Наследники Скорби - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка" (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗
Сначала мучился, когда погибла Айлиша. Все пытался воскресить в памяти каждую минуту их близости, пытался понять — где и когда что-то сделал не так? Чем обидел? Как не заметил, как допустил? И искал причину то в себе, то в других. Но не находил. Не понимал. Перестал есть, потому что не чувствовал вкуса еды и не испытывал голода. Сама мысль о том, чтобы набивать пузо, когда единственная его любовь лежит в мерзлой земле каменоломен, казалась кощунственной.
Лесана тогда пыталась его растормошить, есть принуждала, но друг был, как тряпичная безвольная кукла. Ничему не внимал.
Его шатало. Он ни с кем не разговаривал, никому не перечил, покорно делал все, что ни прикажут. А самому казалось, будто не с ним все происходит, с другим кем-то…
Чем бы это закончилось, неизвестно, но спустя пару седмиц наставник сгреб его за грудки в мертвецкой и встряхнул несколько раз, будто пыльную тканку.
— Ты чего удумал? Уморить себя решил из-за дуры той малахольной?
Тамир смотрел на креффа с ненавистью и молчал.
Тогда Донатос схватил его за шиворот и поволок на верхние ярусы, подстегивая пинками и затрещинами. Крефф гнал послушника до своего покойчика, потом втолкнул туда, наподдав ногой по заду так, что Тамиру показалось — копчик промялся. Выуч растянулся на полу, но колдун тут же вздернул его на ноги, швырнул на лавку и придвинул горшок теплых щей, принесенных служкой.
— Жри.
Парень упрямо закусил губы и буркнул:
— Не хочу.
— Я сказал: жри. Будешь артачиться — выловлю Клесхову девку и отлупцую так, что ходить не сможет. А за что — придумаю. Послушников пороть, всегда повод отыщется.
Угроза возымела действие.
Выуч взялся за деревянную ложку и принялся вяло есть. Теплое хлебово растеклось по животу, согревая…
— А теперь лег, глаза закрыл, руки вдоль тела. И только шевельнись.
Он подчинился, недоумевая, что за диковинные приказы. Однако едва вытянулся на лавке, едва укрылся меховым одеялом и почувствовал в животе уютную сытость, как сладкое забытье заключило в объятия…
Юноша спал без сновидений. Не пришла к нему опять Айлиша с обезображенным смертью лицом, не плакала жалобно, не искала неведомого ребенка, не обвиняла.
Спасительная темнота сковала рассудок.
Тамир проснулся поздним вечером и с удивлением оглядел незнакомый потолок, чужие стены. Наставник дрых на соседней лавке. Негромко трещали поленья в очаге… Однако едва парень завозился, Донатос открыл глаза, со вкусом зевнул и сказал:
— Хватит бока отлеживать. Сутки прошли. Жри давай да в мертвецкую спускайся. Я через оборот приду, — с этими словами он перевернулся на другой бок и мгновенно заснул.
Послушник поел, впервые за многие дни испытывая голод и впервые чувствуя себя отдохнувшим, а не чуть живым. Привычную уже боль сменило глухое безразличие.
Это безразличие давало трещину только тогда, когда парню случалось встретиться с Лесаной. Девушка изредка выбиралась к нему и они подолгу говорили, утешали друг друга, как могли… А потом Лесана его предала. Только еще гаже, чем Айлиша. И снова он не знал причины.
Но в этот раз Тамир уже так не убивался. Хотя найти в себе сил на то, чтобы сказать креффам о проступке выученицы, юный обережник не смог. Лесану за это ждала смерть. А его самого Донатос наверняка заставил бы потом упокаивать дуру-девку, чтобы тоже свое получил.
Но не это пугало Тамира. Упокоить Лесану он бы смог. Вот только… его вины в случившемся было ничуть не меньше. Ведь и сам хорош. Дал крови выродку Ходящей.
Оттого и промолчал потом. Не возмездия испугался. Стыдно было признаться. Мучительно стыдно. И стыд этот был сильнее страха. С той поры ненавидел себя парень и Лесану вместе с собой, за то, что проявил слабость, которой она воспользовалась.
Потому из-за досады он и думал иногда, что лучше было бы Клесховой ученице сгинуть навек.
Но она не сгинула. Вон что Радд говорит. Хотя и на брехню похоже.
— Как вой может и целителем быть? — недоверчиво спросил Тамир. — Поди, всего и умеет, что царапину зашептать да юшку из разбитого носа остановить.
— Ну, ежели рана сквозная — это царапина, то да, — усмехнулся обережник.
— Да и Встрешник с ней, — отмахнулся колдун, думая о своей "сквозной ране", в которую опять потянуло холодом.
Дальше говорить о девке не хотелось. Она свой выбор сделала, он свой. Только глаз да глаз за ней отныне, а то, кто знает… Оглянуться не успеешь — ворота Цитадели Ходящим откроет. Коль один раз предала, веры больше нет.
— Ты когда вертаться-то будешь? — Радд вопросительно глянул на неразговорчивого собеседника. Видно было — надеялся парень, что Тамир еще на седмицу-другую задержится, поможет ему. Но тот мигом развеял глупые чаяния:
— Утром тронусь. По дороге жальники проверить надо. Вон сорока из Пружениц прилетела, колдуна просят…
— Нет больше Пружениц, — Радд потер переносицу, — сожрали. Я туда ехал обережный круг обновить. А приехал — мертвецов упокаивать.
С этими словами он встал и, прихватив смену одежды, ушел в баню.
Вечером же молодой колдун до самой ночи рассказывал обережникам байки про Донатоса и блаженную дурочку, что взяла опеку над самым злющим креффом Цитадели, про Ихтора с его кошкой, про Нурлису…
А на заре Тамир уехал. Отчего-то на душе было легко, словно разговор с соучеником влил в нее новые силы.
Да только эти самые силы за несколько дней странствия ушли безвозвратно. Вымотался обережник. Сколько деревень проехал, сколько буевищ проверил — не счесть. И везде смерть и горе. Понимать он стал наставника, отчего тот сделался равнодушным к людским страданиям. Но сам молодой колдун пока еще не оброс ледяной коркой. Нет-нет, да кололо сердце, когда видел, как убивалась по покойнику родня.
Ветер тихо шелестел в кронах… На лес опустилась ночь. Странник неторопливо поел, присыпал кострище землей и с наслаждением вытянулся на войлоке. Черное небо, заплатками видневшееся из-за крон деревьев, серебрилось звездной россыпью. Вот с небосклона сорвалась одна сияющая точка… за ней другая… третья… Звездопадец… Вроде бы так называли раньше Велик-день, про который он и вовсе забыл? Веки колдуна отяжелели, и он сам не заметил, как уснул.
Разбудил его холод. Не предутренняя зябкость, не внезапный кусачий ветерок, а холод, расползающийся изнутри, поднимающий дыбом волоски, обсыпающий тело мурашками.
Этот холод был знаком обережнику. Тамир выпростал руку из-под овчинного одеяла, которым укрывался, и посмотрел, как под кожей серебрятся, переплетаются путаные линии.
Навь где-то рядом.
Колдун пошарил взглядом вокруг. Никого. Только шумит лес. Ну ладно же. Поднялся на ноги и посмотрел за обережный круг.
— Выйди.
Она появилась у самой черты. Тонкая, бледная, в ношеной рубашонке. Девчонка весен восьми-девяти прижимала к груди дохлого щенка и смотрела на человека бездонными черными глазищами.
— Дяденька…
— Чего ты хочешь? — вздохнул колдун, понимая, что опять задержится в пути, потому что сейчас его попросят или отыскать любимую собачку, или любимую игрушку, или маму…
Но ответ ребенка удивил:
— Я спать хочу, дяденька.
Тамир смотрел удивленно.
— Что?
— Спать. Собачка моя спит. И я спать хочу.
Она кивнула на дохлого щенка. Обережник посмотрел на безвольно обвисшего в детских руках зверя и с удивлением признал в "собачке" маленького волчонка. Недоумевая, наузник шагнул из круга. И в этот миг…
Тело сковал холод. Рванулась по жилам не горячая кровь, а студеная вода и обрушилось внутрь что-то чужое, стылое. Распахнулись перед взором звериные желтые глаза, потянули в черную пустоту.
Ах ты, дрянь этакая! Играться вздумала? И колдун одним несильным напряжением воли вышвырнул навь из тела.
Девчоночка скорчилась на земле, по-прежнему прижимая к груди дохлого волчонка и заскулила:
— Бо-о-ольно…
Мужчина склонился над ней и с холодной яростью произнес:
— Я тебя за это к месту на кровь привяжу. Век тут бродить в трех соснах будешь, паршивка.
