Трое для одного (СИ) - Ролдугина Софья Валерьевна (электронная книга txt) 📗
Качели же вблизи оказались на вид самыми обычными. Вкопанные треугольники опор, перекладина, цепочки и широкое сиденье - доска со стёршейся краской. Под ногами опять что-то захрустело. Морган рефлекторно опустил взгляд и вздрогнул: это были не мороженые ландыши, а крысиные черепа.
А Уинтер вдруг остановился, развернулся и протянул к нему руки:
- Подсади меня, братик.
Лунный свет был таким ярким, что глаза слезились.
Мальчишка оказался лёгким, куда легче любого ровесника-школьника. Морган поднял его на вытянутых руках, покрутил, как на карусели - и торжественно усадил на качели.
- Так хорошо?
Уинтер засмеялся, так же металлически и гулко, как говорил.
- Очень. Раскачаешь?
- Конечно.
Морган улыбнулся и оттянул качели назад. Затем отпустил, дождался, когда они вернутся, и подтолкнул снова. Холод от цепей проникал даже сквозь пуховые варежки. В нагрудном кармане что-то слабо дёргалось, словно стрелки часов отчаянно силились сдвинуться с места, но никак не могли. Месяц в небе медленно вращался, едва заметно для человеческого глаза.
“Я поступаю правильно, - сказал себе Морган, ненадолго прикрывая глаза. Размеренный скрип качелей отзывался в костях долгим эхом. - Это просто ребёнок. Одинокий к тому же…”
- Тебе здесь не холодно? - спросил он неожиданно для самого себя.
Уинтер повернул голову - резко, почти на сто восемьдесят градусов, как сова.
- Иногда.
Ответ прозвучал грустно и растерянно. Морган отступил от качелей и прислонился к опоре. Уинтер наблюдал за ним, раскачиваясь по плавной дуге, пока не остановился совсем. Позу он при этом не менял - только наклон и поворот головы.
“А ведь футболка у него совсем тонкая, - промелькнула мысль некстати. - И шорты тоже… Он умер в этом? Или его сожрали? Или это такой идиотский способ вызвать сочувствие?”
- Ты меня жалеешь?
- Что? - очнулся Морган от раздумий.
- Жалеешь меня? - настойчиво повторил Уинтер. За мёртвым, чёрным стеклом его глаз то ли билась метель, то ли падали бесконечно осколки звёзд. - Не надо. Мне ведь парк отдали. Я могу играть и всё такое.
- И тебе не одиноко?
Морган чувствовал, что спрашивать опасно. Но остановиться уже не мог. Ему мерещился то сладкий запах магнолии, то морской бриз. Видения из теневой воронки чередовались с воспоминаниями об испепеляющем свете из сна. Молчали часы, подаренные Уилки, но те, оплывшие, с картины, присланной Ривсом, вращали стрелками с неимоверной скоростью. Снаружи накатывал волнами холод, но изнутри пробивался сквозь кожу неистребимый жар, словно горела кровь, и в каждой клетке пылала искра.
“Есть безопасные поступки. Есть бесполезные поступки, - звучал в голове чей-то голос, знакомый и незнакомый одновременно. - Есть правильные поступки”.
- Очень одиноко, - тихо сказал Уинтер. - Но ты ведь не останешься со мной, так… братик?
Заминка была едва заметной.
А Морган внезапно осознал, что странный голос в голове - его собственный. Только более…
“…взрослый?”
- Не останусь. Слушай… Сегодня ведь Рождество. Можно, я подарю тебе кое-что?
Мальчишка кивнул. Губы у него дрожали, точно он собирался вот-вот расплакаться, но в стеклянно-чёрных глазах не было и намёка на слёзы - лишь звёздная вьюга.
Ущербная луна теперь висела перевёрнутой чашей - ровнёхонько над изломанной кромкой горизонта.
Морган стянул шапку и надел на Уинтера; она оказалась ему велика, разумеется, зато на безупречно белых щеках появился румянец, слабый, но вполне заметный.
- Теперь давай сюда руки.
Варежки поначалу сваливались, но потом Морган отыскал шнурок и утянул их по запястьям. Уинтер недоверчиво поднёс руки к лицу и несколько раз сжал ладони в кулаки.
- Нравится?
- Очень.
- Тогда с Рождеством, Уинтер, - улыбнулся Морган. - И не грусти.
- Не буду, - эхом отозвался мальчишка. А потом попросил, глядя исподлобья: - Покатайся вместе со мной. Я потом тебя провожу. Честно.
Они забрались на сиденье вдвоём. Уинтер уселся Моргану на колени и вжался ему в грудь костлявой спиной. Качели задрожали разом, все до основания - а затем сдвинулись с места сами собою.
Амплитуда росла - резко, дёргано, неестественно быстро.
Луна была то под ногами, то над головой.
Морган не запомнил, в какой момент обхватил мальчишку одной рукой поперёк живота, бережно удерживая от падения. Но холод он перестал ощущать почти сразу. Течение мыслей замедлилось; некоторое время на периферии сознания вертелась мысль, что семейный ужин скоро начнётся, что Донна уже нашла пирог и наверняка устроила скандал, что Дилан наверняка вовсю пикируется с Гвен, а Этель ровным голосом жалуется Годфри, что-де Сэм не приедет на ужин из-за него…
А потом это всё померкло и стало неважным.
- Ты ведь останешься со мной, братик?
- Конечно, Уинтер. Поиграем?
Сердце билось через раз, медленно и натужно. Луна стекала к горизонту бесформенной лужицей, и за ней по выпуклой линзе неба каплями ползли звёзды. Качели скрипели тише, тише…
Стрелки часов в кармане жалобно царапнулись последний раз - и замерли.
…Ему пять лет. Гвен уже почти пятнадцать, и она кажется совсем взрослой. Почти как мама. Только мама иногда смотрит на Моргана так, словно боится его, а Гвен - никогда.
- Искупаемся? Тебе ведь жарко, да?
У Лэнгов есть не только скрипучий дом с зелёной черепитчатой крышей, запущенный до безобразия сад и подвал с бесконечными рядами жутковатых, тёмных бутылок, но и собственный выход к морю, узкий полумесяц галечного пляжа в крохотной бухте. По левую сторону - угловатые, словно топором вырубленные скальные уступы, по правую - длинная коса с острыми изломами камней.
Гвен стоит, нагнувшись, и протягивает ему ладонь. Моргану смешно: он-то знает, что сестра на самом деле сама хочет искупаться, просто боится оставлять его в саду без присмотра. Дилан три дня назад свалился со старой сливы, и теперь рука у него замотана от локтя до запястья и висит на дурацкой коричневой ленте. Отец с тех пор ходит с потемневшим лицом и бормочет, что надо бы нанять хорошую няньку, а мама каждый раз леденеет, когда слышит это, и громко говорит, что к своим детям она чужую женщину не подпустит.
Разве что Донну; но Донна осталась в Форесте.
- Мо, пойдём! Ну тебе ведь жарко, я вижу!
Моргану становится жаль сестру, и он кивает.
На пляже ещё более жарко, чем в саду. Гвен через голову стаскивает ярко-голубой сарафан, кричит, чтоб Морган был на виду - и вбегает в воду, поднимая мириады брызг. Потом ныряет, выскакивает из волн почти до пояса, трясёт головой, хохочет… У Гвен очень белые зубы, а в каждом ухе по пять крохотных серёжек-гвоздиков с блестящими разноцветными кристаллами.
Морган думает, что у него очень красивая сестра, гораздо красивее всех этих её подружек, которые целой толпой заходят с ней после школы в особняк Майеров - делать уроки, смотреть сериалы, болтать и клянчить у Донны десерты.
“И Сэм красивая, - повторяет он про себя, словно боится забыть их разом. - И Дилан круче всех друзей. И мама самая хорошая. И папа…”
На отце он спотыкается; почерневшее от гнева и беспокойства лицо воскресает в памяти - и пугает по-настоящему.
Чтобы прогнать его, Морган заходит в воду по пояс и начинает умываться. Морская вода немного щиплет ссадину на левой щеке. Камни под ногами совсем не острые, они гладкие и приятные. Некоторые - шершавые или с ямками… Сколы попадаются очень редко. Моргану становится интересно; он медленно-медленно идёт вперёд, запрокинув голову к зеленовато-голубому небу, и ощупывает дно ступнями. Намокшая футболка надувается пузырём и поднимается к поверхности.
Дно исчезает внезапно.
Морган даже не соскальзывает - он падает с обрыва и рефлекторно выдыхает, когда море жадно обхватывает его со всех сторон. Пытается вдохнуть - и горло заполняется водой, и нос, и, кажется, живот… Вместе с водой в него словно попадают сотни маленьких барабанов и начинают стучать в унисон. Морган не знает, что делать; кругом только вода, оттолкнуться не от чего. Он чувствует себя потерянным и бесконечно удивлённым. Бой барабанов замедляется и начинает затихать.
