Ловец бабочек. Мотыльки (СИ) - Демина Карина (книги регистрация онлайн .txt) 📗

Неужто и вправду стала просыпаться поганая колдовскина натура? Или, может, захотелось посмотреть, как поведет себя родич.

Он вошел в дом хозяином, и на Лушку, которая кинулась было остановить, глянул строго, с укоризной. От этого взгляду Лушка разом с лица спала да и сгинула на кухне. И верно, Гражина бы тоже там сгинула, в безопаности сытой, но ей пришлось играть хозяйку.

Она поприветствовала гостя, пусть и незваного, но все ж.

Предложила чаю.

И поднос для визиток подала, заведенный исключительно по моде, но использовавшийся редко, как и огромный талмуд гостевой книги, который возлежал на столике у окна.

— Матушка твоя где? — гость позволил себе быть возмутительно нагл, фамильярен. Гражине ответил кивком, будто старой знакомой, от чаю отказался, а, увидав поднос, и вовсе хмыкнул.

— Почивать изволит, — Гражина старалась не глядеть родственнику в глаза, вот не отпускал ее полудетский страх — заворожит.

— Рановато она…

Он кинул перчатки на столик с гостевым талмудом. Пристроил рядом тросточку из темного дерева, самую простенькую, если не сказать, вызывающе дешевую. Поправил воротничок серой рубашки.

И решительно шагнул к лестнице.

— Здесь воняет черной волшбой, — сказал он уже на втором этаже и, повернувшись к Гражине, строго спросил: — Ты баловалась?

— Когда?

— Не знаю. Дурное дело — нехитрое.

Матушка тоже частенько это повторяла, особенно, когда взятая в дом горничная вдруг оказалась беременной… ох, скандал тогда был.

— Я не баловалась, — она поджала губы, как делала матушка, желая показать свое недовольство.

— Тогда кто? Не важно… сейчас узнаем, — он поманил Гражину за собой, будто бы так она взяла б и оставила его без присмотру.

— Гражиночка, это ты? — матушка стояла у окна. — Как хорошо, что ты пришла… где ты была?

Она вдруг сделалась строга.

— Дома, матушка…

— Дома… хорошо, что ты пришла… я за тобой посылала!

— Я приходила, разве вы не помните?

Геральд сделал знак продолжать разговор, сам же, скользнув к стеночке, у нее и затаился. Он вдруг слился с этою стеной, и Гражина даже моргнула, избавляясь от наваждения.

— Приходила? Ах, оставь свои глупости, — матушка вскинула руки, уперлась пальцами в виски и застыла так. Лицо ее было бело, а рот мучительно искривился. — У меня голова болит…

— Может, вам стоит прилечь?

Геральд крался.

Он перетекал из тени в тень, и это было одновременно и жутко, и завораживающе. В его обличье осталось мало человеческого. Уродливо удлинились руки, а пальцы и вовсе сделались тонки, нитяны. Выгнулась спина, ноги же колесом стали.

— Прилечь? Что за глупости ты говоришь! Почему ты всегда говоришь глупости? Тебе нужно выйти замуж…

— Замуж?

— Замуж, замуж, — раздраженно повторила панна Гуржакова, понимая, что говорит что-то не то, неправильное. И вовсе… голова разламывалась от боли.

Нет, с ней приключались мигрени.

Иногда.

И больше от баловства и жалости к себе, когда хотелось перин, простыней накрахмаленных и чтобы вокруг все на цыпочках ходили. Теперь же боль была тягостной, ноющей, будто в голову гвоздь загнали. Она даже потрогала макушку, убеждаясь, что этого выдуманного гвоздя на самом деле нет.

Что-то она должна была сделать.

Но что?

Боль отступила.

Замуж… выдать Гражину замуж… это очень-очень важно… немедленно… сегодня же…

Зачем?

Какой нелепый вопрос.

Надо.

Ей так сказали.

— Кто сказал? — ласково спросили панну Гуржакову.

…жених хорош. Молод. Красив.

Богат.

Он увезет их в Познаньск…

Насовсем.

…а хозяйство как же? В Познаньск ей никак неможно насовсем. Дом… усадьба… и не собиралась она Гражину замуж… молода еще… Белялинска со своими глупостями.

Надо слушать.

— Не надо, — раздался вкрадчивый голос, и марево боли взметнулось, поднялось алою стеной, грозя обрушится на панну Гуржакову.

…надо.

…подруга плохого не посоветует.

…вдруг да случится беда с панной Гуржаковой? Кто тогда за Гражинкой присмотрит? Она же тетеха, ничего-то сама не может, не умеет…

— Не слушай, — уже жестче приказал странный голос. И панна Гуржакова рада была бы не слушать, но как, если больно? Если от боли этой в ушах звенит?

…а муж увезет в Познаньск… красивый город… модные лавки… балы… разве ж не хотелось панне Гуржаковой для дочери красивой жизни? Хотелось… и вот мечта исполнится, всего-то надо — бумаги подписать… ныне же вечером.

Нет.

Никаких бумаг подписывать она не станет. Не хватало еще.

От возмущения огненная стена подалась назад, да и само пламя присело будто бы.

— Правильно, — одобрил голос, который ныне вдруг показался удивительно знаком.

…не надо сопротивляться. Бумаги… что есть бумаги? Наследство Гражинкино… всякое наследство… хорошо, не то, проклятое… забыть… она сама себе велела забыть, а вот теперь…

— Прогони его.

Пламя?

А разве панна Гуржакова может? В ней ведь ни капли дару… позор семьи…

— Прогони.

И панна Гуржакова велела огню:

— Кыш пошел…

…будут ей тут всякие указывать, что и как делать… и вообще, ее дочь, хочет, замуж отправит, а хочет — и в монастырь.

Она засмеялась.

Да, именно… в монастырь… и все имущество отписать… пусть там отмаливает грехи… какие у Гражинки грехи? Мало ли, вдруг да проснется проклятая кровь… нет, нельзя ее отпускать… и одну оставить никак…

— Давай же, — голос был строг.

…давай, сделай это, — матушка стояла за спиной. Всегда стояла, и ее присутствие оказывало на Делечку удивительное воздействие. Сердце сразу обмирало. Леденели руки. А пальцы становились неловкими. Не то, что узор нанести тончайшею иглой да на серебряную монетку, она и монетку эту удержать не могла. И та падала, катилась по столу, и под стол, и оттуда — под длинную матушкину юбку.

Та никогда не носила подъюбников.

Черная ткань.

Гладкая.

И белая блуза с пышным бантом у горла. Камея-брошь. Волосы зачесаны. Лицо застывшее, будто не лицо, но маска. И в глазах, единственно живых на маске этой, вновь видится разочарование.

— Ты плохо занималась, — говорит матушка и отворачивается…

…у тебя выйдет… на этот раз выйдет, — вкрадчиво обещает голос. — Ты только погляди хорошенько… смотреть-то ты умеешь?

Смотреть?

О да, умеет.

Смотреть, пока глаза не заслезятся. Не моргая. Не двигаясь с места. Не дыша… в стену впериться взглядом… и долго так… до слез кровавых. Только стена все одно стеной оставалась, и ничего-то на ней… и злость такая…

…бездарная.

…не понимаю, — матушкин голос доносится с кухни. В нем звучит растерянность, и тетушки кивают головами, они, рожденные близнецами, как-то совсем уж трепетно относились к своему сходству, берегли его, что матушка бабкин перстень. — В ней ведь есть сила, я чувствую.

…тетушки носили одинаковые юбки, тоже прямые, но из темно-синей ткани. И блузы цвета слоновой кости. Воротники-стойки под горло. И маленькой Делечке казалось, что именно эти воротники, накрахмаленные до жесткости, и поддерживают головы.

…ряды крохотных пуговок.

…серьги-колечки в ушах. Совсем простенькие. Перстенечки. Часики. Тетушки были добры. И смеялись, когда Делечка их путала. А путала она постоянно, потому как очень уж они были похожи.

…они позволяли ей трогать пуговицы. И делать прически, давали играть гребнями и щетками, золотыми цепочками, которые хранили в огромных круглых шкатулках. Цепочки путались, а Делечка разбирала. Ее порой даже звали, мол, иди-ка, помоги тетушке разобраться… она с радостью…

…были еще нити жемчуга.

…а позже — тонкие конопляные веревочки… или ленты… правда, их уже не только распутать надобно было, скорее уж наоборот, сделать так, чтобы эти веревочки-ленточки в узел завязались.

— Не думай о том, что ты делаешь, — тетушка Ада, а может, Аделаида, оказалась вдруг рядом. Она улыбнулась ласково так, как никогда не улыбалась матушка. — Ты слишком уж стараешься, деточка… просто… представь, что это игра… смотри…