Наследники Скорби - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка" (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗
— Такие дела, девочка.
Клёна тогда отвернулась к стене и замолчала. Она молчала до вечера. Все примеривала в уме страшную весть. "Такие дела, девочка". Как же? Совсем никого? Одна? И куда идти? Кому она нужна?
— Поплачь, птаха… — Фебр подсел к ней, когда за окном сгустились сумерки. — Поплачь. Горе слезами выливается.
Он погладил ее по острым плечам. Клёна повернулась к своему спасителю и хрипло сказала:
— Не могу…
И впрямь не могла. Не получалось. Кость опять засела в горле. Грудь щемило, сдавливало от рыданий, но… не получалось.
Тогда мужчина мягко поднял ее, обнял за плечи и сказал:
— Плачь. Надо.
Она уткнулась лицом в его черную рубаху и тихо-тихо заскулила. Как слепой щенок, потерявшийся от мамки. Твердая, словно деревяшка, рука гладила ее затылок.
— Плачь, плачь…
Рыдала Клёна долго, до икоты. Рубаха у него вымокла, а руки, должно быть, устали монотонно скользить по ее спине и плечам.
— Хоть кто у тебя есть родной? Дядья, может?
Она, разбрызгивая слезы, помотала головой, а потом вдруг спохватилась и ответила гнусавым голосом:
— Отчим. Но он не будет рад.
— С чего так думаешь? — удивился Фебр.
— Эльха… погиб… сын его. Мамы нет. А я — на что?
— Не любил тебя? — спросил обережник.
Клёна покачала головой, которая от рыданий снова начала болеть.
— Я его. Не люблю.
— А он?
— Не знаю. Поди, тоже.
— Надо увериться. Как окрепнешь, поедем. Где живет отчим-то?
Девушка вскинула на собеседника красные от слез глаза и просто ответила:
— В Цитадели.
— Вот так оборот… — крякнул с полатей Полян. — Как, говоришь, зовут батю твоего?
— Клесхом.
В горнице воцарилась такая глухая тишина, что Клёна подумала, будто ее не расслышали. Однако Фебр смотрел оторопело, а Орд оторвался от свитка, который читал при свете лучины, и теперь глядел на девушку круглыми от изумления глазами.
— Вот так оборот… — повторили хором за Поляном оба обережника.
Нэд сидел на привычном месте — за столом в своих покоях, в которых сиживал последние двадцать лет. Однако с трудом сдерживался посадник, чтобы не ущипнуть себя, не проверить — въяве ли все происходит? Блазнилось — пустили его, дурака старого, на родную лавку из жалости, чтоб не захирел с тоски.
Клесх ходил по покойчику вперед-назад и говорил глухо:
— Майрико упокоили, как подобает. Я уезжаю нынче. Опасно время терять, на печи сиживая. Нужно в люди идти, новый уклад до них доводить, недовольных усмирять, сомневающихся убеждать. И брать всех под одну руку, чтобы не расползались. Просить тебя хочу, Нэд…
Он замолчал и обернулся к настороженно слушающему его мужчине.
— Да что ты все волком смотришь? — раздосадовался ратоборец. — Что тебе опять не так?
Посадник помолчал, собираясь с мыслями. А правда, что ему не так? Да все! Чувствовал себя, будто пес дворовый, которому, чтобы не брехал, кость мозговую бросили.
— Ну? — Клесх подошел к собеседнику и навис над ним, упираясь ладонями в стол. — Чем опять тебя не уважил? Всякий раз так будешь теперь бычиться?
Нэд с трудом поборол в себе желание грохнуть кулаком по столу и потребовать, чтобы молодой крефф не забывал о почтении. Однако вовремя опамятовался.
— Ты… прости… Глава… — с трудом выталкивая слова, заговорил он. — Тяжко после стольких лет себя перековать. Трудно.
В ответ ратоборец в сердцах плюнул на пол и рявкнул:
— Чего трудно? Где сидел, там и сидишь, что делал, то и продолжишь! Я в Цитадели появляться буду, дай Хранители, в несколько месяцев раз. Мне ни хоромы твои не нужны, ни креффат. На тебя все оставляю!
Он замолчал, досадуя твердокаменному упрямству бывшего Главы. Уж, казалось, ну чего делить им? Так нет! Сидит бирюк бирюком, брови супит, рожа недовольная…
— Нэд, — Клесх вздохнул, — я в крепости жену оставляю. Непраздная она. Пригляди. Не знаю, когда вернусь. Может, уж родит к тому времени.
У новоиспеченного посадника глаза полезли на лоб. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, сомкнул и разомкнул губы, закашлялся и просипел:
— Какую жену?..
— Беременную! — рявкнул Клесх, однако усилием воли взял себя в руки. — Она без дела сидеть не привыкла. Жить будет пока в моем покойчике, ей хватит. Работу любую знает. И пряха, и ткаха. Но ты проследи, чтобы ее грамоте учить начали. В Цитадели пригодится. Да и просто… приглядывай…
Посадник растирал под рубахой грудь. Пень бестолковый! Ведь узрел во вчерашней суматохе, как молодая красивая баба жалась к креффу, но в голову взять не мог, что жмется не просто так! Девки к нему вечно липли, как к прянику. Случалось, доходили до Нэда слухи о Клесховых похождениях. Баб он любил. А уж по дорогам, где обозы водил, поди, ни одной деревни просто так не миновал. Стервец. Но чтоб женой обзавелся?
Все эти мысли, как пчелиный рой, гудели в голове посадника, мешая ему сосредоточиться.
— И вот еще что. У меня дети в Вестимцах. Мальчишка и девка. Ежели с каким из обозов приедут, определи их к матери. Она уж и так извелась вся, — тем временем продолжал ратоборец.
— Ты… — подал, наконец, голос посадник. — Майрико…
— Говорю ж, упокоили. Досуха исчерпалась… — Крефф замолчал, глядя в пустоту, вспоминая изуродованное смертью, обескровленное восковое тело. — Дарина про нее ни сном ни духом. Узнает так узнает. Но уж нарочно языками-то не мелите.
Нэд усмехнулся. Ежели что Клесха когда и погубит, так это неумная любовь к бабам. Не Ходящие, нет. Бабы.
— Эх, соберутся, Клесх, как-нибудь твои девки всем миром… — заговорил посадник, пряча улыбку.
— Избави Хранители, — усмехнулся ратоборец, одновременно чувствуя, что лед между ним и Нэдом отчего-то… не треснул еще, но уже поддался, заскрипел.
— Значит, сын и дочь?
— Падчерица. Дарина сказала, будто Майрико грамотку тебе нацарапала. Что там?
— Да все то же, — вздохнул посадник. — Про весь разоренную, что да как случилось. Сколько народу сгибло. Видать, боялась, что деревенские перепутают со страху или приврут…
Клесх кивнул:
— Ладно, прощевай. Мира в дому.
— Мира в пути.
Хлопнула дверь. Нэд остался сидеть, глядя в пустоту.
Сгибла глупо и страшно лучшая целительница крепости. Сгибла как ратоборец, спасая людей, уводя их от опасности, делая то, чему не училась, чего не умела. Хорошая была Майрико девка. А уж лекарка и вовсе предивная. Жаль, Хранители отмерили ей жизнь короткую и горькую. Ходила за Клесхом своим, будто сговоренная. А теперь вон умерла, а ему и дела нет. Раздал указания, как пряники, и был таков.
Еще и обженился. Детьми обзавелся.
И горько вдруг стало Нэду от того, что понял он, чего лишился. И чего других лишиться принуждал.
Сын. Падчерица. Жена беременная.
— Дяденька, а дяденька! — разнесся по каменному коридору звонкий голос. — Дя-а-аденька!
Клесх замер и обернулся. В нескольких шагах от него стояла чудная патлатая девка. К груди она бережно прижимала ком мятого тряпья.
— Дяденька!
— Чего тебе? — Он внимательно ее оглядывал.
— У тебя глаза-то мертвые какие! — испугалась она. — И страшный ты весь!
— Страшный — так не гляди, — пожал он плечами и развернулся, чтобы идти дальше. Уже понял, что наткнулся на Донатосову дурочку.
Но Светла забежала вперед, снова глянула в изуродованное лицо обережника и сказала назидательно:
— Ты вот зря обиделся. Правду ведь говорю. Страшный ты. Безжалостный. И смерть вокруг тебя. Так и вьется!
Крефф вздохнул и как можно спокойнее произнес:
— Светла. Узнаю, что донимаешь Донатоса — распоряжусь, чтобы отправили тебя в самую захолустную сторожевую тройку. В Любяны. Колдун ихний без дела чаще мается, чем ненаглядный твой. Вот и будешь там докуку чинить. Ему смех, тебе развлечение. Поняла? Только узнаю, что креффу кровь портишь…
Она испугалась, забеспокоилась, закивала:
