Ведьмаки и колдовки - Демина Карина (бесплатные версии книг TXT) 📗
— Вас найдут.
— Это навряд ли. Я, панночка Евдокия, вовсе не такой дурак, каковым вы меня полагаете. Я сегодня же Гданьск покину, а завтра-послезавтра и королевство. С состоянием везде устроиться можно будет. Ваши же родичи, полагаю, будут заняты вами. Вы внезапно заболеете и, к моему преогромному сожалению, скончаетесь… дня этак через четыре-пять… что такое деньги, когда погибает родной человек?
— Вы рассчитывали меня и…
— Не сразу, панночка Евдокия. Думаю, с полгода мы бы с вами прожили, а то и поболе… здесь мне ни к чему было бы внимание привлекать.
…но убил бы. Через год или два, когда живая покорная игрушка надоела бы…
— Не переживайте, Евдокиюшка, — пан Острожский премерзко усмехнулся, — зато умрете вы совершенно счастливым человеком, уж я постараюсь.
Он замолчал.
И молчание это длилось долго.
А экипаж катился. Гремели колеса по мостовой. И там, за стеночкою, жил Гданьск… до Евдокии доносились голоса людей, и лошадиное ржание, и иные звуки, обыкновенные для городских улиц.
— Не надо, панночка, — покачал головой пан Острожский. — Вы, конечно, можете закричать или иную какую глупость совершить, но поверьте, вас не услышат. Уж я позаботился о такой мелочи, как правильная карета… и дверцы ее открыть могу лишь я. Попробуйте.
Отказываться Евдокия не стала.
Попробовала, но, сколь ни нажимала она на витую позолоченную ручку, дверца оставалась запертой.
— Видите?
— Вижу.
— Смиритесь уже. И не вынуждайте меня прибегнуть к иному средству…
Он достал револьвер, тот самый, Евдокиин, верно служивший ей столько лет. И странно было видеть его в чужих руках, странно думать, что пуле, из этого револьвера выпущенной, безразлично, в кого лететь, в бывшую ли хозяйку, в ее ли врагов…
— Вот так-то…
Экипаж вдруг остановился.
— Чего творишь! — донесся визгливый голос возницы, в котором Евдокии послышался страх. — Руки убери! Убери руки!
Заржали лошади, попятились.
А пан Острожский с легкостью перекинулся к Евдокии и, приобняв ее, ткнул револьвером в бок.
— Смирно сиди, — велел он.
Дверцу кареты не распахнули — выдрали.
— У нас гости, дорогая. — Пан Острожский вдавил револьвер в самые ребра. — Незваные и настырные… что ж, иные гости бывают на удивление к месту. Садитесь, дорогой. Прокатимся.
Лихослав втянул воздух и глухо зарычал.
— А вот коней пугать не надобно. Вдруг понесут? Тут же город, люди… до беды недолго.
— Лихо…
— Сядет и поедет с нами. — Пан Острожский руку повернул, так, чтобы револьвер был виден. — А то еще овдовеет во цвете лет. Полагаю, это в его планы не входит, нет?
Лихо тряхнул головой.
И сел.
Спину выпрямил, руки на коленях сложил, и Евдокия против воли уставилась на них.
— Трогай, — крикнул пан Острожский. — А я вам, панночка, удивляюся… вокруг вас столько людей достойных, а вы себе выбрали…
…крупные ладони стали еще больше. А пальцы сделались короче и толще. Ногти почернели, вытянулись.
— …нелюдя… как есть нелюдя…
Лихослав молчал, не спуская с пана Острожского внимательного звериного взгляда, под которым пан, надо полагать, чувствовал себя крайне неуютно.
Ерзал.
И револьвером тыкал, тыкал…
— И ведь заметьте, панночка Евдокия, до чего несправедлив мир! Будь он простым человеком, скажем, пекарем там или кузнецом, его бы мигом ликвидировали… или нет, как правильно говорить? Зачистили, да? Точно, зачистили…
Выдранная дверца осталась где-то на дороге, а из дыры тянуло рыбным духом… и мясным… и еще, кажется, свежим хлебом, и значит, карета катилась мимо местного рынка…
…а после свернула к набережной.
…оттуда одна дорога, которая ведет к королевской резиденции. Нет, имелись и иные, проселочные, но на них подобная карета была бы весьма приметна.
— А князь-волкодлак живет себе и горя не знает. Многих уже сожрали?
— Вы будете первым, — ответил Лихослав и улыбнулся широко, так, чтобы длинные нечеловечьи клыки видны стали.
— Ну это навряд ли. А вот я за волкодлачью шкуру мог бы и премию стребовать… как сознательный гражданин. Но, увы, не судьба… очень вы ей нужны… для чего — не спрашивайте, сама расскажет…
— Лихо!
— Ничего он не сделает, Евдокиюшка. Видишь ли, волкодлаки с оборотнями в чем-то схожи… волчья кровь… однолюбцы страшные… уж если выберет подругу, то одну и на всю жизнь. Романтично! Но неудобно, очень неудобно…
Лихослав не ответил. И Евдокиин взгляд поймал, только улыбнулся неловко и руками развел: мол, и сам не думал, что так выйдет… а кто думал?
Но главное, как теперь быть-то?
Пан Острожский, окончательно уверившись, что ничего-то ему не угрожает, Евдокию к себе прижал, погладил по шее.
— И пока вы со мной, ваш нелюдь сделает все, что ему скажут…
— Он человек.
— Ой, да бросьте вы… человек… это до первого полнолуния… или до второго… а там однажды проснетесь в кровати с волохатой тварью. А она еще и в кровище будет, после охоты-то… и добре, когда не на вас охотиться станет. Вам-то, панночка Евдокия, ничего не грозит, раз уж подругою выбрал… а вот прочим-то людям с вашей любови может всякое случиться… но что нам за дело до прочих людей, верно?
Карета меж тем свернула на знакомую дорогу.
И сомнений не осталось: путь пана Острожского лежит к Гданьской королевской резиденции…
— Вы многое о волкодлаках знаете, — заметил Лихослав, пряча руки за спину.
А желтизна глаз его гасла.
— Откуда?
— Да случалось встречаться…
— Не на Серых землях, часом?
— Там. — Пан Острожский вдавил револьвер так, что дышать стало тяжело. — Презабавные твари, не люди, но и не волки. И главное, думают, что самые быстрые, самые хитрые… я троих повстречал, хорошая получилась шуба, теплая…
— И долго вы на Серых землях пробыли? — Лихослав постепенно успокаивался, вот только спокойствие его было того плана, что сама Евдокия нервничать начала.
Убьет ведь.
Не сейчас, так позже… и ладно бы, пана Острожского не жаль, но…
…вдруг да это убийство самого Лихослава переменит?
— Я там родился. — Пан Острожский погрозил пальцем. — Не шали. Ты ж еще не перекидывался ни разу, чтоб по-настоящему… слышал про Острожский удел? Мое наследие. Усадьба наша там стояла… да и ныне стоит, Хельм ее не берет. Богатые были земли. Предки мои овец разводили… мануфактуры имели, шахты опять же… и куда что ушло? Мы не воевали, мы мирно жили, сначала под Хольмом, потом — под королевскими стягами… что война? И от нее прибыток иметь можно…
Он вздохнул, и на миг маска его, человека веселого, не особо совестливого, но в целом-то весьма свойского, неплохого, соскользнула.
— Серые земли сожрали наш род и наше состояние. Оказалось, что никому-то мы в королевстве не нужны… компенсация? Нам кинули гроши, какие-то пустоши пожаловали, и живите, как знаете… а многое было вложено в производство, в сами шахты…
— Вы остались.
— Не только мы. Многие поначалу оставались. Ведь не было ничего-то опасного… ну солнце ушло, так подумаешь… первые годы, прадед сказывал, даже пшеница всходила. А уж жилы в шахтах и вовсе медью налились. Я видел учетные книги. Такой добычи отродясь не бывало…
— Но потом появилась нечисть.
— Точно… поначалу лесавки… потом криксы вдруг завелись, и главное, осмелели-то без солнца, в стаи сбиваться стали. Шахты им очень по душе пришлись. Шиши с шишинами вылезли… ну и навье поднялось с кладбищ… и чем дальше, тем хуже становилось… год от года.
— Но вы не уходили.
— Не уходили, твоя правда, нелюдь… скажу больше, прадед мой сумел с Хозяйкою договориться…
Губа Лихослава дернулась.
— Не нравится? Думаешь, сумеешь устоять перед ее-то зовом? Или надеешься, что здесь докликаться не сумеет? Не надейся, своего она не отпустит…
Евдокия ничего не поняла, но почувствовала, что Лихо… нет, не боится, скорее уж опасается.
…и глаза вновь наливаются волчьей желтизной.
— Значит, и там жить можно? — Евдокия попыталась отстраниться, но была остановлена.
