Возвращение к себе (СИ) - Огнева Вера Евгеньевна (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Вспомнил помазание Готфрида на княжество, формально носить корону Иерусалимского монарха тот отказался. Потом была экспедиция на юго-восток. Зачем? Долго, путано, медленно, восстанавливалась память: где-то в пустыне, по слухам, существовали медные рудники. Его послали на их поиски? Или сам пошел? Не вспомнил. Какие-то городки, деревеньки, белые и желтые дома, сухие, серые от пыли и зноя рощи, тропы, уводившие на восход; потом: каменная, всхолмленная равнина с дымкой гор на краю. А за этим - отчетливо как при вспышке молнии: кустик у дороги, растущий прямо из камня, и - лавиной - всадники в белых бурнусах. Еще вспомнил, как под звон шлема, вдавленного в черепную кость метко брошенным из пращи камнем, картина покривилась и начала распадаться.
За ним хорошо следили. Перемены, происходящие в недужном великане, не прошли незамеченными. Как-то раз неподвижного старика лекаря или надсмотрщика сменил невысокий, довольно молодой с гладким полнощеким лицом сарацин. На подбородке у него курчавилась редкая, смоляная бородка. В чуждых, черных с поволокой глазах светились искорки интереса, которые, впрочем, тонули в облаке излучаемого им презрения. Близко к раненому он не подходил, вещая от входа.
Хаген ни слова не понял из пространной гортанной речи. Ясно было только, что по мере ее произнесения человек все больше и больше раздражался. Под конец он поднял над головой руки и потряс ими, призывая кары небесные.
Надо было отвечать, Хаген собрался с силами и открыл рот. Поймет или не поймет гневный сарацин, в конце концов, неважно. Но набранный в грудь воздух не желал выходить словами. Вместо речи из горла вырывались хрипы и беспомощное мычание.
Хаген попробовал еще раз - лучше не стало. Он старался, пока были силы.
Усталость завертела предметы и лица безумным хороводом. Подкатила тошнота, а за ней страх. Случилось то жуткое, что может случиться с человеком, получившим удар по голове, - он потерял речь.
Двое суток после этого открытия Хаген пролежал, отвернувшись к стене. Много ли надо, изможденному хворью телу? К концу второго дня колокольный гул в голове стал нарастать, белая пелена беспамятства опять показала свои щупальца. Жажда высушила глотку так, что та казалась обожженной. Хаген терпел, как избавление, призывая смерть, которая казалась ему единственным выходом. Иначе впереди ожидало чудовищное, безгласное существование сарацинского раба, отличающегося от скота только умением ходить на двух ногах.
На другой день три пары рук оторвали неподъемное тело великана от лежанки и перевернули.
В хижине стало непривычно тесно. Кто-то мельтешил перед глазами. Окрик заставил людей, отойти в сторону. У двери, рядом с давешним толстощеким сарацином, стоял пегобородый старик с узким надменным лицом. Голову старика венчала белая как облако, чалма.
Толстощекий разразился речью, но высокий старик прервал его движением руки. Чуть повернув голову, он отдал приказ. Хагену кинжалом разжали рот и напоили.
Третий день без воды… он не мог сопротивляться, не мог сжать зубы, чтобы чистый, прохладный поток не возвращал его к жизни.
Оттого, что смерть прогнали, оттого, что мука будет продолжаться бесконечно, стало невыносимо горько.
Очень молодой, огромный, хоть и исхудавший человек в обрывках серых тряпок, неподвижно лежал на вонючей подстилке. По грязным вискам катились слезы, промывая светлые дорожки к совершенно седым волосам.
Дальше его кормили и поили насильно. Втискивали в рот кончик полого рога или разжимали зубы и вталкивали те самые разваренные скользкие стебли, угрожая, если не будет глотать, выколоть глаз.
Силы помаленьку возвращались, он даже начал, борясь с дурнотой и неумолчным звоном в ушах, присаживаться на своей лежанке. Вместе с тем забрезжила крохотная, тонкая и зыбкая, как паутинка на ветру, надежда: прикидываться немощным, пока не вернутся силы, а потом уйти. Он уже давно заметил - настоящей охраны к нему не приставляли. Старик, который в первые дни постоянно находился рядом, на ночь стал уходить. Путь на волю был свободен.
Куда он пойдет? Хаген гнал от себя эту мысль, иначе отчетливое понимание, что слабый, безъязыкий, напрочь чужой этому чуждому миру, лишенный еды и главное воды - в лучшем случае он погибнет от жажды или достанется большой пустынной кошке, в худшем - его поймают, вернут и будут мучить, пока не замучат до смерти.
Беспросветное рабское существование было хуже, чем смерть в пустыне.
Высокий седобородый сарацин, когда-то силой вернувший Хагена к жизни, на этот раз появился в сопровождении щуплого, человека, на котором вместо обычной джелябы, поверх сомнительного цвета рубахи болталась долгополая безрукавка.
Мелкие смоляные кудри прикрывала маленькая круглая шапочка. В черных, навыкате глазах, Хаген с удивлением обнаружил сострадание. По знаку старика, гость заговорил по-франкски, страшно коверкая слова:
- Мулла спрашивает, слышишь ли ты его?
Хаген кивнул.
- Мулла, спрашивает, почему не отвечаешь? Не хочешь?
Хаген остался неподвижен.
- Не можешь говорить?
Кивок.
Мулла и толмач заговорили по-арабски. Хагену показалось, что толмач пытается спорить, на что мулла ответил коротким, несильным ударом своей палки. Толмач вновь обратился к Хагену:
- Мулла спрашивает, согласен ли ты, принять его веру? Подожди, - человек выставил перед собой руки. - Если ты примешь ислам, господин заберет тебя к себе, будет хорошо кормить и лечить. Потом ты станешь воином. Если откажешься, тебя или убьют, или прикуют к колесу, будешь качать воду для правоверных.
А как же выкуп? Хаген точно знал, что за знатного человека можно было получить немалые деньги.
Такая мена процветала с самого начала похода. Ни мулла, ни круглолицый кади не выглядели глупцами. Почему же не догадались? Кольчуга, оружие, одежда - все, что было с ним и на нем, говорило о его далеко непростом происхождении. Хаген приподнял голову и впервые, наверное, пристально себя осмотрел.
Увы, знакомыми оказались только обрывки гамбизона. Бедра прикрывала серая ряднина из местной бумажной ткани. Если он попал в плен уже в таком виде - немудрено, что разговора о выкупе никто не заводил.
Хаген бессильно откинулся на подстилку. Поди, объясни безъязыкий слепому…
Двое у порога опять заспорили. Мулла, видимо, не на шутку рассердился. Посох несколько раз прогулялся по склоненной спине толмача. Тот опять склонился над франком:
- Ты согласен? Мулла считает, я неправильно тебе объяснил, грозится привязать меня на площади к столбу. Я - только бедный иудей… - глаза толмача налились слезами.
Что можно было ответить? Хаген коротко и резко мотнул головой. В ушах отчаянно зазвенело. Глаза он прикрыл, но бешеное верчение не прекратилось.
Его еще дважды переспрашивали, и дважды он отвечал отказом. Мулла, не добившийся от упрямого франка толку, ударил уже не переводчика, а пленника: коротко, зло с оттяжкой. Оттолкнул толмача и вышел из хибары. Иудей, в последний раз оглянувшись на Хагена, канул следом.
Дни слились в один нескончаемый, мутный, однообразный поток. Какая никакая кормежка, а главное покой сделали свое дело - Хаген стал поправляться. Сначала он садился, опираясь на трясущиеся руки, потом начал вставать. Когда недужный великан впервые показался на пороге мазанки, посмотреть сбежалась половина деревни.
Расположившись кривым полукругом люди, - все мужчины, - лопотали, непременно тыкая в него пальцами, кое-кто угрожающе замахивался и начинал хохотать, призывая односельчан вместе повеселиться. Когда к мазанке подошел кади, люди замолчали, но ушли только после окрика. За кади плелся молодой, толстый, неопрятно одетый сарацин в засаленном фартуке. Хаген ко времени его появления уже изрядно устал. Не озаботившись поприветствовать местную власть, он откачнулся от двери и прилег на свое место у дальней стены.
В покое его на этот раз не оставили. Толстый, воняющий потом и дерьмом парень пристроил на щиколотку франка железное кольцо с цепью саженей в пять. Костыль, прикрепленный к цепи с другой стороны, вколотили в стену. Подергав сначала костыль, - не поползет ли, - потом кольцо на ноге пленника, толстый поднялся, улыбаясь пустой улыбкой идиота.
