Черное колесо - Бок Ханнес (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗
Главный инженер Маккензи – шотландец. Маккензи ему нравится, но чёрт бы побрал его дизели – им здесь не место. Он ими никогда не пользуется, кроме крайней необходимости, и старается о них забыть. Но в конце концов пришлось пойти на некоторые уступки делу – из-за него нужно быть в определённом месте в назначенное время. Когда его дочь выйдет замуж, – а он считал, что это произойдёт скоро, – он намерен полностью отойти от дел. Тогда он выбросит моторы, переоборудует роскошные каюты и направит «Сьюзан Энн» на Восток, по следам старого капитана Бенсона.
Экипаж знает о его намерениях и полностью его поддерживает, даже оба кока: баск по имени Фелипе и негр из Филадельфии, помощник Фелипе, почти такой же опытный. Его зовут Слим Бэнг, и на клипере старого капитана Бенсона был кок с таким же именем. Старому капитану нравилась его стряпня, а он был в этом привередлив. Если приходилось, он мог питаться сухарями, но ему это было не по вкусу…
Тут пробили шесть склянок; Бенсон резко встал и сказал:
– Я никогда не разговаривал с Кертсоном так, как с вами. Быть может, я об этом пожалею… но сейчас мне это помогло. Спокойной ночи.
Он открыл дверь, и я направился в свою каюту.
2. ДЕБОРА ДАЁТ РАЗЪЯСНЕНИЯ
Было три часа ночи, когда я уснул, но с восходом солнца я уже был на ногах. «Сьюзан Энн» убаюкивала меня, но теперь плеск волн говорил, что я поспал достаточно. Я посмотрел в иллюминатор. По-прежнему дул попутный ветер, взбивая на гребнях волн пенные белые вымпелы. Золотые ленты водорослей прошивали голубое море. Из воды выпрыгивали летучие рыбки, вспыхивали на солнце и ныряли обратно в заполненные расплавленным сапфиром провалы меж волн. Поднялась волна, сверкнув на солнце сияющим изумрудом, прямо из центра её барракуда смотрела вслед ушедшей от неё летучей рыбе. Волна схлынула, и барракуда исчезла. Я торопливо принял душ, оделся и вышел на палубу.
У борта стоял Мактиг. Рядом с ним – Флора Сватлов, её лёгкую одежду трепал ветер, и она держалась поближе к Мактигу. Когда я подошёл, оба повернулись ко мне, и в глазах Мактига появилось явное облегчение, а в глазах Флоры – раздражение. Дневной свет не уменьшил её красоты. У неё оказалась кремово-оливковая кожа, какая бывает у брюнеток; ни на коже, ни на алых губах – ни следа косметики. Она была так ослепительно прекрасна, что я подумал: может, в душе её и правда есть огонь. Что бы она ни испытывала ко мне, как бы ни сердилась, но поздоровалась она очень вежливо.
Мактиг сказал:
– Капитан Джонсон справлялся о вас. Я провожу вас к нему. До завтрака, Флора.
Мы направились на корму.
– Разговаривали с Большим Джимом? – поинтересовался Мактиг.
– Не очень долго. По-моему, я прошёл испытание.
У руля стоял коренастый моряк, рядом – капитан Джонсон, рослый и худой, как и сам Бенсон, с обветренным лицом, маленькими проницательными серыми глазами и копной волос песочного цвета. Когда Мактиг нас знакомил, он протянул мне узловатую руку.
– Надо выполнить некоторые формальности, – сказал капитан. – Сейчас спустимся ко мне в каюту и займёмся этим. После завтрака вы, наверное, захотите провести обычный осмотр экипажа.
Он дал краткие указания рулевому. Спускаясь по трапу, я заметил невдалеке всплеск юбки Флоры Сватлов. Мактиг, очевидно, тоже, потому что спросил, не возражаем ли мы, если он пойдёт с нами. Пока я отвечал на вопросы и подписывал бумаги, он сидел в каюте, задерживая нас под тем или иным предлогом, пока не прозвучал колокол.
– Завтрак, – объявил Мактиг. – Идёмте. Хозяин любит пунктуальность.
Однако, когда мы вышли из каюты капитана, Мактиг не слишком торопился, и потому, войдя в столовую, мы уже всех застали за столом. Во главе стола сидел Бенсон, справа от него Пен и слева – леди Фитц-Ментон. Рядом с ней – Бурилов, доктор Сватлов сидел возле Пен, а дальше – Флора. Рядом с ней развалился Чедвик. Увидев нас, он вскочил и жестом пригласил Мактига занять освободившееся место. В его взгляде сквозила насмешка.
Мактиг вспыхнул и сказал:
– Сидите, Чед. Я сегодня позабочусь о докторе.
Флора бросила на него укоризненный взгляд. Я видел, как Бенсон взглянул на освободившееся место, потом на Чедвика, на Мактига, на мгновение задержался на Флоре, потом – на Пен.
Чедвик сокрушённо поник:
– О, простите. Я только подумал…
И не сказав, о чём он подумал, сел на место. Но Мактиг ещё сильнее побагровел, а Бенсон снова обвёл взглядом всех четверых.
На птичьем лице леди Фитц появилось восхищённое выражение. Она мечтательно сказала:
– В такое утро Бог любит свой мир разве вы этого не чувствуете, мистер Мактиг?
– Нет – хмуро ответил тот.
Леди Фитц вздрогнула, потом укоризненно погрозила пальцем.
– Тогда в вас нет гармонии. Вы настроены на неверные мысли, мистер Мактиг. Вы должны повторять: «Бог любит свой мир. Бог любит все что есть в его мире. Я часть Божьего мира. Значит, Бог меня любит». Вы должны повторять это снова и снова, пока не достигнете гармонии.
Я удивлённо посмотрел на неё, – но она, очевидно, говорила искренне. Пен хихикнула и сказала:
– Начинайте, Майк. А мы все вас поддержим.
Преподобный Сватлов, казалось, слегка обиделся. В глазах Бенсона блеснули огоньки. Мактиг совсем залился краской и выразительно заявил:
– Вздор!
Пен снова хихикнула и воскликнула:
– О, Майк, как грубо!
Леди Фитц поддакнула:
– Очень грубо. Клянусь, вам сегодня очень плохо, мистер Мактиг.
И завтрак пошёл как ни в чём не бывало. Тянулся он долго. Я все больше и больше удивлялся, чувствуя себя посторонним наблюдателем среди какой-то незнакомой мне фауны. Во время работы в больнице я, конечно, сталкивался с различными случаями душевных и умственных расстройств, но никогда не видел людей, которые, внешне оставаясь нормальными, проявляли бы столько странностей в речи и поведении.
Казалось, у них нет никаких сдерживающих начал. Они с абсолютной откровенностью говорили всё, что придёт в голову; впрочем, за исключением доктора Сватлова, да и тот все воспринимал с благожелательной терпимостью. В разговоре поднимались темы, которые обычно обсуждают только в очень интимном или научном кругу. Никто, даже Бенсон, казалось, не обращал никакого внимания на то, что чувствуют остальные. Время от времени кто-нибудь начинал сердиться, но на собеседников это никак не действовало: они продолжали оскорблять, обсуждать или анализировать друг друга, словно говорили о лабораторных кроликах. В течение последующих дней я постепенно привык к этому, но в первое утро бывали минуты, когда я чувствовал себя совершенно сбитым с толку.
Бурилов хмурился и не принимал участия в общем разговоре. Время от времени леди Фитц что-то шептала ему, но он только качал головой и что-то бормотал. К концу завтрака она взяла его за руку, похлопала по ней, после чего на своём образцовом английском сказала:
– Алексей, скажи нам, что тебя тревожит? Твоя аура потемнела. Твои поля негармоничны. Они зловещи, Алексей. В одиночку я с ними не справлюсь. Расскажи нам, дорогой друг, что тебя беспокоит. Освободи свой мозг, раскрой его перед нами. Все сконцентрируются и заполнят его добрыми мыслями. Ну же, мой друг!
Она посмотрела на нас, разведя руки. Я оглядел остальных, ожидая увидеть удивлённые или насмешливые лица, но никто не посчитал слова леди Фитц странными. Пен пропела:
– Великолепно! Конечно, мы все сконцентрируемся. Раскройте свой мозг, мистер Бурилов!
Мактиг сказал:
– Мне всё равно, опустошит он свой мозг или нет. Но я не хочу ничего туда вносить.
Никто не обратил внимания на это неприятное заявление. Бурилов драматично встал.
– У меня была ужасная ночь. Я промучился до утра.
Он поднёс руки к голове и развёл их, закрыв глаза. Мактиг негромко захлопал в ладоши и воскликнул:
– Прекрасно, Бурилов! Второе действие «Аиды». Радамес впадает в отчаяние. Прекрасно!
