иссеченная топором, валялась в двух шагах от крыльца. Ступенька исцарапана. Одно окошко выбито, вырвано вместе с рамой. Заткнуто какой-то дерюгой.
— Сыч! Эй! Господи, что у вас?
— Баф! — донеслось изнутри. Я уже различала собак по голосам. Это Ун.
Дверь не заперта. Едва я ворвалась в темные сени, как дверь в комнату отворилась. Громоздкая фигура заслонила слабый свет.
— А-а, барышня. Че прибегла-то?
Он посторонился, пропуская. Я старалась отдышаться.
— Что у вас? Что случилось?
— Тихо, тихо. Все в порядке. Ничего особливо не случилось.
Лохматый Ун подошел поздороваться. Остроухая Редда выглянула из-за печи, махнула хвостом и скрылась.
На Сыче крови вроде бы не видно. А вот одежда в беспорядке. Рукав лопнул по шву. Правая ладонь тряпицей замотана. Сам весь какой-то взъерошенный. По лицу ничего не поймешь — сплошные заросли. Нос только торчит. Хороший нос, большой.
— Не случилось? Во дворе повсюду кровь! Где Мотылек, то есть стангрев?
— Дак где ж ему быть? На койке, где положено…
Я обогнула Сыча и заглянула в темный закуток за печкой. Редда и Мотылек. Оба сидели на койке рядышком. Стангрев шаркал ногами, нащупывая обувку. Выглядел он ужасно. Левая сторона лица надулась, почернела. Глаз потонул в опухоли. Вывернуло разбитые губы. Правую щеку украшала лихая ссадина — наискось, от виска до подбородка. Обрамляла эту живопись эксцентричная прическа, напоминающая взрыв смоляного котла. Господи, да он же избит! Жестоко, жестоко избит!
— Кто это сделал?
Ах ты, бедный мой. Что ж тебе так не везет? Взяв в ладони его лицо, поворачивала так и эдак, определяя повреждения. Синяки внятно-круглые, ровные. Нанесены не рукой, а, скорее всего, палкой. Точно, в парня тыкали палкой, причем большей частью в лицо. Наверно, хотели выбить глаза.
Стангрев покорно позволял себя осматривать. Отстранился, только когда я попыталась раскрыть ему рот, чтобы посмотреть целы ли зубы.
— Мы тут поправили сами, что смогли, — бурчал за спиной Сыч, — Но ты — того… глянь все ж таки сама.
Крылья косым крестом лежали у стангрева за спиной. Больное заново обмотано бинтами. Ясеневые рейки если и были смещены, сейчас находились в правильном положении. На плечах и на крыльях добавилась уйма новых царапин. Все, однако, аккуратно промыты и смазаны бальзамом.
— Кто его избил, Сыч?
— Кто? Да сам постарался.
— Сам себя изметелил палкой?
— Да не… Это я насчет крыла. В окно он вышел.
— Сбежать хотел?
— Не. Меня спасал. От съедения.
В голосе охотника явственно прозвучала самая настоящая отцовская гордость. Задавая вопросы, я глядела на Мотылька. Он рассматривал свои колени.
— От чего он тебя спасал?
— От съедения. Меня жрать пришли… енти. А тут козявка наша как выскочит… Окно своротил, воет… Они и задали стрекача.
Ничего не понимаю.
— Кто тебя есть собрался? Звери?
— Хуже, — торжественно объявил Сыч. — Трупоеды.
Я обернулась. Он стоял в вальяжной позе, облокотившись на печь. У ног его сидел Ун.
— Чего ты ухмыляешься?
— Да так…
Он пожал плечом, продолжая ухмыляться. В кудлатой бороде блестели зубы. Такой сам кого угодно съест.
— Мотылечек…
Я присела на корточки, снизу заглядывая в склоненное лицо.
— Почему ты молчишь? — спросила я на старом найлерте, — Кто тебя… Кто сделал это?
— Такенаунен.
Он взглянул поверх моего плеча на охотника. На Мотыльке было накручено старое шерстяное покрывало. Из-под покрывала торчали голые мальчишечьи колени. Я встала, пошарила на полке с лекарствами. Нашла микстуру, сильное обезболивающее средство.
— Сыч, принеси-ка воды.
Сыч ушел. Я снова присела на корточки.
— Трупоеды, Мотылек. Э-э… с какой целью они приходили?
Стангрев проговорил что-то непонятное. Потом я разобрала «моя вина». Потом — «приходили за мной» или «из-за меня».
Вернулся Сыч с чашкой воды. Я накапала туда микстуры.
— Пей, Мотылек. Горько? Пей, надо выпить. Это лекарство.
Выпил, хоть и скривился. Я освободила его от чашки. Взяла в руки обе его ладони — узкие, длиннопалые, заново перебинтованные.
