Дурак (СИ) - Беляева Дария (хороший книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
— Ты уверен, что не стоит все-таки в музей зайти? В музеях обычно работают адекватные люди.
— О, моя дорогая Ниса, это город сумасшедших, адекватных людей с точки зрения нас с тобой здесь нет. Разве что Марциан, но, в основном, потому что мы привыкли к нему.
Хильде возвращается с подносом, железным, с приподнятыми краями, похожими на цветочные лепестки. По тому, как дрожат на нем чашечки, я понимаю, что у Хильде трясутся руки. Она со звоном ставит поднос на столик перед нами, и я думаю, что в последнее время постоянно пью чай, даже устал от него.
В центре возвышается идеально круглый торт, полностью покрытый белым кремом, похожим на волны, а вокруг него, как культ или детский хоровод, стоят маленькие чашечки, у кое-каких из них края сколоты, на других затерся рисунок, но эти чашечки-калеки все еще красивы, потому что сделаны из фарфора, а его тонкость прекрасна сама по себе.
— Я ждала гостей, — говорит Хильде. Она садится в кресло перед нами, сцепляет украшенные кольцами руки старческим, беззащитным жестом. За окном будто бы лес, редкие проплешины которого кажутся ошибками и уродствами, а не человеческими жилищами.
После паузы Хильде добавляет:
— Я ждала тебя, Бертхольд.
Я снова хочу сказать, что вовсе я не папа, но Юстиниан пихает меня в бок, и мне становится больно и обидно, я молчу.
— Я думала, я тебя не увижу. Ты стал великим человеком, теперь они лижут твои ботинки в Вечном Городе, а кто я?
Действительно, кто она? Мне так хочется задать этот вопрос, но он будет какой-то очень невежливый. Хильде подносит пальцы к губам, потом словно вспоминает, что ногти накрашены и накрашены хорошо, рассматривает их, затем хватает нож, слишком резко, чтобы нам было комфортно, и начинает резать торт. Под сливочным морем показывается песочный бисквит.
— Наша мама умерла, пока ты боролся за нас. Ты говорил, что можешь видеть красоту в нашей жизни, но ты и оставил нас. Мы родились здесь, это наш дом. Ты разрушил наш дом и опустошил.
Я смотрю на нее, и вдруг вижу, что несмотря на то, что у нас разные глаза, и разный их цвет, и у меня, и у нее, и у папы одинаковые красноватые синяки под глазами, будто мы долго не спали или веки у нас воспалены. Значит, Хильде — моя тетя? Отец никогда не говорил о ней.
— Зачем ты уехал? Столько людей погибло за твою мечту, Бертхольд.
А потом я вижу, что глаза ее наполняются слезами. Никогда я не был в более неловкой ситуации — незнакомая мне пожилая женщина плачет, смотря на меня, и она — моя тетя, принимающая меня за моего отца. Я не знаю что сказать.
— Молчишь? Ты всегда молчал.
Ее руки тем не менее продолжают раскладывать по блюдцам куски торта, она передает их Нисе и Юстиниану, и даже мне совершенно механически. Она нас видит, гостеприимно угощает, и в то же время говорит со своим братом о своей неизбывной боли — эти два события происходят как бы параллельно и для нее, и для нас.
— Я никогда не приеду туда, Бертхольд. Там живут наши враги. Лучше я умру здесь, чем буду жить бок о бок с теми, кто унижал нас.
Я не решаюсь есть свой торт, хотя он представляется очень вкусным, Ниса только смотрит на него с тоской, зато Юстиниан наслаждается всем вполне и выглядит так, словно смотрит представление.
— Разве ты не понимаешь? Нам не место там, брат, никому из нас. Мы пересотворены нашим богом не так, как они. Мы должны знать свое место, и оно здесь. Мы не сможем жить там, как птицы не могут жить под водой.
Мне становится так ее жаль, ее узловатые пальцы трут камни на кольцах, она волнуется и плачет. Я говорю:
— Я не Бертхольд, тетя Хильде. Я Марциан, его сын.
Ее блестящие от слез глаза, похожие на драгоценные камни в ее кольцах не меняются, но рука мгновенно вскидывается, как змея. Она отвешивает мне пощечину, да такую, что в голове звенит, а зубы клацают.
— Вы что с ума сошли?!
Голос у Нисы впервые становится очень злой, не просто резкий, а громкий, но Хильде не обращает на нее никакого внимания.
— Грязь и мерзость.
Она сплевывает мне под ноги.
— Когда эта принцепская шлюха понесла от него, я поклялась больше ни слова ему не писать. А теперь ты, ублюдок, в моем доме!
— Вы сами меня пригласили. И вы сами поняли, что я его сын!
Она вдруг берет чашечку чая, добавляет себе сахар, со спокойным достоинством помешивает его ложкой, постукивает, изымая из фарфора мелодичный звон.
— Грязь, падаль, гниль, очернил нашу кровь, — говорит она. Потом спокойно отпивает чай и пододвигает к нам сахарницу.
— Не стесняйтесь, — говорит она. — Чай получился слишком крепкий. Без сахара пить его совершенно невозможно.
Эта раздробленность, распад восприятия заставляет мою голову заболеть. Хильде одновременно выплевывает слова ненависти в мою сторону и остается гостеприимной хозяйкой, озабоченной только чаем в звенящих чашечках.
— Погода сегодня холодная, а то можно было бы выйти на балкон, — мечтательно говорит она. — Там, фактически, терраса.
Ее ложка погружается в сливки на торте, она говорит:
— Я хотела бы, чтобы ты и твоя сестра сдохли. Ублюдки, недостойные нашего горестного бога. Дети врага, опозорившие моего брата.
Она говорит:
— Но, думаю, к полудню солнышко выглянет.
И злые слезы текут по ее лицу.
— Я понимаю, что вы ненавидите меня, я понимаю.
— Только хотела еще раз взглянуть на его лицо, — вдруг шепчет она. Слезы капают в чай, когда она склоняет голову.
— Это просто потрясающе, — говорит Юстиниан. — Невероятно, я в восторге! Я напишу такую пьесу!
— Ешьте, пожалуйста, торт, — отвечает Хильде. — Не стесняйтесь.
— Мне так не хочется ранить вас, — говорю я. — Мне так жаль, что вам, то есть, тебе, то есть вам все-таки — плохо. Я бы хотел, чтобы было легче. Я не знаю, правда, как вам будет легче.
Она отпивает чай, смотрит на меня ясными, старческими глазами.
— Если ты сдохнешь.
— Наверное, я когда-нибудь умру, но дело в…Бертхольде.
Она ставит чашку, чай взмывает вверх, а потом проливается на стол.
— Что с ним?!
— Ему нужна помощь. Очень нужна. И ему может помочь только наш бог.
— Наш бог не ходит среди людей.
— Но есть место, где он однажды был.
Ниса внимательно слушает, глаза ее следят за нами, она даже голову поворачивает то ко мне, то к Хильде, как кошка, смотрящая за игрушкой, которую дергают туда и сюда.
— Ты имеешь в виду, Звездный Родник?
— Я не знаю, — честно говорю я. — Может быть, я имею в виду его. Не уверен. Это там наш матриарх убила своих детей?
Она улыбается, говорит:
— Ты хороший мальчик. Да, это случилось там. Святое место пришло в запустение. Тайный сад в лесу, за городом. Но я храню ключ от него. Я могла бы показать тебе, в конце концов, каждый небесный мальчик должен увидеть его однажды.
— Спасибо!
Я улыбаюсь ей, и она повторяет мою улыбку, оказывается, что они у нас похожи.
— Папа тяжело заболел, — говорю я. — Он стал другим. Но наш бог обязательно его вернет.
Выражение ее лица не меняется, все та же блаженная улыбка, все те же синие, спокойные глаза. Она берет нож, и я думаю, хочет отрезать еще кусок торта и все, наверное, так думают, потому что сидят спокойно. Но Хильде берет нож и всаживает его в стол, так что он стоит там, как ложка в густом меде.
— Тогда твой долг — убить его!
Прежде, чем ее узловатые пальцы снова дотягиваются до ножа, его перехватывает Ниса, держит перед собой. У ножа рукоятка с розочками, лакированная и симпатичная.
— Они влезают в их шкуры, но это другие люди, — говорит она. — Другие люди. Не дай ему жить в теле Бертхольда. Защити его тело и душу. В старые времена, когда такое случалось, жена должна была убить мужа или муж должен был убить жену. Но твоя бесполезная мать не способна дать ему милосердной смерти. Это уже не твой отец, он никогда больше им не будет. Воткни нож ему в сердце, и освободи его. Две души в одном теле приносят страдания обоим.
