Кладоискатель (СИ) - Свадковский Алексей Рудольфович (версия книг .TXT) 📗
Неожиданно его голос зазвучал в моей голове: «Спасибо за всё, собрат! Пусть благословение нашей госпожи пребывает с тобой, и не оставит тебя её милость. А мне пора. Я и так пребывал слишком долго в этом мире!»
За его спиной я увидел всё более разгорающееся сияние. Вот яркая вспышка озарила чистый небосклон, прогрохотал гром, в землю ударили молнии — и я увидел то, что простым смертным недоступно: звёзды закружились на ночном небе, срываясь со своих мест. Они выстраивались в огромную спираль, уходящую в небеса, и по этой дороге из звёзд устремилась душа старого некроманта в Обитель тишины и света. Лишь немногие из смертных удостаивались такой чести — пройти дорогой богов, когда сами звёзды падают тебе под ноги, чтобы служить мостом. Но, видно, маг совершил немало хорошего при жизни и после неё, раз был удостоен подобной чести. Прощай собрат! Пусть будет легка твоя дорога, и не померкнут над тобой звёзды, а милость Двуликой госпожи не покинет тебя на последнем суде!
Звёзды вновь заняли свои места на небосклоне; снова стал слышен шелест ветра в ветвях деревьев. Где-то раздался крик ночной птицы. Как будто ничего и не произошло. Жизнь вокруг снова шла своим чередом. Лишь магический посох и небольшая чёрная книжка, лежавшие у моих ног, были свидетельством того, что всё это было явью.
Подобрав их из травы и захватив с собой плащ с останками некроманта, я направился назад к месту проведения ритуала. Подойдя к пентаграмме, по-прежнему светившейся в темноте, я увидел возле неё нового гостя — небольшое тёмное облачко, кружившееся вокруг, но так и не решавшееся влететь в свет пентаграммы. Отложив вещи в сторону и прочистив горло, я произнёс:
— Войди в свет моей звезды, дух и поведай мне о том, какие цепи тебя удерживают в этом мире!
Так и началась моя работа в качестве некроманта на этом древнем кладбище. Днём я отсыпался и изучал заклинания, совершенствуя своё искусство магии смерти. По ночам я проводил ритуал призыва; подобно маяку, указывающему кораблям путь в безопасную бухту, свет моей звезды становился для отчаявшихся душ огоньком последней надежды, и те, кто почти утратил её, устремлялись к нему, подобно мотылькам, летящим на пламя костра. А я искренне старался помочь всем, если это было в моих силах.
Но были не только те, кто хотел обрести покой: сложнее было с теми, кто хотел справедливости или мести. Старый воевода, несправедливо обвинённый в измене, торговец, отравленный своей женой, желавшей выйти замуж за любовника; я не знал, чем помочь им. А были ещё десятки других. Я не знал, как добиться оправдания для того, кто был мёртв уже не одну сотню лет, но хотел, тем не менее, обелить своё имя; или как наказать того, кто уже и так мёртв. Мои слова не могли их успокоить, и они по-прежнему жаждали справедливости или мести, а я не мог ничего этого дать им. Я снова почувствовал себя как когда-то в зачумлённом городе, когда меня со всех сторон окружали больные. Они все просили помощи, но помочь всем я был не в силах, и потому лечил тех, кому ещё мог помочь до того, как закончатся лекарства, с болью в сердце отказывая тяжело или безнадёжно больным.
Передо мной пронеслась целая вереница призраков из разных эпох и сословий: бедняки и графы, женщины и мужчины, молодые и старики, все со своими бедами и заботами. Но во всей череде призраков, что явились на мой зов за всё то время, мне запомнились более всего двое детей — мальчик и девочка, близнецы. Двумя маленькими серебристыми облачками они вплыли в свет моей звезды, и я увидел перед собой совсем ещё крох лет пяти-шести. Испугано и удивленно, они смотрели на меня, держась за руки.
— Дяденька, скажите, а вы не видели нашу маму? Она обещала за нами прийти, но всё не идёт, а мы очень по ней скучаем! Нам здесь скучно и плохо. Мы хотим домой, к маме, а дети, которые сюда приходят, с нами играть не хотят. Мы очень хотим кого-нибудь из них оставить с нами, чтобы нам было играть веселее, но дядя сторож не разрешает, и всё время нас прогоняет, едва только мы выберем кого-то для игр…
— Скажите, а что произошло? Почему вы не ушли? Разве вы не видели свет?
Дети безвинны, и грехов, что удержали бы их в этом мире, быть не могло; значит, это было что-то другое. Мальчик с девочкой согласно закивали.
— Видели, но мы маме обещали дождаться её и никуда не уходить, поэтому мы и остались.
— А почему мама вас оставила одних, да ещё в этом месте? — спросил я.
Переглянувшись, дети замолчали на мгновение, но затем мальчик мне ответил:
— Мы не знаем. Мы жили в деревне, далеко за городом. У нас случился голод, есть стало нечего. Потом умер папа, и с едой стало совсем плохо, и нас выгнали из дома за долги, и мы подались в город. Там у мамы была родня, и мы надеялись, что они нам помогут.
Но когда мы пришли к ним, они нас прогнали. Злая тётя, мамина сестра, сказала, что в её доме нет места для таких, как мы. Мы искали в городе пристанище, чтобы переночевать, но нас отовсюду гнали: без денег мы были никому не нужны. Тогда маме кто-то посоветовал переночевать здесь, в старом склепе. Нам не нашлось места среди живых, и мы решили ночевать у мёртвых. Мама оставила нас вместе с Анешкой в склепе неподалёку, а сама ушла в город поискать еды. Она попросила нас дождаться её.
Тогда было очень холодно и сильно дул ветер. Мы долго ждали её, а её всё не было и не было. Костёр, который мы разожгли, почти потух и совсем не грел, а набрать новых дров было негде. Чтобы было не так холодно, мы прижимались покрепче друг к дружке, а ещё очень хотелось спать. Чтоб не заснуть, мы говорили друг с другом, рассказывали сказки и истории, а мама всё не шла и не шла…
Снег сыпал без конца, и завывал ветер. Глаза сами собой закрывались. Чтобы разжечь костёр, я оставил Анешку и пошёл искать дрова. Я ходил вокруг старого склепа и рылся в снегу, ища что-нибудь, что можно было бы зажечь. Я обещал папе перед его смертью присматривать за мамой и сестрёнкой; а когда я смог найти пару веток и вернулся назад, Анешка уже не шевелилась. Я звал её, кричал, а потом, чтобы её согреть, обнял её крепко-крепко и заснул вместе с ней. И во сне я увидел Анешку, и свет, который нас звал к себе. Но без мамы мы никуда идти не хотели, ведь мы ей пообещали, что останемся здесь. Мы так и сказали, что уйдём только с ней, и с тех пор мы ждём её…
Я смотрел на этих детишек в тонких залатанных одежонках, и мне было очень больно и стыдно за себя и за весь род людской. Как мог называть себя человеком тот, кто прогнал с порога своего дома во время зимы мать с двумя детьми? Кем надо быть, чтобы отказать в ночлеге двум замёрзшим детям? Зачем мы строим храмы, если в них не находится места для людей в час нужды? Неужели сердца людей, живших в том городе, были закрыты для сострадания и милосердия? О боги, почему матери пришлось бросить своих детей на смерть в таком месте; даже животные более милосердны. О боги! Может, потому вы и отдалились от нас, чтобы не видеть всё зло, жестокость и мерзость наших поступков, чтоб не ожесточились ваши сердца.
Мне было очень больно. Мне хотелось наказать всех тех бессердечных, безжалостных людей, наказать их строго и справедливо. Прийти в тот дом, под крышей которого не нашлось места для детей и их матери, и обрушить его стены; сжечь дотла таверны, которых было полно в этом городе, и владельцы которых скорее позволят людям умереть под дверью, чем погреться у очага. Мне хотелось сделать хоть что-нибудь. Но прежде всего, нужно было помочь двум малышам, что смотрели на меня с надеждой.
— Скажите мне, как звали вашу маму?
— Линна из Фирела.
К пентаграмме я добавил ещё две руны: «джидас», Свет, не знающий преград, и «ранн», Зов, идущий в пустоту. Где бы ни была Линна из Фирела, в свете ли, в темноте, средь богов или отверженных, зов своих детей она услышала бы и пришла, а если нет, то где б она не была, я бы привёл её туда.
Теперь — знак Триединства. Разрезав своё запястье, я начертил его своей кровью. Этот символ должен был объединить волю мага, пославшего зов, волю того, кто зовёт и волю того, кто придёт на его зов. Если все три малых круга, начертанные в моём треугольнике, начали бы светиться, то все условия были бы соблюдены. В таком случае можно было обойтись без ритуальных жертв. Ещё раз оглядев собственное творение, я обратился к детям, с интересом наблюдавшим, что это я там делал.
