Пересекающий время. Книга вторая: Адоня, посвященный герметик. - Крапп Раиса (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
– Эстебан, я вызвала тебя для боя, а не для того, чтобы воспользоваться беззащитностью жертвы, следуя твоему методу палача. Я снимаю свое заклятие и возвращаю тебе тебя.
Он глубоко вздохнул, как будто проснулся. Ожили, сверкнули глаза, он укоризненно проговорил:
– За старика поквитаться надумала! Старик и был-то никчемным, а теперь и подавно, за что же ты драться собралась, Адоня? Зачем нам это непримиримость? Хочешь, повинюсь за старика, но у меня выхода другого не было.
– Ложь! И бой ты примешь – сейчас у тебя, действительно, выбора нет. И драться сегодня ты по моим правилам будешь, бой поведешь до конца.
– Не думаю, что ты умереть торопишься. Значит, моей крови жаждешь? Что ж, это еще больше красит тебя – жесткость, сила. Я люблю тебя всю, каждую черточку твою, каждый вздох, и любовь, и ненависть твою…
– Не паясничай, черный Эстебан! Не лицедействовать я тебя звала. Слушай и запомни: у сегодняшнего боя только три развязки может быть – победить, умереть или молить о пощаде. И если сдаться, то на условии победителя.
– О, я уже знаю, какое условие тебя поставлю!
– Оно только одно – отречение от Знаний и от силы, которые они дают.
– Ого! А это не чересчур?
– Боишься? А ты рискни. Приз, который получит победитель, стоит такого риска.
– Приз? Постой… Силу побежденного возьмет победитель? Я стану владеть твоей ведовской силой?
Адоня засмеялась.
– При условии, что свою жизнь я оценю выше ее.
– Ты хорошо придумала, мне нравится!
– Но запомни, черный Эстебан – только я могу остановить бой. Моей волей он начинается, в моей воли и распорядиться им.
Он коротко рассмеялся, блеснули белые зубы.
– Твоя воля. Но ты тоже помни – не я вызвал тебя, не я хочу крови и боли, ты заставила меня. Бой есть бой, но твоя боль будет болеть во мне, как моя собственная.
Адоня подняла меч, направила острие на Чародея, и в то же мгновение он преобразился, стал воином – плавно и хищно, как сильный зверь подбирается к жертве, он начал сближаться с ней, чутко сторожа каждое ее движение. Он сливался со сгустившимся сумраком – смуглое лицо, темное одеяние растворялись в темноте, меч его был самой темнотой в темноте, и только отблескивали стальные пластины, которые вросли в облачение, вместо щита прикрывали грудь, живот и плечи.
* * *
Позже, с содроганием вспоминая о той ночи, Лиента не мог себе объяснить, как он остался жив, как выбрался из самого центра страшных, непроходимых, мертвых топей? Временами сознание его совершенно выключалось и, приходя в себя, он со страхом озирался – как шел в беспамятстве, как миновал бездонные зыби? А то вдруг глаза начинали изменять ему и показывали то, чего не было – будто странная белая дорога подобно бледному лучу тянется к нему издалека, ложится под ноги, и грезилось ему в эти минуты, что пока он ступает в этот рассеянный молочный свет, с ним ничего не случится. Видел он и черные бесформенные тени, что кружили над ним, преследовали неотступно. Стерегли мгновение, набрасывались разом, застилали глаза, вязкой гнилью хватали за ноги, и в нем билась только одна мысль: "Только бы не погас тот далекий светильник, посылающий светлую дорогу! А он сможет, дойдет…" И эта мысль помогала протолкаться сквозь мутные, упругие тени, выдраться из ненасытной топи…
Потом он стряхивал эти наваждения и с досадой спрашивал сам себя – какие тени? какой свет? И скрывал от своего рационального ума, что ждет: покажись мне снова, мой светлый путь, покажи, что ведешь меня и хранишь… И через какое-то время, когда крайнее изнеможение приводило его сознание в какое-то измененное, пограничное состояние, снова стлалась под ноги светящаяся дымка, и почему-то от этого он был почти счастлив, и в радости прибывали силы.
* * *
Эстебан чаще, чем нужно, прибегал к трансформации оружия. Это был допустимый прием, и Адоня не могла упрекнуть его, но Эстебан не упускал возможности ставить Адоню в затруднительные, опасные ситуации. В момент, когда она ставила свой меч под атаку легкого клинка, на него обрушивался тяжелый двуручный меч, и Адоня едва удерживала выворачивающееся из рук оружие.
Турецкий палаш он в подходящий момент дополнял длинным кинжалом, и Адоня едва успевала уйти от подлого укуса узкой стальной молнии… Он был в постоянной готовности воспользоваться малейшей ее оплошностью.
Лютой была схватка – они не жалели ни себя, ни оружия. На черном облачении кровь была не видна, но Адоня знала, что ее белое одеяние запятнано и его кровью. Силы был равны, и бой обещал быть долгим, до роковой ошибки одного из соперников.
Сознание своей правоты и необходимость наказать негодяя укрепляли Адоню, превосходство ее становилось все более очевидным.
Первую серьезную рану она нанесла, когда острие Золотого Клинка вмяло стальную пластину на груди Эстебана. Сама по себе рана не грозила жизни, но обильная потеря крови истощала его силы.
Яростный, питаемый злобой, Эстебан исступленно кинулся в атаку. Но злоба – ненадежный товарищ, предать может, ослепив. Схлынула волна бешенства, и снова Эстебан стал холодным и расчетливым. Однако рана напоминала о себе слабеющей рукой, испариной на лице, неверным ударом.
Когда Эстебана не сдержал атакующего удара, и меч Адони скользом прошел по его плечу, случилось непонятное – кинжал выпал из рук Эстебана, но чародей не вернул его себе – он выпустил часть своей силы, жизненно необходимой ему. Зачем? На что он ее потратил?
Теперь Эстебан только оборонялся, все внимание сосредоточив на отражении ударов Адониного меча. Смуглое тонкое лицо искажалось от напряжения, с надсадными стонами отбивал он ее тяжелый меч
* * *
Была уже ночь, когда он почувствовал под ногами сухую, твердую почву и силы оставили его. Не сразу до слуха пробились голоса ночи – сонный лепет листвы, далекое уханье и истерический хохот, резкая возня в чаще и чей-то отчаянный запоздалый вскрик, шорох и потрескивания. Это были звуки настоящего леса. Лиента повернулся лицом к холодным, равнодушным звездам, с усилием поднял ногу, потом другую и его дважды окатило грязной водой из высоких ботфорт.
Он уже почти доплелся до опушки, когда из-за черной стены деревьев на освещенное луной пространство неторопливо выступили несколько крупных зверей. Помедлив, они не спеша вытянулись вереницей, охватывая человека полукольцом. Прямо перед Лиентой стоял огромный, матерый зверь, явно, вожак стаи. Он не торопился, медлил, втягивая ноздрями волны запахов, влажный белый оскал поблескивал в лунном свете. Лиента смотрел на него почти с безразличием. Это был конец. Зачем он прорубался сквозь тот змеиный лес, выдирался из топи? Зачем вел его Белый Луч? Чтобы предать здесь? И волна протеста вскипела в душе – не мог он предать! Не могло все быть напрасным! Это он сам сдается!
– Укрепи меня, Белый Хранитель! Дай силы и мужества!
Вытягивая меч из ножен, он двинулся вперед, чтобы выиграть несколько шагов из расстояния, отделявшего его от деревьев.
Против ожидания, первым к нему метнулся не вожак, а тот, что стоял от него слева. И через мгновение покатился по траве, орошая ее темной кровью. Вожак принес собрата в жертву, подставив под первый удар. Мгновением позже, не позволив человеку сделать замах, грозящий смертью, в него вцепилась вся стая. Сперва обожгло нестерпимой болью, но потом он уже не очень остро чувствовал ее в клубке тел, в смертельной карусели. Звери рычали, рвали его. Лиента выпустил бесполезный меч и отбивался кинжалом – колол, резал, отдирал с собственной плотью, отшвыривал прочь.
Мелькали оскаленные горячие пасти, исходили слюной. И он тоже рычал от ярости и боли, волочил их за собой и успевал изумляться – как остается на ногах в сплетенном клубке тел? И одновременно молился только о том, чтобы не упасть. И еще – стояли перед ним глаза, налитые ненавистью. Он увидел их сквозь взгляд вожака. Они были странно и неуловимо знакомы Лиенте Он проволок их через открытое пространство к деревьям, припал спиной к толстому корявому стволу. И когда удалось на долю секунды высвободиться из их клыков, Лиента подпрыгнул, изодранными руками вцепился в ветку, подтянулся невероятным усилием – даже и не физическим, а усилием воли – и зубы вожака лязгнули в пустоте. Он навалился телом на развилку толстых ветвей, прижался лицом к узловатой коре и обмяк – сознание оставило его, и он провалился в глубокое беспамятство, которое не требовало уже ни борьбы, ни мужества, в нем не было боли и смертельной усталости…
