Остров Серых Волков (ЛП) - Нейткотт Трейси (книга регистрации .TXT) 📗
— Твоя мама говорит, что он хороший мальчик.
— Гм, ладно. — Вообще-то я не люблю говорить о мальчиках с родителями. — Так что мне пора идти. Я не могу забрать телефон.
— Она не может забрать телефон, — говорит он моей маме. Это похоже на то, что функция громкоговорителя не существует. — Мама говорит, что любит тебя и ждет от тебя веселья, — он делает паузу, но только на секунду, — но хорошее, полезное развлечение.
Я улыбаюсь, возвращаясь в лагерь. Когда я добираюсь до луга, в воздухе стоит тяжелый запах дыма и огня. Гейб прислонился к одной из развалин и бормочет: «Отпусти ложь и освободи правду.»
Я читала это тысячу раз, изучая карту, но всегда представляла себе, что мы пропустим этот шаг и сразу перейдем к следующей подсказке. И я знаю, что должна остановиться и спросить его, что это значит, как это приведет нас к сокровищу, но не хочу иметь ничего общего с откровениями истины. Поэтому спешу прочь.
На противоположном конце поля Эллиот читает, а Чарли и Анна сидят на корточках у открытого огня, ссорясь, как брат и сестра, из-за горшка с чем-то зеленым.
— Я платонически влюбилась в тебя, Чарльз Ким, но нет, я не доверяю твоим суждениям. Только не о лодке. И уж точно не на кухне, — Анна наклоняет голову набок, — или наружный эквивалент.
Чарли раскладывает то, что кажется зеленым картофельным пюре, в пять мисок. Мы с Эллиотом переглядываемся, и я знаю, что мы думаем об одном и том же, потому что он резко поворачивает голову и кричит:
— Гейб! Анна и Чарли собираются отравить нас, если ты не придешь в себя.
Гейб медленно встает, словно ветер, проносящийся по долине, поселился прямо перед ним. Его ноги шаркают по траве, пока он не оказывается у костра. Анна протягивает ему миску с зеленым картофелем, на которую он смотрит с мимолетным любопытством, прежде чем протиснуться между Эллиотом и Чарли.
Меня атакует острый орегано, когда я помешиваю картофельное пюре, открывая маленькие кусочки твердого коричневого цвета.
— Итак, ужин…
— Орегано, — кашляет Эллиот, — впервые используется в конце семнадцатого века. От испанского orégano. Дикий майоран. С латыни: душица.
Гейб откусывает птичий кусочек. Позволяет остальным плюхнуться обратно в его миску. Он смотрит на Чарли, которого, похоже, ничуть не смущает непристойная зелень картофеля.
Анна самодовольно улыбается — особая мимика, которая выглядит неуместным на ее лице — и говорит:
— Я же говорила, что мы должны были пойти с корицей.
Гейб поперхнулся водой. Я прищуриваюсь и смотрю, как Анна и Чарли обмениваются понимающими взглядами.
— Моя мама всегда кладет корицу в сладкий картофельный пирог, — она постукивает пальцем по подбородку, — и мини зефир, у нас их нет. Но у меня есть желейные бобы.
Гейб с грохотом ставит свою миску на землю.
— Если бы вы потрудились прочитать переднюю часть коробки, вы бы знали, что это картофельное пюре с чеддером быстрого приготовления. Ты же не добавляешь корицу в картофель чеддер, Анна. Ты просто не понимаешь, — он поворачивает голову к Чарли.
— И хотя орегано лучший вариант, это лишь немного лучше, чем класть чесночный порошок на счастливые талисманы, особенно когда вы вываливаете весь пакет орегано в одну кастрюлю. Я даже не собираюсь комментировать кусочки вяленой говядины, которые выглядят как крысиные экскременты во всей этой зеленой мешанине еды.
При этих словах Анна и Чарли теряют самообладание. Я имею в виду, что они просто отпускают смех, который вызывает слезы и случайное фырканье. Я ловлю взгляд Анны, и она неуклюже подмигивает, отчего ее второе веко тоже частично опускается. Я с удивлением смотрю на этих двух людей, которые приготовили бы ужасную еду, если бы это могло помочь их другу, и с внезапной уверенностью понимаю, что я бы ела зеленую картошку целый месяц подряд, если бы это означало, что мои друзья в порядке.
Легкость длится до тех пор, пока солнце не исчезает и огонь не вспыхивает на фоне черного неба. Гейб становится все более возбужденным, когда мы убираем посуду и устанавливаем палатки. Поэтому я достаю свою губную гармошку и играю быструю и народную мелодию. Мой пульс продолжает биться. Что-то большее, чем воздух, вырывается из моих легких, пробивается сквозь эти тростники и уходит в ночь. Эта песня-мое звучание-Надежда, Любовь, Отчаяние — и я хочу, чтобы этого было достаточно, чтобы вернуть Гейба.
Его руки запутались в волосах. Его голова мотается из стороны в сторону.
— Просто сделай это, — говорит он вполголоса, и я слышу его только потому, что остановилась выпить воды. — Отпусти ложь и освободи правду. Отпусти эту ложь. Отпусти эту ложь.
Эллиот останавливает болтовню Гейба ударом по бицепсу.
— Ты меня просто пугаешь. Что, черт возьми, с тобой происходит?
— Я кое-что сделал прошлой зимой. — Гейб оглядывается вокруг костра, безумные глаза изучают каждое из наших лиц. Он вздрагивает, когда встречает мой пристальный взгляд.
— Ты меня возненавидишь. Вы все меня возненавидите.
— Как твои лучшие друзья, мы по закону обязаны любить тебя, — говорит Чарли.
Гейб трясущимися пальцами ерошит свои спутанные волосы.
— Этот остров у меня в голове. Или… я не знаю. Но он хочет знать правду. — Парень вытирает лицо тыльной стороной ладони.
Он говорит тихо, почти слишком тихо, чтобы расслышать его сквозь треск пламени. Он, кажется, собирается с силами, глубокий вдох, зажмуренные глаза, и затем дрожащим голосом говорит:
— Я сделал что-то ужасное.
ГЛАВА 25: РУБИ
Остров, кажется, затаил дыхание, жадно ожидая признания Гейба.
— Помните вечеринку у Ходжа на зимних каникулах? Чарли, ты зажег фейерверк на заднем дворе и спалил тому первокурснику правую бровь. Эллиот, ты был там, но тебя там не было.
— Там было слишком много надоедливых людей, — говорит Эллиот. — Я заперся в комнате младшей сестры Ходжа и стал читать.
— Это не важно, — говорит Гейб. Пламя пляшет в его зрачках, когда он смотрит в огонь. — Вот что важно: этот ублюдок Ронни Ленсинг — извини, Анна — был там, и он начал нести всякую чушь о моей маме, и о том, что без папы у меня не может быть Y-хромосомы, так что я никак не могу быть парнем. И я имею в виду, что был пьян. И я выпил еще, сказав Ронни и тем парням, чтобы они убирались к черту. Но они просто продолжали это делать, понимаете?
— Они неудачники, — говорит Эллиот. — Они заслужили ту порку, которую ты им устроил.
Гейб отрицательно качает головой.
— Мне следовало бы это сделать. Мне следовало бы наброситься на Ронни и расквасить ему нос, но я был совершенно пьян, и почему-то это не приходило мне в голову. Я просто продолжал думать о том, что они говорили, и о том, что, возможно, никто на самом деле не верил, что я мужчина.
— И вот она здесь. Я не собираюсь называть вам ее имя, потому что обещал хранить ее тайну, но она была там, и она была великолепна. Она хотела меня. Она первая меня поцеловала, понимаете? Это было похоже на… Я не знаю… — он смеется, но в этом нет никакого юмора. — Как будто она могла опровергнуть все, что обо мне говорили.
Мой желудок сжимается. Часть меня хочет, чтобы он продолжал, но большая часть — нет.
— Я сделал это не нарочно. Вы должны мне поверить.
Анна прижимает руку ко рту и шепчет сквозь дрожащие пальцы:
— Что ты сделал?
Глаза Гейба остекленели, когда они встретились с ее глазами.
— Мы были в этой комнате. Я не знаю, в какой комнате, но там было темно, и мы целовались. И ей это нравилось. Сначала. Но потом я услышал в своей голове голос, похожий на голос Ронни, и решил показать ему, что я мужчина.
Если у меня все еще есть сердце, то оно не делает своей работы. Это камень в моей груди, тяжелый, как и все остальное во мне.
Гейб судорожно вздыхает и с выдохом выпускает обильные слезы. Он бьет себя кулаком по голове.
— А я думал, что ей это нравится, понимаешь? Я так сильно целовал ее, так сильно прижимал к стене. А когда я засунул руку ей под рубашку, то подумал… ну, не знаю. Я был так пьян от пива и злости, что убедил себя, что она вздрогнула, потому что мои руки были такими холодными.
