Жнецы Страданий - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка" (читать книги онлайн бесплатно серию книг txt) 📗
– Не смогу! – срываясь, закричала девушка. – Сам убивай!
– Айлиша… – послышался тихий усталый голос.
Целительница перевела взгляд на молчавшую до сей поры Лесану.
– Дай я. – И подруга потянула из-за пояса тяжелый боевой нож.
Воспитанница Майрико ахнула, а Ихтор сухо сказал:
– Не ты. Она.
– Она боится! – рявкнула Лесана. – Долго ему еще маяться?!
Айлиша подняла трясущуюся руку. На кончиках пальцев вспыхнуло ослепительное голубое сияние. Девушка приблизилась к истерзанному ратнику, склонилась. Искать сердце ей не пришлось. Оно – жалко трепещущее – было видно через разломанные ребра.
Яркий свет лился с узкой ладони, прозрачный, пламенеющий, прямой, как клинок. Девушка зажмурилась. И тут горячая и сильная рука креффа перехватила ее холодную и дрожащую и направила удар в грудь умирающему.
Холодеющее тело вздрогнуло и безжизненно вытянулось. Все.
– А говорила – не сможешь. – В макушку Айлиши уткнулся жесткий мужской подбородок. – Дарить легкую смерть в первый раз всегда тяжело. Потом привыкаешь. Идем, я тебя до мыльни провожу.
– Я убийца… – всю дорогу, покуда шла по коридорам, шептала девушка.
«Душегубка!» – билось в голове, покуда она смывала с себя пот и кровь.
Душегубка.
Крефф дождался, куда ученица выйдет, ни слова не говоря, довел ее до покойчика. Заставил выпить чего-то горячего, терпкого. Айлиша задохнулась, закашлялась и повалилась на лавку.
Душегубка.
И снова она бежала по разрушенной безжизненной Цитадели. И снова слышала детский плач. А надрывный крик Лесаны: «Долго ему еще маяться?!» – мчался следом, бил в спину, заставлял захлебываться слезами и ужасом.
Далеко от Цитадели
– …Ну, тихо, тихо, что вы как зверье дикое, – ворчал мужчина, раздавая беззлобные подзатыльники детям, толкающимся на одеяле, что было расстелено поверх мерзлого ствола поваленного дерева. – Того гляди, друг у друга миски вырывать начнете. А ну, угомониться всем!
Этот повелительный окрик заставил семерых ребятишек утихомириться. Даже меньшие перестали обиженно галдеть.
Они расселись, сложив на острых коленках озябшие ладошки в ветхих рукавичках. Изношенные нищенские кожушки, красные носы и блестящие от голода и предвкушения глаза. Семь пар глаз. И все, не отрываясь, смотрят, как истощенная беременная женщина с непомерно большим животом разливает в старые плошки что-то горячее, исходящее паром… Еда!
– На, держи, да не давись, не давись, хватит тут…
Женщина с грустной улыбкой смотрела, как мальчонка двух с небольшим лет жадно окунает в просторную миску лицо.
Мужчина опустился на торчащую из сугроба кочку.
– Дивен… – начала было женщина, но тот, к кому она обращалась, нахмурился, давая понять, что разговорам не бывать.
– Ты слаб совсем. – Она присела рядом, выдыхая облачко сизого пара. – Зачем уж так-то себя изводишь? Далеко идти. Отдохнуть надо.
– Отдохну. Завтра.
Женщина горестно покачала головой.
– Пускай Ива со Сдевоем малышей вперед поведут. Ты-то еле ноги волочишь. Мы с тобой за ними пойдем, – с мольбой в голосе начала она.
Дивен отрицательно покачал головой.
На вид мужчине было лет сорок. Крепкий, жилистый, наполовину седой, но по-прежнему красивый. Для нее – так самый красивый на свете. Вот только бледный почти до прозрачности. Ни кровинки в лице. И иней на волчьем воротнике не тает от дыхания.
– Пойдем со всеми. В другой раз отдохну. Опасно здесь. Вместе держаться надо. Сейчас ребятишки поедят – и двинемся. Да и холодно…
Он зябко поежился.
– Так не дойдешь ты! – со слезами в голосе воскликнула женщина.
– Дойду. Позади всех тащиться не дело. Успею еще бока на полатях отлежать.
Женщина про себя вздохнула: «Добрести бы еще до этих полатей!» Но промолчала. Знала – мужа не переупрямить.
Дети жадно вылизывали опустевшие плошки, но видно было, что впервые за долгое время сомлели от сытости, согрелись и порозовели даже. Уже не галдели, как стайка воробьев, смотрели осовелыми глазами, с трудом моргая тяжелыми веками. Им бы поспать, в силу войти. Хоть седмицу на месте посидеть, не скитаться по сугробам, а нежиться у теплой печи.
Хрустнула ветка. Женщина испуганно вскинула голову. На поляну вышла Ива, несущая в связке несколько зайцев. Значит, будет ужин. Сейчас русакам перережут шеи, сольют кровь, обдерут…
– Ну, ребятня, скоро пойдем. – Дивен поднялся на ноги и внезапно покачнулся. Оперся о плечо испуганно охнувшей жены, а потом повалился обратно в пышный высокий сугроб. И снег на его лице уже не таял.
7
Когда она проснулась – и сама не поняла. В студеннике дни короткие, да из-за ставней света не видно. Хотя ей теперь было все равно, день или ночь на дворе. Не об этом думалось.
О чем?
А о том, что одиночество, оказывается, может душить. Как будто сжимает горло невидимая рука и нет сил сделать вдох. И сердце бьется бешено, и грудь болит, и тело сотрясает дрожь. И хочется одного лишь – вырваться из тяжелых, давящих стен, и бежать, бежать, бежать… Куда угодно, но бежать. Ускользнуть из древней крепости, что по капле высасывает жизнь. Хоть на мгновение оказаться на свободе, где нет окровавленных тел, синюшных покойников, нет живых, но безнадежно мертвых в душе людей.
На волю! Прочь, прочь, прочь!
Айлиша бежала по темным коридорам, рвалась, как птица из силка, в снежную пустоту. Забыла о любимом, о каре за побег из Цитадели, о Ходящих. Ни о чем не вспомнила. Запамятовала даже обуться. Как была босая, в измятом ученическом платье, без кожуха, выскочила на мороз, пролетела мимо стоящего у ворот стража из старших выучей и помчалась в холодный безмолвный лес.
Кто знает, сколько неслась беглянка, не чувствуя под собою ног, не ощущая холода. Только молнией ударило в висок: «Тамир!» И будто на стену напоролась со всего размаха, упала в сугроб. Как могла забыть о любимом? Как? Нет ответа. А падающий снег ложится на промокшую от пота рубаху. Ему, бесчувственному, все равно, кого своим саваном накрывать – мертвых ли, живых…
И только громада Цитадели возвышалась позади, словно скала, готовая вот-вот обрушиться и погрести под собой всякого, кто осмелился усомниться.
Внезапно всплыло в памяти лицо Лесаны, стоящей у стола с растерзанным ратоборцем. Окаменевшее лицо, спокойные бесстрастные глаза, плотно сжатые губы. И словно проступают под бледной кожей другие черты. Незнакомые. Жесткие. Нет ямочек на нежных щеках. Да и от самих-то щек давно ничего не осталось. Нет тяжелой русой косы, нет озорного блеска в глазах. Ничего больше нет. Есть застывшая личина молодой девки, познавшей и увидавшей к двадцати веснам то, что многие и на старости лет не узрят. Не оттого ли такой пустой, такой остановившийся взор у нее? Нет больше задушевной подруги, есть безжалостный вой, что и упыря упокоит, и лучшему другу нить жизни, не задумываясь, перережет…
Назад в свой покойчик Айлиша брела, будто на спине у нее был приторочен короб с камнями. До прихода Майрико просидела, бездумно глядя на светец, запретив себе даже в мыслях бояться, что Тамир – ее Тамир! – как и Лесана, изменился.
…Через два дня, впрочем, судьба-лиходейка снова показала юной целительнице волчий оскал. Видимо, Хранители решили, что чашу разочарований она покуда до дна не испила.
– Ныне в мертвецкую иди, – бросила наставница девушке, едва та переступила порог лекарской. – Да живее, ждут тебя там. Еле носишь себя. Расплескать, что ли, боишься?
Послушница задохнулась в молчаливом ужасе. Одно дело зайти в покойницкую, где люди лежат, другое – туда, где нежить.
Захотелось, как в детстве, зажмуриться, затопать ногами, закричать, но… Айлиша кивнула и вышла. Если бы ей по пути не встретился старший выученик Донатоса Велеш, долго бы еще она набиралась мужества распахнуть дверь каземата. Но взрослый парень не терзался, потянул тяжелую створку и втолкнул дрожащую девку внутрь.
