Внутренний дворец. Книга 1 (СИ) - Архангельская Мария Владимировна (читать лучшие читаемые книги .txt) 📗
Распорядок дня установился мгновенно и практически никогда не нарушался, если только Тайрен не звал меня к себе: утром и днём я занималась, вечера проводила либо в своей комнатке, за очередным упражнением в каллиграфии, либо в общей, так и хотелось сказать, гостиной Хризантемового павильона. Все наложницы обычно собиралась там: вышивали, сплетничали, играли в настольные игры, иногда музицировали. Но я практически никогда не принимала участия в их занятиях: меня просто молчаливо исключили из их жизни, и если и замечали, то чтобы отпустить какое-нибудь шутливое или саркастическое замечание. Кольхог и все прочие всем своим видом давали мне понять, что я – лишь временное явление в их дружном коллективе. А потому я обычно брала с собой свиток с каким-нибудь стихотворением, которое мы разбирали с наставником Фоном, садилась с ним куда-нибудь в уголок и пыталась прочесть его заново, заглядывая в свой словарик или «Тысячесловник», специальное пособие для запоминания иероглифов. «Тысячесловник», кстати, действительно был неплохим подспорьем – он состоял больше чем из сотни рифмованных строк, составленных из неповторяющихся иероглифов. Что-то вроде тех стишков, с помощью которых, как я знала от бабушки, в свою очередь выучившей их от матери, дореволюционные школьники запоминали, какие слова пишутся через «ять»: «Бедный, бледный, беглый бес убежал в соседний лес…»
Однако месяц шёл за месяцем, а его высочеству я не надоедала. Прошла зима, отшумев зимними праздниками и удивив меня количеством выпавшего снега – я-то думала, что здесь будут зимние ливни. Наступил март, вернее, как здесь говорили, месяц пробуждения насекомых, а Тайрен находил всё новые и новые темы для бесед, да и ночами его пыл не снижался. Я, признаться, тоже вносила свою лепту, расспрашивая его о стране, в которой оказалась, о её нравах, законах и обычаях. Конечно, обо всём это можно было бы расспросить и наставника Фона, но тот и так со мной мучился, и мне было неловко нагружать его ещё и своим любопытством. Тайрену же, кажется, доставляло удовольствие меня просвещать. Он подробно объяснял то, что было мне непонятно, нередко смеялся или удивлялся моей реакции, и между нами начиналась новые споры, в которых никому не удавалось переубедить другого, но зато время пролетало незаметно в охватывавшем нас обоих азарте.
И однажды настал день, когда одна из наложниц вдруг вечером подсела к моему столику, когда я копировала одно из стихотворений «Древних гимнов» – сборника песен, записанных в незапамятные времена и обязательных для заучивания наизусть любому человеку, претендующего хотя бы на зачатки образованности.
– Что ты делаешь? – спросила она.
Её голос прозвучал вполне дружелюбно, и потому я тоже ответила спокойно:
– Занимаюсь каллиграфией. Я недавно начала изучать вашу грамоту, мне надо тренироваться.
– Ну, это не помешает и тем, что начал давно, – заметила она, заставив меня несколько удивиться – я-то привычно ожидала колкости. – Можно взглянуть?
Я молча повернула к ней листок.
– Что ж, вполне неплохо. Ты ведь из западных пределов, сестра Тальо?
– Именно так, сестра… – я замялась.
– Кадж. Шэйн Кадж.
– Рада знакомству, – сказала я, и она усмехнулась, словно хорошей шутке.
– И правда. Мы до сих пор не говорили – так что совсем не знаем друг друга.
– А вы не боитесь, что вас осудят? – я кивнула в сторону остальных девушек, которые не то чтобы глазели на нас, но покашивались. – Я не пользуюсь популярностью.
– Люди всегда найдут, за что осудить, – Кадж пожала плечами. – Но я уверена, что очень многие из них не отказались бы свести с тобой знакомство поближе, когда б не шли на поводу у старшей сестры Кольхог. И, между нами, – она понизила голос, – Кольхог слишком много о себе мнит. Его высочество уже давно не так к ней благосклонен, как когда-то.
– Но она выше нас рангом.
– С этим не поспоришь. Но, быть может, скоро ей придётся потесниться.
Мы помолчали, наблюдая за занятыми рукоделием и шашками наложницами.
– Сестра Кадж… – неуверенно начала я.
– Да?
– А что бывает с теми наложницами… которые надоедают господину?
– Их участь печальна. Они доживают свои дни в забвении и одиночестве. А почему ты спрашиваешь?
– Так, просто. А бывает, что господин отсылает надоевшую наложницу?
– Это же позор! Если она почтительна к его родным, не изменяла, не больна, не воровала и не сеяла раздор в доме – как может человек, обладающий сердцем, её отослать?
– Ну а если вдруг случилось что-то такое? Или господин – человек без сердца? Куда она тогда девается?
– В дом родителей, – Кадж пожала плечами. – Может постричься в монастырь и искупать своё недостойное поведение молитвами и обетами. О худшем умолчим.
– Ясно…
– Странные у тебя мысли, сестра Тальо. Его высочество благороден, его добродетель сверкает золотым блеском. И у тебя нет причин думать, что он поступит с тобой, как с веером, выброшенным осенью.
– Я думала не о себе. Просто я тут чужая, мне всё интересно. И иногда я задумываюсь о странных вещах и задаю странные вопросы.
Монастырь, значит. Пожалуй, лучше уж остаться во дворце. Честно говоря, к монастырям я питала некоторое предубеждение. Я никогда не была верующей, и одна мысль о регулярных каждодневных молитвах и службах наводила на меня тоску. Хотя я ещё плохо представляла, как проходят здешние молитвы и службы. Много ли общего у здешних монастырей и христианских? Однако что-то общее определённо должно быть – бдения, молитвы, работа…
Помнится, когда-то не так давно, когда я только попала сюда, сама мысль о монастырях в стране махрового язычества показалась мне странной. Европейское мировоззрение – даже у неверующих сильны христианские стереотипы. Но потом я привыкла. Есть же монастыри и у буддистов, в конце концов, хотя буддизм вовсе не против других богов, помимо Будды.
– Ты опять задумалась, сестра Тальо, – сказала Кадж, и я усилием воли вернулась в настоящее.
Так и началась наша… ну, дружба – громко сказано, но приятельствование. Я не питала иллюзий насчёт её привязанности ко мне, но всё же достаточно охотно шла ей навстречу: худой мир лучше доброй ссоры. Вслед за Кадж и некоторые другие наложницы стали ко мне заметно дружелюбней, зато язвительность Кольхог и её подпевал возросла.
– Как ты это делаешь, Луй Тальо? – напрямик спросила она меня как-то, когда мы столкнулись в купальне – здешняя купальня, кстати, хоть и уступала размерами и роскошью той, что была в Светлом дворце, но тоже была неплоха. – Ты некрасива. Ты не воспитана как должно. У тебя нет знатных родных. Ты с трудом читаешь, не знаешь поэзии, не умеешь писать стихи, даже не поёшь. Ты дурно играешь и посредственно танцуешь. Чем же ты привлекла его высочество?
Тем, что у меня есть кое-что в голове, мрачно подумала я. Тем временем Кольхог критически оглядела меня, словно товар на рынке, я как-то и невольно сравнила себя с ней, благо мы обе были лишь едва одеты. Хотя на фигуру я не жаловалась, но её формы для мужчины должны выглядеть аппетитнее.
– Должно быть, ты очень хороша в искусстве спальных покоев? – Кольхог приподняла брови.
– Не мне судить, – сухо ответила я.
– Поделись с сёстрами, позволь и нам поучиться твоему искусству! Что его высочество любит с тобой больше всего?
– Об этом лучше спросить его самого.
– Нет, правда! Ты ублажаешь его руками? Или ртом?
– А какая тебе разница, сестра? – незаметно подошедшая Кадж уселась на скамейку рядом с бассейном, и подоспевшая служанка принялась заматывать в полотенце её роскошные тяжёлые волосы. – Любая наука на пользу, только если есть куда её применить.
– Должно быть, поэтому сестра Кадж не учится никогда и ничему, – Кольхог растянула губы в улыбке.
– Я понимаю ограниченность своих дарований. Женщина без талантов – добродетельная женщина. Госпожа Пэн в своём труде учит нас, что лучше быть нефритом и казаться песчаником, чем наоборот. Сестра должна это помнить, если смогла прочесть «Поведение женщин» до конца.
