День середины лета (СИ) - Степанова Анна (электронные книги бесплатно .TXT) 📗
- Это что, одна из твоих шуточек? - брови синеглазого сдвинулись, возвращая знакомое уже озадаченное выражение. - Что вообще с тобой творится в последнее время?
- Ничего, - удивилась девочка. - А должно? - беспокойно заметались ее глаза с погасших свечей на красивое лицо бога.
Стремительно, как можно только во сне, тот приблизился. Прищурившись, впился в Илл'у пристальным взглядом, моргнул напряженно, будто силясь разглядеть сквозь туман или сумрак.
- Выглядишь сущей девчонкой, словно лет в двенадцать... - фыркнул, рассмотрев ее, как следует. - Только сбитых коленей и встрепанной шевелюры не хватает!
- Встрепанной шевелюры? - от души возмутилась послушница. - Я всегда аккуратно собираю волосы и слежу за одеждой... И никогда не бегаю, потому и коленей не бью!
- А еще не говоришь, как маленькая святоша... - тихо, встревожено отозвался бог. - Ты же была такой обычной вчера ночью!..
- Вчера? Я не помню... - вопреки всему, она готова была расплакаться, глядя, как расстроили синеглазого ее слова. - Извини...
Он склонился к ней и вдруг отчаянно, крепко-крепко прижал к себе.
- Ты не виновата! - выдохнул в ее волосы. - Клянусь, я найду, в чем дело! Я...
Сон мигнул и разорвался темными снежными хлопьями.
Поутру Илл'е почему-то хотелось плакать.
А еще вертелась все время в голове крамольная мысль: нет, не могли быть правдой злые речи сестры Карлины! Разве дьявол сделался бы из-за Илл'ыных глупых слов столь встревоженным и отчаянно-печальным?
Девочка не знала. Но с того дня она не говорила больше на исповедях. Пустые общие фразы, признание мелких учебных оплошностей, бессмысленные восхваления - все, чего могли добиться от нее старшие сестры, даже любимая наставница Алим...
Илл'а научилась молчать. Впервые у нее появилась тайна.
Впрочем, совесть совсем не грызла послушницу. Недели быстро складывались в месяцы - и сны появлялись не так уж часто, а еще реже получались у девочки хоть что-то из них запомнить. Потому-то - убеждала себя Илл'а - и каяться перед сестрами ей было не в чем. Да и она ли то была - по ночам? Или кто-то другой, лишь хорошо играющий ее роль?..
Смутное чувство неправильности все время мучило юную лекарку. Словно забыла она что-то важное, но отчаянно пытается вспомнить! И вот-вот нащупает ниточку - да только скользкая память не желает даваться в руки...
Ни двойная, ни тройная порция отвара не помогали уже ей - ни от снов, ни от растущего душевного разлада, лишь делали на пару дней больной и вялой, сковывали целительские способности, давая повод желчному брату Орату, обучающему юнцов леченью ран да складыванию дробленных костей, раз за разом обзывать Илл'у бездарью, насмехаться над каждым ее промахом. И, впервые в своей скромной жизни, послушница не смирилась с обидой. Потихоньку стала выливать она прочь ненавистное семитравное зелье, отмечая не без тайной горечи, насколько сильнее и свободней стал ее дар без привычного варева. Из года в год, выходит, травили ее - их всех, молодняк, - старшие, мудрые сестры! Зачем? Для чего это делали?
Так за скрытностью пришло в ее душу сомнение.
Поистине, меняли Илл'у эти сны! Неуютное, тревожное беспокойство росло в ней с каждым годом, с каждой неделей, с каждым днем - будто кто-то незнакомый шевелился на дне души, заставляя подмечать то, чего раньше не заметила бы, видеть в привычном, уютном окружении странные, всё почему-то нехорошие вещи. И больше не внушало вдохновенного восторга сиплое, тонкое пение расплывшейся жиром сестры Харги - зато так и тянуло высмеять приторное, напускное ее благочестие. И не было веры фальшивому дружелюбию послушницы Варии - но прилив желчи вызывала презрительная ее снисходительность, самоуверенность неумелой дурехи, возомнившей себя первой красавицей. И никакого отклика не находилось в Илл'ыном девичьем сердце на глупые рассуждения о ценности целомудрия от старых храмовых куриц, за всю жизнь не знавших не то, что мужских ласк, но даже мужских взглядов, - лишь хотелось почему-то хохотать до слез над важной их надменностью.
Насмешка и неверие пришли туда, где была до сих пор незыблемость. Все, что выглядело прежде настоящим, теперь покрывалось грязью, рассыпалось на глазах, оставляя горечь и растерянность... Наверное, права была все-таки почтенная сестра-исповедница! Бог из снов на самом деле был дьяволом - и ночь за ночью своим лишь присутствием осквернял он и развращал душу юной лекарки!
Вот только забывать о нем теперь не хотелось - да и сил ни за что не хватило бы! К зиме, принесшей Илл'ыно шестнадцатилетие, послушница столичного Храма уже безнадежно и намертво была влюблена в своего ночного незнакомца.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ЧЕРНЫЙ ХОД. ЖИВОЙ МЕРТВЕЦ.
Весна 905-го с основания Империи года выдалась неспокойной и смутной. На истоптанные столичные улицы, мешаясь с грязью и талым снегом, хлынули вместе с капелью пересуды да слухи, один другого краше. Сочились они из всех дверей и окон, залетали в стонущие ветрами печные трубы, пробирались в наименьшую щелочку, исхитрившись проскочить даже сквозь каменную преграду крепких храмовых стен.
Говорили же самое разное.
Что вернулся зимой ко Двору молодой наследник - и привезли уже в столицу со всех концов страны рачительные папаши девиц на выданье, но только ни одной пока счастье не улыбнулось. Вся надежда теперь на празднование, что обещали устроить во Дворце в последнюю неделю третьего весеннего месяца в честь совершеннолетия будущего Императора...
Что окаянные лорды опять учинили заговор - но провалились, поплатившись головами. И разойдутся теперь оставшиеся без хозяев имения малыми наделами в чужие руки, чтоб и духу мятежной крови там не осталось, а другим впредь неповадно было...
Что озлилось на имперский люд небо, о чем поведало ужасное знамение - водный столп у Восточных островов, погубивший рыбацких суденышек, кто сказывал - дюжину, а кто под хмельное питье и до трех дюжин досчитывал...
Что являются морякам в тумане, в дождь или на закате корабли-призраки - огромные, бесшумные, черные - скалятся звериными мордами с горящими синим глазищами, чуть не боком о борта трутся - и спешат раствориться во мгле морской...
Что занемог Его Божественность Император, и лежит почти при смерти, а святые жрицы Богинь да черные демоны Гильдии денно и нощно над постелью его бдят - всякому ведь известно: давно меж ними борьба идет за императорскую душу! Пересилят святые девы - и уйдет Его Божественность на Небесные Острова к своим предкам, коль же дьяволы перетянут - коротать ему век за веком на Серых Пустошах, пока не отпустит Первый Бог, проклятый Творец-Разрушитель, горемычную душу на землю для новой жизни...
Обо всяком трепался городской люд, приходящий в Храм для исцеления или молитвы. Послушницы то вежливо ахали, то хихикали тайком от старших жриц, словно над занимательной сказкой, впрочем, большею частью пропуская суетную болтовню мимо ушей. Жизнь за пределами святых стен казалась им далекой, непонятной, а оттого - почти совсем неинтересной.
Немудрено! Дни храмовых дев, не ступивших за порог совершеннолетия, посвящены были лишь премудростям духовным да лекарским - и только на девятнадцатом году начинали обучать их мирской науке, готовясь выпустить в белый свет по прошествии Пресветлого Испытания не раньше тридцатилетия, либо, коли сложится так судьба и благословят Богини, отдать в руки суженого в любой день и час. А последнее случалось среди послушниц куда чаще, чем можно было подумать: и чернь, и знать, и фермер, и воин одинаково страдали от ран да всевозможных хворей, ища у молодых целительниц сначала лечения, а после - и утешения... Да и приданое, хоть ничтожное, но за храмовыми девицами давалось: коль совсем уж некуда податься, крохотный надел с избушкой в далекой деревеньке всегда ждал молодую лекарку и ее мужа...
Храмовым юношам приходилось сложнее. Уже с четырнадцати лет пичкали их науками, чтобы с восемнадцати благословить в дорогу. Десятилетие полагалось скитаться им проповедниками и странствующими лекарями - только потом, если не осядут нигде, если надумают все-таки вернуться, допускал их Храм к Посвящению.
