78 - Элтанг Лена (прочитать книгу .TXT) 📗
Москва каменна на семи ногах стояла, слезам верила. Питер царю бока повытер, за то быть сему месту пусту.
Москва далеко, Питер далече — с того не легче.
А промеж Москвы и Питера Арысь-поле гречихой заросло от сих до сих.
Посреди Арысь-Поля перекресток средокрестный, полосатые столбы государем поставлены отсюда до небесного свода, там где пасмурь и зарницы сходятся.
На том перекрестке сама собой стояла церковь Временной Пятницы, вся как есть из хрусталя медового, из кедрова дерева от ворот до маковок.
Миндалем молдавским в небе голубела колокольня.
Семью семь попов служили в церкви.
Семь старух кутью варили, в печь просфоры ставили на лопатах липовых.
Плыл под купол афонский ладан.
Сам святой Лука-изограф Богородицу писал рысьей кистью по доске. Очи были, как маслины, а оклад серебряный, из Царь-Града присланный.
Земно поклонился Тодор пред иконой Чудотворной.
В свечной ящик бросил грошик, в алтаре свечу затеплил.
И с молитвой затаенной, заслоня ладонью, вынес свечу воска ярого на широкий, на церковный двор.
Налетел студеный ветер. В один миг свеча потухла. Почернел фитиль и умер. Пегий конь в гречихе плакал.
Понял Тодор, что не в церкви он найдет огонь цыганский.
Долго ль коротко скитался Тодор-всадник, знают поползни да коростели, барсуки да лисы, лоси да дикие гуси.
Подоспела осень, оземь били паданцы в садах, огни пастушьи на склонах мерцали, звезда-виноградница с востока на полсвета засияла перед рассветом.
По селам свадьбы играли, на тройках с колокольцами ездили, широкие столы ставили вдоль улиц, пиво мировое варили, холсты у церкви стелили молодым под башмачки.
Проселком ехал Тодор на коне крестовом тряской рысью, голову опустив.
Дожди косые с севера странника полосовали сверху да с исподу, крымские тополя клонились над глинистыми колеями.
Поискал Тодор, где бы укрыться от ненастья. И увидел посреди горохового поля — крестьянский сарай — крыша соломенная, стены сквозные. Спешился Тодор, коня в поводу повел под навес.
Встал под стенкой — и смотрел бессловно, как полотна дождевые вольно метлами ходили по межам недавно сжатым. Кудри развились от влаги, потемнели, тяжелея.
Битком набиты были закрома зерном и орехами — год выдался щедрый, урожайный, всех плодов земных избыток, как перед войною.
Сам крестьянин вышел вскоре. Борода совком, вся рубаха в петухах, брюхо поперек ремня свисало. Глянул он на Тодора волчищем, только губу выпятил. В ручищах тот хозин держал в клетку, заглянул в нее, заблеял:
— А, попался, чертов крестник! Тут тебе и конец выйдет.
Тодор присмотрелся — ловушка решетчатая, клетка с замочком, а замочек с секретом.
Много таких у порога сарая было расставлено от крысиной потравы.
Все пустые — а в ту крысоловку, что мужик держал, попалась большая крыса, черная, как зрачок и полночь, но с белым пятном на груди.
Теперь раздумывал мужик брюхатый — то ли в поганом ведре утопить добычу, то ли сапогами затоптать насмерть, то ли тесаком надвое перерубить по хребту и куски под дверь подбросить, чтоб другим пасюкам неповадно было урожай портить.
Рыжий Тодор подошел поближе, посмотрел на крысу в ловушке и сказал.
— Здравствуй. Меня зовут Тодор. Я — кауло ратти — черная кровь, прирожденный — цыган. А ты кто?
— Здравствуй и ты. — ответил крыса — меня зовут Яг. И кровь у меня красная. Я — крыса. Освободи меня.
— Зачем?
— А тебе бы понравилось сидеть в крысоловке?
— Я бы не дал себя поймать. Ты воровал крестьянское зерно?
— Тут его хватит на всех — сказал крыса — полюбуйся на хозяина, жену он свел в могилу побоями да попреками, детей пустил по миру, брюхо отрастил и рад теперь зерно сгноить или приберечь до голодного года, чтобы продать втридорога. А я хотел есть. Много во мне зерна поместится, по-твоему?
— Нечего болтать, крыса! — вспылил крестьянин и затопал ногами на Тодора — А ты иди, куда шел, прохожий, не мешай мне казнить вора!
И потянул из-за пояса тесак.
Яг усмехнулся и молвил:
— Запомни, Тодор, напоследок: есть три вещи, которые нельзя продавать за деньги и запирать на замок.
— Что за вещи?
— Икона, хлеб и огонь — сказал крыса.
— Что ты знаешь об огне? — спросил Тодор.
— Все, — спокойно ответил Яг и обратился к крестьянину, умываясь в крысоловке — А теперь руби меня напополам, мироедина. Крысой больше, крысой меньше… Будешь хвастаться — велика доблесть: с пасюком справился.
Крестьянин занес тесак.
Рыжий Тодор перехватил его запястье.
— Не торопись, хозяин. Продай мне крысу.
— А сколько дашь, прохожий?
Тодор похлопал по карманам — отозвалось пусто.
Крестьянин снова занес тесак.
— Постой! Возьми за крысу моего крестового коня, — сказал Тодор.
Поцеловал пегого жеребца в широкий лоб со звездою, передал поводья крестьянину из горсти в горсть, забрал крысоловку и сорвал замок долой.
Крыса встряхнулся, встал столбиком, и по штанине да по рукаву зеленого пальто на плечо Тодору вскарабкался.
— Вот и славно — сказал Яг, устраиваясь, — теперь я пойду с тобой. Держи меня на плече, будем разговоры разговаривать, песни петь, вдвоем веселей.
Так и пошел под проливным дождем Тодор с черной крысой на плече по тележным колеям пешедралом.
Крестьянин смотрел ему вслед, коня пегого поглаживал, и по лбу сам себя стучал — не каждый день такое счастье куркулю выпадает — на конской мене цыгана вокруг пальца обвести. Разве ж знал он, что рыжий Тодор ни врать, ни воровать, ни лихву брать отродясь не умеет.
Верста за верстой, день за днем тянулись.
Рябина-бузина, ракита-чертополох, стога сенные, иконницы на перекрестках, мельницы вдали на холмах, кресты церковные, кровли деревень да дворов постоялых, дымом тянет из низин обжитых. Будки полосатые на заставах, небо серое моросит в пустоту.
Готовилась земля к великим снегам. Соки в стволах остывали.
Шел мимо с мешком братец Середа, кума Пятница шла по улице, несла блины на блюдце. Старик Четверг из-за плетня корявым пальцем грозил.
Тодор крысу расспросами не бередил — пусть оправится от испуга. Брел рыжий лаутар, куда сердце в тесноте велело.
Раз сидел Тодор на сырой обочине, жевал ситный хлеб с кострой — у мельника харчи заработал.
Яг на полосатом столбе усы лапками канифолил, красоту неописанную быстро-быстро наводил.
Слез, покормился с горсти крошками. Усом повел, вздохнул крыса:
— Сальца бы, солененького…
— Нету сальца. Постный день.
— Вчера постный, позавчера постный, сегодня постный. Скоро в рай нас заберут босиком, журавлей пасти — месяц уж не скоромились, — проворчал крыса.
— Вот что, брат-крыса, — сказал Тодор — если все про огонь ведаешь — то укажи мне верную дорогу. Который день впустую глину месим, зима скоро.
— С чего это ты решил, что я про огонь все знаю? — удивился Яг. — Знать не знаю и ведать не ведаю. Нам, крысам, огонь не надобен, одна от него морока да потрава. Обмишулил я тебя, Тодор, как есть на голом месте. Прощенья просим, очень уж жить хотелось.
Вспылил Тодор, крысу с рукава в слякоть стряхнул:
— Коли так, ступай своей дорогой, знать тебя не хочу.
И прочь пошел, не обернувшись, в одну сторону, а Яг, хвост голый задрав, потрусил в другую.
Вскоре заозирался крыса. Трусцу замедлил. Сам себе сказал:
— Пропадет ведь без меня, дуралей, голову сломит. Эй! Постой, Тодор! Меня забыл! — да где там, пуста дорога, ветер в голых ветлах воет, тучи низкие коровами бредут…
Вприпрыжку пустился Яг — догонять Тодора.
А Тодор с дороги сбился, пустился срезать по бороздам, заплутал.
Вокруг поле голое, лес сквозной вдали синеет, мир крещеный, будто вымер. Смеркались небеса, налились по краю сумерки багровым.
Тоской-плаченицей стиснуло сердце лаутара.
Нежить из болот клубами потянулась.
Пробежали по меже Трое-Сбоку-Наших-Нет, головы кобелиные, в руках сковороды каленые, пятки навыворот.
