Вавилонский голландец - Гарридо Алекс (читаемые книги читать .TXT) 📗
– Это правильный расклад, – провозгласил Майкл. – Мужчины должны сидеть и пить пиво, а женщины драить палубу. Вот говорят, женщина на корабле – плохая примета. Я считаю, это какая-то средневековая дикость. Женщины, если их правильно использовать, это не только украшение любого судна, но и…
Тут Мишель картинно отставила швабру, подперла бок рукой и глянула на Майкла сурово. Он сбился с мысли, махнул рукой и полез вниз, в салон. Через минуту он уже вернулся с небольшим мешком из суровой холстины, плоскими электронными весами, здоровенным стаканом и кофемолкой. Кофемолку Майкл воткнул в розетку, поставил стакан на весы, выставил ноль и запустил руку со стаканом в мешок. Ганс с интересом наблюдал за этими странными действиями и наконец не выдержал:
– Что у тебя там, в мешке? Кофе?
– Давай поспорим, что никогда не угадаешь? – предложил Майкл. – Подскажу: нет, не кофе, какой же кофе, когда мы пьем пиво?
Гансу было лень гадать, так что он сразу сдался. Майкл огорченно вздохнул:
– Ладно, скажу. Скорлупа от грецких орехов, – и тут же повеселел, глядя на озадаченного Ганса. – Не веришь? Напрасно, напрасно!
Достав полный стакан, Майкл торжественно поставил его на весы и записал вес в желтом блокноте. Высыпал стакан в миску, повторил процедуру еще несколько раз. Достал калькулятор, долго тыкал в кнопки, выписывал какие-то дроби, шевеля губами. Опять потыкал в кнопки, досыпал еще немножко скорлупы и наконец, завязав мешок, убрал его под сиденье. Ганс все еще ничего не понимал, а уж когда Майкл засыпал первую горсть скорлупы в кофемолку, опять поинтересовался:
– Что готовить будешь? Какой-нибудь венесуэльский напиток?
Майкл изобразил на лице обиду. Над его пристрастием ко всему венесуэльскому подтрунивали все кому не лень. Он предпочитал тамошнее пиво, сигары, девушек – уверял, что они самые беззаботные в Латинской Америке. Но больше всего он любил капибар, или карпинчей, как он их называл. В Венесуэле их было видимо-невидимо, а с одним, который жил на ферме у Майклова друга, он очень подружился, всегда навещал, привозил чего-нибудь вкусного. Развешал его фотографии у себя в капитанской рубке – вместо красоток, как у других шкиперов. Про карпинчо Майкл говорил даже теплее, чем про девушек, и складывалось впечатление, что они там по вечерам часто ведут философские беседы. Впрочем, отчего бы и нет?
Как-то раз Ганс и Джон разыграли его: Джон написал огромную, чудовищно аляповатую картину с ягуарами, попугаями, роскошными голыми девушками, и они убедили Майкла, что это шедевр венесуэльского примитивиста Роберто Сьенфуэгоса, которого всякий культурный человек должен знать. Майкл возжелал картину, ходил к Джону и ныл, просил продать ее за любые деньги. Когда предложенная сумма достигла уже неприличного размера, – пожалуй, Майклу пришлось бы закладывать дом, но он не сдавался, и в глазах у него появился нехороший огонь, – Джон совсем было растерялся, но нашел выход. Он встретил Майкла сообщением, что это поддельный Сьенфуэгос и что он, Джон, готов уступить его за ящик пива и коробку сигар. В результате они же и остались в дураках, потому что пиво прикончили в тот же вечер, сигары за неделю, а шедевр Майкл повесил у себя в гостиной на самом видном месте – и он был единственным, кому этот ужас нравился, а смотреть приходилось всем.
Мишель вытащила очередное ведро забортной воды, окатила палубу и прошлась шваброй. Выкрутила ее ловко, встряхнула и поставила сохнуть, а сама подсела к Майклу, достала сигарету и с удовольствием закурила. Некоторое время они с Гансом наблюдали за тем, как Майкл с хрустом доламывает в ладонях ореховую скорлупу. Солнце прошло зенит, и Мишель свернула навес над кокпитом. Было как-то необычно тихо и благостно.
Майкл принялся загружать скорлупу в здоровенную кофемолку – в нее помещались три полные пригоршни. Долго жужжал, каждые несколько секунд открывая крышку и проверяя качество помола, наконец высыпал скорлупу во вторую миску. Повторил со следующей порцией.
– А теперь, друзья мои, – объявил он, – будем работать втроем. Ты, – он ткнул Гансу в грудь пальцем, – будешь непрерывно мешать краску. Ты пойдешь готовить ланч. А я буду красить.
– Хорошо, – согласился Ганс, – так зачем ты все-таки молол скорлупу?
– Вскоре вы узнаете всё! – торжественно отвечал Майкл.
– Кэп сегодня изображает дельфийского оракула, – съязвила Мишель и отправилась вниз, к плите. Ганс не понял, что это за оракул, но ему не хотелось думать об этом.
– Она была крупновата, – сжалился наконец Майкл. – А теперь, смотри, как песочек! Нам ведь нужна противоскользящая краска? Держи мешалку, – и аккуратно начал высыпать скорлупу в ведро.
Ганс, сообразив наконец, в чем дело, добросовестно размешал содержимое. Майкл обмакнул в ведро кисть, провел полосу, пару минут внимательно смотрел, как краска подсыхает, и, видимо, остался доволен. Ганс еще раз помешал краску и аккуратно налил, примерно на палец, в широкую кювету.
– Видишь, насколько проще красить, когда все подготовлено, – рассуждал Майкл, ловко орудуя роликом на длинной ручке. – А если ничего не снимать, пришлось бы возиться с кисточкой, долго, а ровно никогда не положишь.
Когда закончили первый слой, поджаренные сэндвичи уже были готовы. Перекусили на скорую руку, чтобы краска совсем не высохла. Второй слой лег уже совсем идеально, и на палубу было больно смотреть, так она сияла на солнце.
– Эй, вы тут? – раздался голос из-за борта, и к корме вывернула лодка Айры, обшарпанная до невозможности, заваленная разноцветными юбками, маечками и прочей дребеденью. Айра греб одним веслом, стоя на колене, а на кормовой банке сидела Гретель, ровно держа спину, с нарочито скромным выражением на лице.
– Мишель! – завопил Айра на всю бухту. – Я привез что обещал!
Из салона вылезла Мишель, сильно смущенная. И вправду, она имела неосторожность остановиться вчера около лотка Айры на рынке и даже поболтать с ним. Тогда ей удалось отвертеться, но она сгоряча пообещала еще посмотреть товар, если Айра подъедет к ней на яхту. Вздохнув, она села на борт, свесив ноги под леера, и принялась придирчиво рассматривать маечки, которые Айра подавал одну за другой, не забывая слегка подгребать веслом, чтобы лодку не относило отливом.
Гретель смотрела на Ганса по обыкновению молча и немножко виновато. Потом улыбнулась и тряхнула головой:
– Ну что, герои? Покрасили?
– А как же! – отвечал Ганс обрадованно. – Залезай, посмотри, какая красота! – и они с Майклом выдернули Гретель из лодки за обе руки и аккуратно приземлили ровно на палубу, она даже пискнуть не успела. Всплеснула руками и обратилась к Майклу:
– Кэп, а можно пройтись? – и, не дожидаясь разрешения, затанцевала по белоснежной палубе, крутя юбкой и напевая что-то свое на четыре четверти. Майкл смотрел, довольно ухмыляясь, посасывая сигару.
– Ну что, можно принимать уважаемых гостей?
– Можно, можно! А откуда у тебя уважаемые гости, ты же все больше со всяким сбродом дружишь вроде нас? – И Гретель спрыгнула в кокпит, уселась рядом с Гансом и обняла его порывисто за плечи, прижалась покрепче.
– Нашел он каких-то сумасшедших, – объяснил Ганс. – Датчане, арендовали яхту на полтора месяца, говорят, медовый месяц у них.
– А зачем тогда на полтора? – удивилась Гретель.
– Я знаю, – отозвалась Мишель, держа в руках очередную маечку. – Если они с нашим кэпом столько проживут, им потом ничего не страшно.
– Я их буду высаживать на берег иногда, – сообщил Майкл. – Настоящих моряков мало, не понимают люди, как хорошо в море. В Венесуэлу пойдем… – Все расхохотались, так мечтательно это прозвучало. Майкл по секрету всем рассказал про свою последнюю зазнобу из Маракайбо, самую скромную и нежную девушку на свете, которая его терпеливо ждет уже месяц. Саманта, правда, считала, что Майкл больше скучает по карпинчо: девушки-то есть везде, а настоящих друзей мало.
Айра продолжал неутомимо подавать Мишель шмотки. Уже было понятно, что она опять ничего не купит, но он не раздражался, только поддразнивал ее: «Конечно, на тебя это не налезет, с такими-то боками!» Тонкая политика принесла успех, Мишель побежала за кошельком и купила за десятку какую-то совсем миниатюрную маечку с тонкими бретельками. Айра улыбался, блестя белыми зубами на черной физиономии, а деньги взял небрежно, как будто не в них счастье. Собственно, так оно и было.
