Цитадель автарха - Вулф Джин Родман (бесплатные книги онлайн без регистрации txt) 📗
Когда ко мне снова вернулось зрение, с полдюжины ас-циан валялись бездыханными, остальные же стреляли в воздух по целям, практически не заметным для меня. Сверху падало что-то белесое. Я приготовился к взрыву и пригнул голову, но вместо этого корпус поврежденного флайера зазвенел, как цимбала. Тело, человеческое тело, разломанное, как кукольное, шмякнулось вниз, но крови я не заметил.
Один из эвзонов саданул прикладом мне в спину и подтолкнул вперед, еще двое вели под руки Автарха точно так же, как недавно поддерживали меня женщины-кошки. Я заметил, что напрочь утратил чувство ориентации. Хотя луна еще светила, массы облаков закрыли почти все звезды. Тщетно искал я крест и три звезды, по непонятным причинам называемые «Восьмеркой», созвездие, навечно зависшее над южными льдами. Несколько эвзонов еще стреляли, когда меж нами ударила сверкающая стрела или копье, взорвавшись ослепительными белыми искрами.
– Этим дело и ограничится, – прошептал Автарх. Я еще ковылял и судорожно тер глаза, но все же нашел в себе силы спросить, что он имеет в виду.
– Разве ты не видишь? Они больше ни на что не способны. Наши друзья наверху… думаю, люди Водалуса… не знали, что те, кто взял нас в плен, так хорошо вооружены. Прицельных выстрелов больше не жди, и как только это облако закроет диск луны…
Мне стало зябко, будто теплый воздух вокруг нас был моментально унесен холодными ветрами гор. Всего несколько мгновений назад я был в отчаянии от того, что оказался среди этих изможденных солдат, но теперь хватался за малейший шанс остаться вместе с ними.
Слева от меня Автарх безвольно свисал на руках двух эвзонов, которые забросили за спины свои длинноствольные джезейлы. Голова его поникла, и я понял, что он либо без сознания, либо мертв. Женщины-кошки называли его Легионом, и для того чтобы связать этот титул с тем, что он сам сказал мне в разбитом флайере, большой проницательности не требовалось. Если во мне объединились Текла и Северьян, то в нем, несомненно, сплотилось множество личностей. С тех пор как однажды вечером я впервые увидел его, когда Рош привел меня в Лазурный Дом (чье странное название я только сейчас, похоже, начал понимать), я чувствовал многосложность его мысли, как мы чувствуем, даже при тусклом свете, многосложность мозаики, мириад бесконечно малых частиц, что в совокупности являют нам светящийся лик и широко раскрытые глаза Нового Солнца.
Он сказал, что мне предопределено стать его преемником, но долгим ли будет мое царствование? Меня снедало тщеславие, каким бы нелепым оно ни казалось для человека, захваченного в плен, тяжело раненного и ослабленного настолько, что предел его мечтаний – это одна стража отдыха на грубой траве. Он сказал, что я должен вкусить его плоть и проглотить снадобье, пока он еще жив; и, любя его, я бы вырвал собственную плоть из рук врага, если б только имел силы, чтобы заявить свои права на роскошь, великолепие и власть. Я был и Северьяном, и Теклой, и, вероятно, оборванный ученик палачей, сам того не осознавая, тосковал по подобным вещам сильнее, чем молодая экзультантка, запертая при дворе. Потом я понял, что именно чувствовала несчастная Кириака в садах архона; и все же, если б она всецело прониклась тем чувством, что я испытывал теперь, у нее наверняка разорвалось бы сердце.
Через мгновение у меня пропали все желания. Какой-то своей частью я лелеял то прибежище, куда даже для Доркас была заказана дорога. Глубоко в извилинах моего мозга, где-то на молекулярном уровне, соединились мы с Теклой. Другим же (дюжине или, быть может, тысяче, если, впитывая личность Автарха, мне суждено впитать всех тех, кого он объединил в себе) ворваться туда, где мы возлежим, – все равно что толпе народа с базарной площади наводнить маленький будуар. Я обнял свою сердечную подругу и сам очутился в ее объятиях. Я очутилась в его объятиях и сама обняла своего сердечного друга.
Луна потускнела, как потайной фонарь, когда, повинуясь чьей-то воле, его створки медленно закрываются, оставляя лишь еле заметную световую точку, а потом и вовсе ничего. Асцианские эвзоны пальнули из своих джезейлов переплетением ветвей сирени и гелиотропа – лучами, устремившимися далеко в небо и проткнувшими облака, точно цветными булавками. Безрезультатно. Подул ветер, жаркий и стремительный, а потом тьма вспыхнула – иначе не скажешь. Автарх исчез, и что-то огромное устремилось в мою сторону. Я пал ниц.
Наверное, я ударился о землю – не помню. На краткий миг мне показалось, что я несусь по воздуху, вращаюсь, взмываю ввысь и мир подо мной – сплошная черная ночь. Чья-то костлявая рука, твердая, как камень, и в три раза больше человеческой, схватила меня поперек туловища.
Мы ныряли, крутились, кренились набок, скользили по наклонной плоскости, затем, поймав воздушный поток, стали подниматься все выше и выше, пока моя кожа не онемела от холода. Вывернув шею, чтобы взглянуть наверх, я увидел белые нечеловеческие челюсти существа, чьей ношей я оказался. То был ночной кошмар, посетивший меня несколько месяцев назад, когда я спал в одной постели с Балдандерсом, хотя во сне я мчался верхом на этом звере. Кто знает, отчего возникла эта разница между сном и явью? Я закричал невесть что, и крылатая тварь разинула свой кривой клюв, издав свистящее шипение.
И тут сверху до меня донесся женский голос:
– Теперь мы квиты – ведь ты все еще жив.
26. НАД ДЖУНГЛЯМИ
Мы приземлились при свете звезд – словно наступило пробуждение. Казалось, будто позади осталось не небо, а страна ночных кошмаров. Подобно опадающему листу, огромное существо опускалось, описывая в воздухе круги, через постепенно теплеющие слои атмосферы, пока я не ощутил терпкий аромат Сада Джунглей – запах зелени и гниющей древесины, к которому примешивалось благоухание крупных безымянных цветов.
Темная верхушка зиккурата не только возвышалась над деревьями, но и несла на себе груз, ибо они облепили крошащиеся стены башни, как грибы облепляют засохший ствол. Мы невесомо опустились на зиккурат, и тут же послышались взволнованные голоса, замелькали огни факелов. У меня все еще кружилась голова от разреженного ледяного воздуха, который я вдыхал несколько мгновений назад.
Когтистая лапа, так долго державшая меня, сменилась человеческими руками. Мы сошли вниз по уступам и винтовым лестницам из разбитых камней, и вот наконец я очутился перед костром, а напротив увидел красивое неулыбчивое лицо Водалуса и личико в форме сердечка, принадлежащее его супруге Теа, нашей сводной сестре.
– Кто это? – спросил Водалус.
Я попытался поднять руки, но меня крепко держали.
– Сьер, – сказал я, – ты должен меня знать.
За моей спиной раздался голос, который я слышал во время полета:
– Этот человек – ценная добыча, убийца моего брата. Ради него я и мой слуга Гефор оказывали тебе услуги.
– Зачем же ты привела его ко мне? – спросил Водалус. – Он твой. Неужели ты думала, что если я встречался с ним прежде, то пожалею о нашем соглашении?
Может, я был сильнее, чем мне самому казалось. А может, я просто воспользовался тем, что охранник, стоявший справа от меня, потерял равновесие; как бы то ни было, мне удалось вывернуться и толкнуть его в костер, где взметнулись красные угли.
За мной стояла обнаженная до пояса Агия, рядом с ней – Гефор, который положил руки ей на груди и оскалил все свои гнилые зубы, но она ударила меня ладонью по щеке. Меня пронзила острая боль, потом хлынула теплая кровь.
Вот я и познакомился с так называемым луцивеем. Агия воспользовалась именно им, потому что Водалус запретил всем, кроме собственных телохранителей, носить в его присутствии какое-нибудь оружие. Луцивей – это просто небольшой брусок с кольцами для большого пальца и мизинца плюс четыре-пять изогнутых лезвий, которые нетрудно спрятать в ладони; но немногие выживают после удара луцивеем.
Я оказался одним из тех немногих, поднявшись через два дня на ноги и обнаружив себя запертым в пустой комнатенке. Возможно, в жизни каждого человека должна быть комната, которую он знает лучше всякой другой; для заключенных – это тюремная камера. Теперь и я, долго служивший с внешней стороны, подавая подносы с едой обезображенным и спятившим от пыток узникам, вновь познал собственную камеру. Чем прежде был зиккурат – я так и не выяснил. Возможно, и впрямь тюрьмой или же мастерской какого-то забытого ремесла. Моя камера была раза в два больше той, в которой я был заточен под башней палачей, шагов десять в длину и шесть – в ширину. Древняя дверь из мерцающего сплава стояла прислоненной к стене, поскольку тюремщики Водалуса нашли ее бесполезной, не сумев справиться с замком. Новая, грубо сколоченная из внешне напоминающих железо бревен, добытых в джунглях, закрывала дверной проем. Думаю, окон здесь никогда не предполагалось, но таковым служила круглая дыра в стене диаметром не больше моей руки. Сквозь это отверстие в грязной стене на большой высоте и проникал в камеру скудный свет.
