Шрам - Мьевиль Чайна (читаемые книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗
Книги Халприна и Фетчпоу наличествовали в каталоге. Перу Фетчпоу принадлежал двухтомный труд «Анти—Бенчамбург: Радикальная теория воды». Книги Халприна назывались «Морская экология» и «Биопсия морской воды».
На имя Ул—Хагд—Шаджера в каталоге отыскалось довольно большое число книг на хадохе, каждая объемом не больше сорока страниц. Беллис была достаточно знакома с лунным алфавитом, чтобы разобрать, как произносятся названия, но понятия не имела, что они означают.
Книг Круаха Аума не обнаружилось. Ни одной.
Беллис наблюдала за Шекелем — он учился читать, пробегая глазами по листам бумаги, на которых записывал трудные слова, произносил их, делал дополнительные пометы, копировал слова с бумаг, лежащих вокруг, с папок, из списка, врученного ей Тинтиннабулумом. Возникало впечатление, будто парнишка когда—то умел читать, потом растерял навыки, а теперь восстанавливал их.
В пять часов он сел рядом с Беллис, и они прочли «Отважное яйцо». Шекель отвечал на вопросы о приключениях яйца с таким старанием, что ее едва не разобрал смех. Беллис читала вслух, по слогам, незнакомые ему слова, помогая справляться с немыми или неправильными буквами. Шекель сказал, что приготовил для нее еще одну книгу, которую успел прочесть в тот день в библиотеке.
Тем вечером Беллис впервые назвала в своем письме имя Сайласа Фенека. Она посмеялась над его псевдонимом, но признала, что его компания, его самоуверенность принесли ей облегчение после долгих дней одиночества. Она продолжила чтение иоганнесовских «Эссе о животных», спрашивая себя — появится ли Фенек сегодня, а когда поняла, что нет, ее охватил приступ скуки и раздражения, и она отправилась спать.
Ей уже не в первый раз приснилось, как она плывет по реке к Железному заливу.
Флорину снилось, что он подвергается переделке. Он снова был на пенитенциарной фабрике в Нью—Кробюзоне, где ему привили дополнительные конечности и где он пережил мучительные смутные минуты боли и унижения. Воздух вокруг снова был полон фабричного шума и криков, а он лежал, привязанный к влажной грязной доске, только на сей раз над ним склонялся не биомаг в маске, а армадский хирург.
Снова, точно так же, как днем, хирург показывал Флорину схему его тела с красными метками в местах, где будет проводиться коррекция, а предполагаемые улучшения были показаны наподобие поправок в ученической тетради.
— Будет больно? — спросил Флорин, и тут пенитенциарная фабрика рассеялась, и рассеялся сон, но вопрос остался.
«Больно будет?» — думал он, лежа в своей недавно опустевшей комнате.
Но после спуска под воду желание снова одолело его, и он понял, что меньше боится боли, чем такого вот томления — изо дня в день.
Анжевина объяснила Шекелю — строгим голосом, — как он должен себя вести, когда она исполняет служебные обязанности.
— Ты не должен вот так болтать со мной, — сказала она ему. — Я много лет работаю с Тинтиннабулумом. Саргановы воды платят мне за то, что я опекаю его с самого того дня, как он здесь появился. Он хорошо меня обучил, и я предана ему. Не суйся ко мне, когда я на работе. Понял?
Теперь Анжевина почти все время говорила с ним на соли, чтобы он осваивал язык; она не давала ему спуску, желая, чтобы Шекель поскорее сделался своим в ее городе. Она уже повернулась, чтобы идти, но Шекель остановил ее и, запинаясь, сказал, что, видимо, не придет в ее каюту сегодня. Он чувствует, что должен провести ночь с Флорином, который, наверно, здорово расстраивается.
— Это хорошо, что ты думаешь о нем, — сказала Анжевина.
Мальчик так быстро взрослел, с какой стороны ни посмотри. Преданности, желания и любви для нее было недостаточно. Он сбрасывал с себя детство, как старую кожу, и благодаря таким вот, довольно уже нередким, проявлениям мужского характера Анжевина воспламенялась к нему истинной страстью, а к ее смутному родительскому чувству примешивалось что—то более жесткое и низменное, отчего перехватывало дыхание.
— Проведи с ним вечерок, — сказала она. — А завтра приходи к девяти, любовник.
Последнее слово она произнесла мягко. Он научился принимать такие подарки должным образом.
Шекель проводил долгие часы в библиотеке, среди деревянных стеллажей, пергамента, слегка подпорченной кожи и бумажной пыли. Он держался рагамольской секции: осторожно снимал с полок книги, открывал и раскладывал их вокруг себя. Текст и картинки, как бутоны, расцветали на полу. Он медленно впитывал в себя рассказы про уток и бедных мальчиков, которые становились королями, про битвы против плоскодонок, впитывал историю Нью—Кробюзона.
Он записывал все непонятные слова, которые не удавалось произнести: человек, лестница, солнце, Джессхул, Круах. Он постоянно повторял их.
Бродя от полки к полке, он переносил с собой и отобранные книги, а в конце дня возвращал их на место — но не согласно шифру хранения, который был ему непонятен, а благодаря изобретенному им мнемоническому методу. Шекель запоминал: вот эта книга стоит между большой красной и маленькой синей, а эта — в конце полки, рядом с той, на которой нарисован воздушный корабль.
Как—то раз он страшно запаниковал: снял с полки книгу — картинки внутри и все буквы были хорошо знакомы eму, но когда он принялся их произносить, полагая, что сейчас в голове начнут складываться слова, получалась сплошная тарабарщина. Шекель жутко испугался, решив, что забыл все, чему успел научиться.
Но потом он понял, что взял книгу из соседней секции, что хотя она и написана рагамольскими буквами, но совсем на другом языке. Шекель был поражен, поняв, что значки, которыми он овладел, могут выполнять одну и ту же работу для разных людей, не умеющих объясняться друг с другом. Он усмехнулся, подумав об этом и радуясь такой многозначности.
Он стал открывать другие иностранные тома, производя или пытаясь воспроизвести звуки, обозначаемые буквами, смеялся над выходившей бессмыслицей. Он внимательно разглядывал картинки и сверял их с тем, что написано. Методом проб он приходил к выводу, что на данном языке эта вот группа букв означает «лодка», а эта — «луна».
Шекель медленно удалялся от рагамольской секции, беря наугад тома и пытаясь понять их непостижимый смысл. Он шел по длинным коридорам, полным детскими книгами, наконец оказался перед новыми стеллажами и снял с полки книгу, алфавит которой был не похож ни на что известное ему. Он рассмеялся, глядя на странные кривые.
Он пошел еще дальше и обнаружил еще один алфавит. А чуть подальше — еще один.
Несколько часов он с удивлением и любопытством исследовал нерагамольские книги. Бессмысленные слова и непонятные алфавиты вызывали у него не только трепет перед миром, но и некое подобие прежнего фетишизма, когда все книги для него были вот такими — всего лишь немыми предметами, имеющими вес, размер и цвет, но лишенными содержания.
Правда, разница все же была. Теперь Шекель, глядя на эти непонятные страницы, знал, что они исполнены смысла для какого—нибудь иностранного ребенка, как открыли свой смысл ему «Отважное яйцо», «История Нью—Кробюзона» и «Оса в парике».
Он разглядывал книги на основном и верхнекеттайском, на сунглари, луббоке, хадохи, с завороженной грустью вспоминая свою прежнюю безграмотность, но ни на долю секунды не желая вернуться к ней.
