Дурак (СИ) - Беляева Дария (хороший книги онлайн бесплатно .TXT) 📗

Меня не тянет ее поцеловать, но и не хочется отстраняться.

А потом я думаю, что хочу уйти до того, как проснется мама, до того, как папа еще что-нибудь сделает, что покажет, кто он теперь такой.

Ниса отстраняется, потом берет стакан, куда я обычно плескаю жидкость для полоскания рта, и сплевывает туда глоток крови.

— Фу, — говорю я. Ниса со мной соглашается.

— Суровые времена требуют суровых мер, — говорит она. — И ты все еще голый.

Я одеваюсь, выхожу из ванной, Ниса просит принести ей коробку с телефоном, который ей подарил Грациниан, долго разбирается с ним, заставляя его пищать, потом вбивает мой номер.

— Позвони Юстиниану, а то он будет обиженный и грустный, — говорю я. — Тогда начнет думать, что современная культура зашла в тупик.

Я задергиваю шторы, чтобы Нисе было не противно выйти из ванной, если все-таки придется, и выхожу. В коридоре темно и тихо, еще нет восьми утра, и сон у дворца глубокий. Я пробираюсь на кухню, беру то, что попадается мне под руку (салат в вакуумной упаковке, кусок сыра и яблоко). В детстве я любил быть незаметным, ходить так, чтобы никто не слышал, сидеть там, где никто не будет меня искать.

А потом мама сказала мне, что мне незачем прятаться, что она любит меня и что гордится тем, что я у нее есть. Тогда я стал радостнее и перестал прятаться и слушать Кассия.

А сейчас я меньше всего хочу видеть маму. Мне кажется, будто я не смогу с ней разговаривать, ни слова сказать не смогу, и меня охватит тот же глубокий стыд. Я люблю ее больше всего на свете и больше всего на свете я боюсь ее увидеть.

Мне встречается только Кассий, но Кассия никто, никогда видеть не хочет, я не исключение. Он рявкает:

— Я с ней сам поговорил. Молодец я, а? Прям сын ее. А ты куда намылился?

— Здравствуй, Кассий, — говорю я. — Никогда не видел, как ты спишь.

Я прижимаю к себе еду, потом мне становится стыдно, и я говорю:

— Хочешь яблоко?

А он надо мной смеется.

— Мы от тебя слишком много требуем, — говорит он, наконец, и голос его сразу мрачнеет. — Иди, давай, куда хочешь.

— Я поеду к моей учительнице.

— Дигна будет просто в восторге, — говорит Кассий. Он улыбается, а я смотрю на его шрам. Он розовый и длинный. Розовый, как блеск на губах Офеллы. Как что-то, что принесло столько боли может быть такого очаровательного цвета?

Я говорю:

— Ниса спит. Но когда проснется, выпусти ее пожалуйста.

— Я за твоей девкой следить не буду.

— Но это твоя работа.

Вот как я оказываюсь на улице, а Кассий еще говорит, чтобы я не возвращался. Думаю, другие преторианцы надо мной смеются, когда я не вижу.

Я вызываю машину, это очень сложно, потому что мне нужно не потерять еду. Пока иду к дороге, грызу яблоко, пока жду, ем сыр, и только оказавшись в душном салоне пластиковой вилкой ем цветастый салат.

— Это все не игрушки, — говорит мне водитель. — Посмотри, какие яркие помидоры.

— Очень красивые, — говорю я. — Хотите?

— В них гены лосося, или еще что-то такое, я читал. Генномодифицированные продукты, неизвестно, что с тобой от них будет через двадцать лет. Фармацевтические корпорации в заговоре с пищевыми. Они хотят, чтобы мы все лечились от рака.

Я смотрю на водителя, глаза у него светлые, скулы бледные. Он говорит:

— У меня четыре вида рака. Но я могу сдерживать рост раковых клеток, когда сплю.

Я говорю:

— Посмотри на небо в час, когда заканчивается день.

Он говорит:

— И ты увидишь его глаза.

Мы сразу лучше друг друга понимаем, и я говорю, куда мне нужно ехать. Мы едем в пригород, дороги пустые, зато навстречу нам, в центр, несутся машины. Солнце бьет в лобовые стекла, делая их похожими на пластины льда.

Я слушаю про рак и корпорации, ем вилкой салат, и мне становится хорошо, я вдруг понимаю, что сегодня получу ответ на мой вопрос. Может быть, я и не спасу папу, пока что, но я буду знать как. Я многое сделал, и скоро все станет простым и ясным.

Я на всякий случай спрашиваю:

— А вы видели бога?

Водитель смеется, взъерошивает светлые волосы, а потом подмигивает своему отражению в зеркале заднего вида.

— Я видел императора. И он был прекрасен. Ты-то не помнишь тех времен, а я вошел вместе с ним в Город.

Я думаю, что это хороший знак, потому что я тоже хочу еще раз увидеть папу. Мир становится все зеленее, а дома встречаются реже и реже, зато они большие и богатые. Здесь живет много ветеранов той войны, они не хотят жить в элитных районах Города вместе с принцепсами и преторианцами, которые будут их терпеть.

Они хотят жить как принцепсы и преторианцы, но в другом месте.

Мы едем по аллее, гравий шуршит под шинами, а дубы, обширно раскинувшие свои сочные, зеленые ветви, закрывают от нас солнце, так что его совсем немного просачивается к нам. Водитель останавливается, говорит:

— Меня зовут Гаутфред.

— Я — Марциан.

Водитель хмурит брови, у него выходит смешная гримаса, очень артистичная — Юстиниан тоже так умеет.

— Я имею в виду, по-настоящему.

— А, — говорю я. — Спасибо вам, до свиданья.

Я протягиваю ему деньги и выхожу из машины. Солнце, как мед, капает на начищенный капот, на нем подтеки, которые изгибаются, когда машина трогается. Мне становится обидно, что у меня настоящего имени нет.

Нет имени такого, каким называют людей моего народа.

К концу аллеи дубы становятся друг к другу все теснее и теснее, оттого все темнеет. Телефон издает писк, я смотрю на экран. Ниса пишет, что научилась набирать смски. Я некоторое время смотрю по сторонам, пока между похожими на кляксы дубовыми листьями не мелькает пушистый хвост. Тогда пишу, что видел белку.

Потом белок становится много, они носятся друг за другом, одинаковые, нервно подвижные и так же нервно замирающие. Учительница живет в отдалении ото всех, даже от своих боевых товарищей. И дорожка, наверное, посыпана гравием, чтобы идти сюда было неприятно. Дом у нее большой, окруженный лесом снаружи и оплетенный паутиной внутри.

Я здесь был один раз, перед отъездом в Анцио, и тогда учительница мне не порадовалась. Она вообще никому не радуется — соседей у нее нет, Кассий приезжает редко, а прислуги она не держит. Дом огромный, папа не пожалел для учительницы земли и денег, но уютным его ни сделали ни простор, ни богатство. Темная кирпичная кладка до самой треугольной крыши делает дом похожим на склеп, окна кажутся в нем неестественными и наклеенными. Швы между кирпичами давно позеленели от сырости, теперь кажется, что дом древнее, чем он есть, а доски на крыльце скрипят, и от этого впечатление только усиливается. Только ограду учительница содержит в абсолютном порядке и уважении к ней, она прокрашена и блестит. Многочисленные дубы, которым все равно есть ограда или нет, и которые заменяют учительнице сад, кажутся еще одной стеной между ней и миром. Место зловещее, каким ему и полагается быть. Если спросить любого принцепса или преторианца, в каком месте должна жить ведьма, он что-то такое и опишет. Я открываю калитку, учительнице нет нужды ее запирать, сюда почти никто не ходит, а если придет, то встреча с хозяйкой дома будет эффективнее запертой двери.

Сада здесь толком нет, дубы так и стоят, зеленея и впитывая солнце, и все, кроме них — кирпич дома, крыльцо, темные занавески на окнах, кажется тусклым.

Я нажимаю на звонок, кнопка поддается не сразу, как будто в последний раз ей пользовались так давно, что она уже перестала быть кнопкой. Открывают мне тоже не сразу. Но я долго жду, и дверь все-таки распахивается. На пороге стоит мальчик лет шести, смотрит на меня большими, темными глазами. Я пытаюсь угадать в нем черты Кассия, но они мне только чудятся в излишней остроте его подбородка и в тонких губах.

— Привет, Кезон, — говорю я. — Я помню тебя еще совсем маленьким. Ты вырос.

Мальчик продолжает смотреть на меня, а потом закрывает дверь. Я вспоминаю, что оставил пустую коробку из-под салата в машине, мне становится стыдно. Я еще раз нажимаю на кнопку, на этот раз она поддается быстрее, и Кезон открывает почти сразу.