Силой и властью (СИ) - Ларионов Влад (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Синее небо темно от крыльев,
Щедрое море вскипает рыбой,
Там наше небо и наше море,
Там наши скалы и наши гнезда,
Там наши дети и наши кости,
Там наше место, моя гагара.
Голос у девчонки был слабенький, простой, если отойти за рощицу, такой едва ли расслышишь, но пела она так вдохновенно, что Адалан невольно заслушался. Взгляд ее устремился вдаль, и на лице засветилась грустная мечтательная улыбка.
- Песня перелетных птиц, - пояснила она, когда закончила, - этой песней у нас встречают весенние стаи. Но я не очень хорошо пою, я хорошо рисую: если нарисую птицу на борту ладьи - она обязательно вернется к родному берегу... о! А что там, смотри!
Под кустом ночной невесты в снегу темнел мятый кусок пергамента, а рядом ярко и остро, как настоящий ограненный алмаз, сиял кристалл вечного льда - Адалан не заметил, как выронил его во время возни в сугробе. И сейчас не сразу сообразил, что такое перед ним. Пока он думал, Кайле уже решила подобрать находку и протянула руку.
- Не трогай! - приказал он, но поздно.
- Айй! - девчонка с криком отдернула пальцы, из глаз брызнули слезы.
- Покажи! - Адалан, перепуганный куда сильнее, чем перед испытаниями, схватил ее за плечи, развернул к себе, - покажи, ну!
Она раскрыла ладонь. Ожог казался не таким большим, как он боялся, но сильным и глубоким: кожа на двух пальцах побелела и вымерзла, а край ладони на глазах наливался красной опухолью. Он подул на ожог, потом заглянул в глаза:
- Прости, Кайле... я такой разиня, прости... Это вечный лед, тебе нельзя его трогать. Мне магистр Дайран дал, велел растопить... он в кармане был, завернутый, но, наверное, выпал, а я должен был лучше смотреть... Прости!
- Вечный лед?.. - она несколько раз шмыгнула носом, вытерла щеки здоровой рукой и вдруг снова улыбнулась. - Да ладно! Что, думаешь, я никогда пальцы не обмораживала? Пройдет.
Он подобрал пергамент, потом кристалл, завернул и снова сунул глубоко на дно кармана в складках плаща.
- Знаешь что? А давай я тебя к Ваджре отведу? Он хороший целитель, правда. Он тебе руку полечит. Пойдем.
- Пойдем, я знаю Ваджру. И Доду, его приятеля, знаю: летом мы вместе ягоды собирали, вишню и ночную невесту, вот тут как раз.
Пока шли к западному крылу замка, Кайле все косилась то на карман, куда Адалан спрятал вечный лед, то на него самого, и, наконец, спросила:
- А как же ты все-таки хочешь его растопить? Вечный лед не тает ни в печи, ни даже в кузнечном горне, не зря же его зовут вечным.
Адалан пожал плечами и вздохнул:
- Не знаю. Учитель сказал, что неудачи не примет, дал срок двенадцать дней, и сегодня как раз двенадцатый... Пойду на Звездную Иглу поднимусь, подышу, как учили. Подумаю. Там высоко, к Творящим близко, может, что на ум придет. Вот ты говорила: чудовище... я и сам порой чувствую: горит здесь, - он остановился, положил ладонь под грудину и замер. - Огромное... горит, просится... а что - не знаю. Вдруг и правда чудовище?..
- Так ведь у тебя полдня всего осталось! - она остановилась и посмотрела решительно, строго, совсем по-взрослому, даже улыбаться перестала. - Ты вот что, Лан-Одуванчик, иди-ка, укрощай свое чудовище и растапливай вечный лед. А к Ваджре я и сама дойду. - И, круто развернувшись, убежала в сторону замка.
Адалан совсем чуть-чуть задержался, любуясь садом, потом нашел самый глубокий сугроб, скинул плащ и сунул в снег голые руки по самые плечи. Он специально не призывал силу, даже не пытался притупить чувствительность - хотел как можно сильнее замерзнуть. Но нет, холод обычного снега даже на морозном воздухе не обжигал кожу, он ничем не напоминал холод вечного льда. Точно так же, как угли камина или горящий в ладони огонек нисколько не походили на вечное пламя. Да и снег этот все равно не настоящий - в Тироне, как рассказывали мальчишки, не бывает долгого, настоящего снега. Зима тут теплая, сырая и пахнет гнилью. Адалан отряхнулся, снова накинул плащ и направился к Звездной Игле выполнять задание учителя.
Башня встретила его скользкими от наледи ступенями, по которым вовсе не хотелось взбираться. Но розовато-белая ее вершина парила в чистой небесной лазури, и вид оттуда обещал быть потрясающим - это несколько примиряло с тяжелым трудом подъема и даже с тем, что сегодня последний день, а значит - хочешь или нет - пора достать из свертка этот проклятый кристалл. От одной мысли о вечном льде пробирала дрожь и кости ломило уже заранее.
Ничего не поделаешь - Адалан крепче зажал в кулаке сверток и ступил на лестницу.
- ... пятьсот тринадцать... пятьсот семнадцать, пятьсот восемнадцать... - за прошедшие одиннадцать дней ступени были все сосчитаны, пересчитаны и изучены в подробностях: еще три, предпоследняя - с выбоинкой в полпальца длиной по внешнему краю - и круг звездочета - верхняя смотровая площадка, полуприкрытая легким резным куполом. Подъем завершен. Адалан сделал последний шаг и остановился, стараясь понять, правильно ли поднимался, вышло или нет у него соединить ускоряющееся от усталости и высоты сердцебиение с замедляющимися шагами? Как вдруг прямо перед собой увидел зубастую пасть и хищный взгляд твари бездны - тиронский Барс... вождя крылатых ни с кем не спутаешь. Сердце рвануло из груди перепуганной птицей, и все старания дышать правильно пропали зря.
- Мир тебе... т’хаа-сар... - с трудом устояв на верхней ступени, Адалан попытался протянуть навстречу зверю раскрытые ладони. Вспомнил про кристалл, испугался и смутился еще больше.
Фасхил оборачивался медленно, словно с трудом перетекая из одного облика в другой: кости словно выламывались, крылья и хвост усыхали, шерсть сползала, как от болезни, обнажая голую кожу. Черты лица дрожали и кривились, надолго застряв между звериными и человеческими. Печать убийцы - от такого зрелища мутило и пробирало дрожью уже не только страха, но и отвращения. Но Адалан заставлял себя смотреть, чтобы не показаться трусом или невежей.
Наконец рога даахи упали косами, а глаза из янтарно-желтых стали серыми, Фасхил отряхнул складки на развернувшейся рубахе, затянул пояс и тоже приветственно протянул руки:
- И тебе мир, детеныш Тьмы. Иди ближе, сегодня здесь так красиво, - и сразу же отвернулся.
Фасхил стоял на площадке, шагах в пяти от неогороженного края, словно над обрывом в небо, и смотрел на горы. От лестницы гор видно не было, лишь редкие золотистые перья в синеве да ветер, рвущий одежду и темно-серые косы даахи. Рассердившись на свою робость, Адалан вышел на площадку и, встав рядом с Фасхилом, снова сосредоточился на выравнивании ритма сердца и дыхания. Только получалось плохо: стоило предводителю крылатых пошевелиться, или просто шальной порыв ветра бросал в сторону быструю тень - сердце подскакивало, а дыхание замирало. Не выходило у Адалана не замечать соседа, хотя тот, казалось, совсем о нем забыл.
Наконец Фасхил все же удостоил его вниманием.
- Посмотри вдаль, - сказал он.
Адалан послушался. Вдали были горы Поднебесья. Ледники пиков сияли серебром и золотом, они словно парили в небе, а ближе покрытые лесом склоны казались почти черными, тяжелыми и суровыми. Вершины Стража отсюда увидеть было невозможно, но Адалану все равно казалось, что он различает вдали клубящийся дымок. В груди вдруг защемило от тоски и одиночества. И так потянуло домой, в Гнезда, к друзьям, к веселым играм, к маме... к Ягодке.
- Очень редко, - продолжал т’хаа-сар, - но случается, что у даахи рождается птенец, не способный измениться, боящийся боли, неба и полетов. Как только такому детенышу исполняется три года, мать приводит его к обрыву и толкает вниз. Тогда он раскрывает крылья.
Адалан не собирался разговаривать с этим зверюгой, но все же спросил, сам не зная, зачем:
- А если не раскроет?
- Разобьется, - ответил т’хаа-сар и, сделав несколько шагов, замер на самом краю. - Только я ни разу о таком не слышал. Иди сюда.
Адалан всегда понимал, что он - не даахи и никогда летать не сможет, но сейчас почему-то со всей ясностью представил себя, летящего вниз с башни, свое собственное тело, безвольно переворачивающееся в полете, ищущие опоры руки, застывшие в безумном ужасе глаза... нет, не может быть! Такое просто невозможно - никто его не столкнет. Но сердце уже неслось вскачь, не подчиняясь рассудку.
