Хождение Восвояси (СИ) - Багдерина Светлана Анатольевна (версия книг txt) 📗
После отдыха с перекусом они отбивали палками кожаные мячи, которыми обстреливал их вамаясец, метали их в цель, кидали друг другу, стараясь одновременно удержать в воздухе как можно больше штук, и снова бегали, после чего снова отдыхали, и опять Иканай принимался за процесс, названный Яриком "избиением младенцев"… Только под вечер он дал им знак взять дзё.
Поставив Ивановичей друг напротив друга, он объяснил, что к противнику надо испытывать уважение и благодарность.
– За что?! – представляя перед собой Шино-младшего, возмутился Ярослав.
– К противнику, которого не уважаешь, испытываешь презрение. Презирая, недооцениваешь. Недооценивая – проигрываешь, – проговорил Отоваро, пощипывая ус и улыбаясь. – А благодарность нужно испытывать ко всему, что делает тебя опытнее, сильнее и мудрее. Если кто-то научил тебя этому, значит, он твой учитель. А учителя нужно благодарить, Яри-тян.
– Спасибо, сенсей, – поклонился раскрасневшийся мальчик.
Самурай серьезно поклонился в ответ и продолжил урок.
Лёлька и не подозревала, что в Вамаяси, чтобы махать палкой, нужно было знать и соблюдать столько всего. И ладно, если бы это были просто правила безопасности – за какой ее конец браться и каким тыкать во врага. Но нет же! Оказывается, чтобы быть знатным бойцом в вамаясьском исполнении, надо было в первую очередь научиться держать осанку, потому что она формирует в человеке чувство собственного достоинства, и в поединке он проявляет смелость и напористость.
– …Говорят, что в поступках выражается душа человека, и наоборот: осанка меняет состояние души. Необходимо, чтобы у человека появилось чувство, что он как скала, о которую разбиваются волны, – говорил Отоваро, распрямляя и массируя детям плечи, так и норовившие ссутулиться после дневной нагрузки.
Лёлька распрямилась, как доска, и прислушалась к ощущениям. Хотелось сесть, есть и пить. И не обязательно именно в таком порядке.
Следующим новшеством для них стало положение ног. Аси-но камаэ, назвал его Иканай, и для княжичей стало изрядным сюрпризом, что, оказывается, они практиковали его сегодня, играя, почти час. За этим последовала стойка с незапоминающимся названием, похожим то ли на "чудак", то ли на "чемодан".
Убедившись, что его подопечные посох теперь держат правильно, руки на месте, и ноги полусогнуты [78], Отоваро перешел ко взгляду. Взгляды, которые он получил в ответ, оказались для дзёдзюцу неподходящими, и Ивановичам пришлось объяснять, что взоры должны выражать не "ну когда же мы или начнем биться или пойдем отдыхать", а бдительность и наблюдательность.
– Глядя в глаза сопернику, одновременно надо охватывать взором его всего. "Взгляд на далекие горы" называется это в дзёдзюцу. По глазам можно понять намерения человека. Смотреть надо без волнения, предвзятости и расслабленности.
Ивановичи попрактиковались, заработав себе первые признаки астигматизма, осложненного косоглазием. Пряча улыбку в усы, Отоваро похвалил их – за старание пока, потому что больше было не за что – и перешел к финальному штриху. Первому удару – и крику.
– В голосе должна чувствоваться уверенность и смелость. Нанося удар, выкрикивайте, выдыхайте всеми легкими, кричите так, словно хотите напугать партнера. Понятно?
– Да, сенсей!
– А чего тут непонятного? Сенсей.
Первая попытка была почти успешной, если считать испуг не партнера, а сенсея.
Отняв руку от сердца, он сипловато откашлялся, прочистил уши, помотал головой, словно вытряхивая остатки крика, и проговорил:
– Я же сказал кричать, а не визжать, Ори-сан. Хотя как дополнительный способ запугивания соперника, и даже метод кратковременного его лишения соображения и ориентации в пространстве вполне годится. Впрочем, по отношению даже к самому неприятному противнику этот прием негуманен. Отрубить ему руку, ногу или голову – да. Но подвергать такому…
Лёлька покраснела [79].
По возвращении в комнату их ждала еще одна хорошая новость, а вернее, Чаёку. При виде ребят – чумазых, усталых, пыльных, вспотевших, она вскочила и принялась охать и всплескивать руками, не забывая при этом командовать армией служанок, затаившихся в засаде в коридоре. В считанные минуты в покои даймё, как назывались их скромные апартаменты среди прислуги, были притащены две огромных деревянных бадьи фуро и множество бадеек поменьше с холодной водой. Когда фуро наполнились, дайёнкю поводила руками над обоими, протарахтела что-то вроде "гори-гори ясно, температура кипения минус сорок, криббле-краббле-круббль", и от холодных еще минуту назад поверхностей ударил пар. Ойкнув, что перестаралась, девушка набросала в воду трав из мешочка у пояса, скомандовала разбавить кипяток холодненькой [80] – и ванны были готовы.
После помывки их ждал ужин – рис с рыбой, тушеной в соевом соусе – и мягкая постель.
За ужином Чаёку без умолку расспрашивала их о том, как прошел первый день тренировок, и удивлялась, как вместо трех дней Ярик сумел поправиться всего за сутки. Ярик отвечал охотно, но Лёлька после вчерашних событий не могла себя пересилить. Было видно, что дайёнкю заметила это с самого начала, но надеялась, что всё обойдется. Видя под конец вечера, что не обходится, не объезжается и даже не обползается, она замолчала на полуслове и потупилась.
– Ори-сан. Яри-сан. Я не должна так говорить… – прошептала она, вцепившись в какой-то амулет, незаметный под слоями кимоно. – Но отец не мог поступить иначе. Он… Ему не нравится, что происходит… Но он должен действовать и говорить так, как действует и говорит.
– Гири? – кисло усмехнулась Лёлька.
– Да. Интересы клана, группы выше интересов одного человека, и даже нескольких. Отец очень сожалеет. Он испытывает к вам самые теплые чувства… я вижу… и он сам так говорил… но…
– Сострадание в его глазах, когда он будет резать нас на куски, чтобы досадить Адалету, нас очень успокоит и приободрит, – беспощадно кивнула девочка. Как вспыхнули щеки дайёнкю, было видно даже под пудрой. Запудрить же бледность Яра никакой пудре было не под силу.
– Кому хорошо в клане, если каждому из его членов плохо? – продолжила Лёлька, хоть и знала, что на риторические вопросы ответов нет.
– Простите меня… нас… – прошептала Чаёку, опуская глаза. – Если сможете.
– Да ладно… Что вам наше прощение, – вздохнула девочка и подлила себе чаю. – И вообще, какая тюремщикам разница, что думают их заложники.
Дайёнкю оглянулась по сторонам, будто в закрытой комнате невесть откуда могли появиться чужие – или нежданные свои – и прошептала:
– Тюремщикам – никакой, Ори-сан. А друзьям важно, что о них думают друзья.
На недоверчивый взгляд Лёки она неожиданно улыбнулась по-заговорщицки:
– А интересно ли заложникам, что вчера ночью один их тюремщик нес другого до ее комнаты на руках?
Ивановичи переглянулись: сначала между собой, потом с рдеющей – но уже по другому поводу – Чаёку, и тоже улыбнулись:
– Ух ты!..
– Давно бы так!
Дайёнкю выпустила из рук амулет и проговорила обычным голосом:
– Яри-сан, вы не дорассказали о своей тренировке.
При упоминании о тренировке, а вернее, о его полной, подтвержденной на практике неспособности превратиться в самурая за неделю, мальчик приуныл, и даже четвертое пирожное со сливовым джемом и цукатами доел без особого аппетита. Догадавшись о причине уныния, девушка потрепала его по макушке и улыбнулась:
– Ничего, за неделю даже рис не вырастает, а дорога в тысячу самураев начинается с первого шага.
– До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага… – пробормотал Ярик, вспоминая старую песню.
– Не надо таких мыслей, Яри-сан! Никто никого не убьет! Что вы такое говорите! – замахала она руками.
Жестом фокусника она вытянула из-за пояса нежно-карминную трубочку, перевязанную малиновым шнурком с шелковыми кистями, и протянула ему, лукаво подмигнув.
