Паломничество жонглера - Аренев Владимир (лучшие книги .TXT) 📗
Суиттар Двенадцатый повернулся и поглядел на господина Фейсала, чуть склонив голову набок. («Как гриф», — отстраненно подумалось тому.)
— Значит, «присоединить»? — переспросил король. — Интересно, они видели карту Ллаургина, пытались сопоставить размеры Иншгурры и своего болотного герцогства? Это же смешно!
— Это действительно смешно, ваше величество. Однако идеи встречальцев с каждой неделей приобретают всё большую популярность в определенных кругах. Кроме того…
Суиттар отмахнулся:
— Хватит об этом! Пойдемте-ка лучше поглядим, как будут кормить ящериц. Как раз время.
И правда, возле бассейна появилось несколько слуг с тележками; на тележках в деревянных клетках сидели кролики, предназначенные для прокорма плаксивых ящериц. Всё это время те лежали грязными колодами, но теперь колоды превратились в сущих демонов: разбрызгивая во все стороны вязкую жижу, ящерицы ловили кроликов и, резким ударом челюстей умертвив их, заглатывали целиком — и так без остановки. При этом они действительно рыдали — из глаз их катились большие, похожие на драгоценные камни слезы! — ящерицы пожирали кроликов и плакали одновременно.
— Ну как вам? — спросил Суиттар.
— Весьма… поучительное зрелище, ваше величество, — пробормотал господин Фейсал. Он заглянул в тусклые глаза короля и с ужасом понял: тот смотрит на ящериц с завистью.
Суиттар, видимо, что-то такое заметил во взгляде своего собеседника — и медленно покачал головой:
— Вы ошибаетесь, любезный Фейсал. Я завидую этим грюньильским тварям не потому, что они могут безнаказанно убивать кроликов. А потому, что они вольны в своем выборе — и могут делать то, что им угодно, не оглядываясь на меня, или вас, или тех, кто их кормит. Единственное, чему они подчиняются, это их естество: согласно ему ящерицам приходится проливать кровь других существ.
— И они проливают, хотя мучаются из-за этого угрызениями совести и плачут, — дерзнул подытожить господин Фейсал. — Да и выбор их, в котором «они вольны», ограничен бортиком бассейна.
К его удивлению, король рассмеялся:
— Браво, браво! Не ожидал от вас такой… аллегоричности мышления — и был, как вижу, не прав. Все мы так или иначе ограничены, верно? Кстати, об ограничениях. Помнится, по вашей просьбе я отправил в распоряжение графини Н'Адер отряд моих гвардейцев — и вот теперь их капитан, Жокруа К'Дунель, просит у меня отпуск на месяц. Что скажете? Вообще-то, если помните, больше, чем на неделю, отпуска гвардейцам не положено.
— А чем Жокруа объясняет свое прошение?
— Ссылается на срочные семейные дела, требующие его присутствия на юго-западе, откуда он родом. Так что посоветуете?
Господин Фейсал пожал плечами:
— Боюсь, это не совсем в моей компетенции, давать такие советы, ваше величество.
— Не бойтесь. Так что скажете, Фейсал?
— Насколько я понимаю, прежде Жокруа подобными просьбами вас обременял нечасто?
— Это — первый раз.
— Тогда осмелюсь предположить, что у него действительно есть причины просить вас об отпуске. — Король посмотрел на него с иронией:
— Несомненно, есть. Стал бы он иначе!.. Вопрос в том что это за причины, а?
— Вы в чем-то подозреваете капитана ваших гвардейцев, ваше величество? Я могу сказать своим людям, чтобы приглядели за ним.
Суиттар Двенадцатый дернул плечом:
— Не нужно. Полагаю, у вас и так достаточно хлопот, чтобы еще беспокоиться о каком-то гвардейце, у которого появились «срочные семейные дела». Так что насчет «нисхожденцев»? Каков ваш прогноз на ближайшее время?
— Особых беспорядков не будет, мы позаботимся о том, чтобы снять напряжение. К тому же очередные праздники, как обычно, позволят народу немного… э-э-э… расслабиться. Словом, не предвижу осложнений. А вот…
— Неужели, Фейсал, вас так взволновали Трюньил и эти встречальцы?
— Скажите, ваше величество, если бы вы увидели где-нибудь в лесу или у реки плаксивую ящерицу — и она, замечу, лежала бы бревном, как обычно, — сочли бы вы ее опасной? И вообще — приняли бы за хищника?
— Но встречальцы, вы ведь сами говорили, малочисленны. А их глупая идея о завоевании Иншгурры…
— «Но ведь это всего лишь бревно! — сказали бы вы мне, показывая на ящерицу. — Да и как она может быть хищницей с таким неуклюжим телом и такими короткими лапками! »
— Чего вы добиваетесь, Фейсал? Чтобы я объявил герцогу Ранкатте войну из-за того, что на его землях появилась горстка баламутов? Вы хотя бы помните, что мой сын воспитывается при трюньильском дворе, а сын Ранкатты — при нашем?
— Не совсем «при дворе»… — пробормотал господин Фейсал. — Впрочем, ваше величество, я, конечно же, помню об этом. И не хуже вас понимаю, что нам не нужна война. Более всего королевство сейчас нуждается в мире и стабильности, тем паче в связи со всеми этими знамениями. Однако я бы порекомендовал вам часть регулярников отправить на учения, скажем, в Тхалемский округ.
— Какие учения, сейчас же осень!
— Осенние, разумеется. А потом, если понадобится, и зимние, ваше величество. Впрочем, это всего лишь рекомендация, а следовать ей или нет — решать только вам.
— Я подумаю, — кивнул Суиттар Двенадцатый. — В глазах его опять колыхалась вязкая безжизненная пелена «игурасит исисикис». — Я подумаю. Что вы там говорили насчет выбора у этих ящериц? — Он указал на хищников, которые снова улеглись у кромки воды и походили на громадные замшелые колоды.
Господин Фейсал благоразумно промолчал.
Череп на полу светился неровно: то вдруг вспыхивал махоньким, невыносимо ярким солнцем, то начинал мигать. Не иначе, повредился, когда Фриний отшвырнул взрывающийся комок энергии; теперь уж ничего не поделаешь, это раньше чародей мот бы починить череп, но не сейчас, не сейчас.
Он лежал на спине, стараясь не тревожить больную руку, и глядел в потолок. Прямо над Фринием барельефный чародей взмахивал посохом, повергая в прах стены цитадели мятежного барона; здесь же скалились зломордые твари, явно вызванные чародеем и помогавшие ему низвергнуть бунтаря.
Фантастический сюжет, нелепая выдумка! Чародеи — это ведь не церковники, даже не ученые; они никогда не вмешиваются в дела светских властей. Во-первых, Церковь бы не допустила (вот уж кто по самый пояс влез в этот привлекательный Кувшин под названием Власть Мирская!), а во-вторых, «нет ничего, более способствующего соскальзыванию чародея либо ступениата, нежели участие его в делах светских владык» — это из трактата «О неявных связях в мире», с которого начинает обучение любой, пожелавший встать на стезю чародейства.
Словом, изображенное на потолке, — выдумка чистой воды. Найти бы того, кто изваял этакую чушь, и пооторвать руки-ноги в назидание другим. Хотя…
Память вяло трепыхнулась: «а как насчет Баронских Костров, любезный?» Но он так и не понял, о чем это она.
Да и вообще…
«Тебе-то что за дело? — спросил себя Фриний. — Ты-то из-за чего переживаешь? Ты ведь теперь никакой не чародей, а так, пустышка, меньше даже, чем обычный человек. Потому что в каждом из „обычных“ есть в зачаточном состоянии способность к чародейству; пусть лишь к самым простым, несложным действиям, но есть. У каждого! Только не у тебя. Ты надломлен, ты потерял эту способность. Наверное, уже навсегда».
По крайней мере, признался он самому себе, случаи, чтобы пустышка вновь стал чародеем, неизвестны. Другое дело ихх-глистри, соскользнувшие, — но нет, конечно же, Фриний к ним не относится! Нет, исключено! Ведь если пустышкой становились в результате перенапряжения, то в соскользнувших превращались, постепенно теряя главное для чародея: незамутненный взгляд на мир. При этом сам соскользнувший ни о чем таком не подозревал, считая себя вполне нормальным, — и уж тем более не лишался всех своих чародейских способностей мгновенно, как это случилось с Фринием.
Он вспомнил, как видел одного такого соскользнувшего: на подземном этаже сна-тонрской башни, рядом с камерами, где содержали ублюдков, порожденных людьми от зандробов. Этих мальчиков с чешуйчатыми безносыми лицами, девочек с куцыми куриными крыльями, младенцев с поросячьими хвостиками, с копытцами на каждом пальце собирали со всего королевства; их пытались изучать, чтобы понять природу зандробов и оградить людей от демонов, особенно тех, кто жил в запеленутых районах. Чаще всего такие дети были не разумнее зверей, но иногда попадались ребятишки другого сорта: они оказывались ничем не глупее (как правило — умнее) обычных детей. С ними было сложнее всего, потому что они осознавали и свою уродливость, и отчужденность, на которую обречены с рождения.
