Ведьмаки и колдовки - Демина Карина (бесплатные версии книг TXT) 📗

Именно страх и осадил ее.

— Правильно, девочка. — Теперь она глядела в глаза Богуславы сразу из всех зеркал, за которыми прятались сонмы проклятых душ. — Именно страх всех и держит… не переживай. Осталось уже недолго. Скоро ты получишь свободу…

От ее смеха зеркала покрылись мельчайшими трещинами. И души забеспокоились. Они, бесплотные, бились о невидимую преграду, расшибая туманные крылья…

— Скоро…

— Что ты сказала? — Ядзита села рядом и взяла Богуславу за руки.

Это прикосновение опалило. И тварь, которая недавно успокоилась, вновь ожила.

— Отпусти!

— Нет. — Ядзита улыбалась. — Давай с тобой посидим… поговорим… о вышивке? Тебе нравится вышивать? Нет? Я вот раньше тоже не любила… а потом как-то… когда заняться нечем.

Тварь шипела.

Она видела выпуклые, прозрачные какие-то глаза Ядзиты, чуяла запах ее, сладкий аромат человеческого тела, тепло, от него исходившее, такое близкое, манящее.

И это тепло сводило тварь с ума.

Ей хотелось добраться. Забрать.

Впиться в неестественно белые, удивительной мягкости руки и глотать горячую сладкую кровь… желание твари было омерзительно.

И притягательно.

И сама Богуслава уже сглатывала слюну, не умея устоять перед чужим, но таким близким и понятным желанием.

— Некоторым вот бисер больше нравится. — Ядзита заставила Богуславу раскрыть ладони, и та удивилась тому, что на нежной коже отпечатались следы от ногтей.

А Ядзита словно и не увидела. Касалась рук нежно, осторожно.

— И конечно, я видела бисерные вышивки, красота неимоверная… а еще лентами можно… у меня матушка великолепно лентами вышивала, дома еще остались, наверное… я же все больше крестиком. А здесь главное — приличную схему иметь… без схемы — сущая ерунда получается.

Тварь слушала.

Очарованная запахом, близостью жертвы, глазами ее, в которых отражалась она… и Богуслава видела это отражение.

Тело-шар и многочисленные членистые конечности, поросшие редкими волосками. Волоски шевелились; и Богуслава знала, что ими тварь видит.

Слышит.

Чует.

— Еще, конечно, важно, чтобы канва приличная была… и нитки. Ты не представляешь, до чего сложно достать хорошие нитки! — Ядзита не моргала.

А пальцы шевелились, сплетая шелковую сеть…

…и, наверное, будь тварь чуть поглупей, все бы получилось.

В последнее мгновение, когда сеть была готова, тварь отпрянула, вытолкнув перед собой Богуславу. И шелковое плетение соскользнуло с волос.

— Что за гадость? — Богуслава отбросила его.

Попыталась.

Сеть липла к пальцам и их же опаляла.

— Убери! — взвизгнула Богуслава.

Ядзита молча сняла нити и спрятала в широкий рукав.

— Тебе нужна помощь. — Она сказала это, глядя мимо Богуславы. — Попроси… пока еще от тебя хоть что-то осталось.

Тварь рычала.

И мелко судорожно вздрагивала. Пожалуй, она боялась?

Ядзиты?

— Ненормальная! — Страх твари передался Богуславе. И желание ударить по губам, и чтобы до крови.

— Мы все здесь в какой-то мере ненормальны, — весьма спокойно произнесла Ядзита, отступая к дверям. — Но тебе еще можно помочь. Если, конечно, ты сама этого хочешь.

Хочет.

Наверное.

Записку Лизаньке передали с букетом роз.

Розы были белыми, правда, в количестве всего-то дюжины, зато букет был украшен веточками аспарагуса и лентами.

Красиво.

И письмецо в белом конверте, сбрызнутом туалетною водой, крепкою, хорошей. Лизанька письмецо вертела, нюхала, любовалась… нет, открыть, конечно, открыла, но не сразу.

Перечитала трижды.

До чего ласковый он!

И слова-то какие находит! Приятно чувствовать себя отрадою души и единственною надеждой на личное счастье. И красота ее глаза застит, покоя лишает, сна…

Лизанька вздохнула и, послание к груди прижав, испустила вздох, каковой самой Лизаньке показался томным. Нет, не нужны ей короли и королевичи. А вот любезный Себастьянушка, князь ненаследный… пока ненаследный, но Лизанька законы знает, даром что воеводина дочь, потому и представляет себе хорошо, что такое апелляция и протест. Конечно, Себастьян сам по себе не согласный протестовать, но ежели для будущих детей… нет, о детях она пока не заговаривала, справедливо полагая, что все в жизни должно быть по порядку.

Сначала любовь, потом свадьба и вояж, о котором она только-только думать начала, примеряясь, куда бы хотела поехать, ну и дальше уже, по возвращении на родину, как водится, дети… двое.

Или трое?

Лизанька пока не решила.

Она села было перечитывать письмецо в который уж раз, когда горничная заявила, что, дескать, к Лизаньке с визитом явились… визитеров Лизанька не ждала, а увидев папеньку, который с видом мрачным, насупленным расхаживал по дорожке перед Цветочным павильоном, вовсе не обрадовалась.

— Здравствуй, — сказала Лизанька и щечку для поцелуя подставила.

Сама же испытала… нет, пожалуй, не стыд, скорее уж смущение, поскольку выглядел папенька обыкновенно. Немолодой, обрюзгший, и лысый, и одет просто. Костюм из хорошего сукна, но куплен в лавке готовой одежды, тогда как людям высокого звания надлежит собственным портным обзавестись. И рубашки брать не в познаньском универсальном магазине по полтора злотня за дюжину, а у белошвеек заказывать… запонки вот хорошие: дорогие, с аметистами. Так и понятно, Себастьяном даренные.

— И тебе доброго дня. — Папенька против ожидания не стал в щеку целовать.

А хмурый какой…

Небось донесла хельмовка смуглявая… и чего наговорила?

А чего бы ни наговорила, Лизанька все отрицать станет. И вообще, эта папенькина акторка сама всяческий стыд потеряла! Небось собственное-то счастие упускать не собирается, хвост драный перед королевичем распускает…

— Ах, папенька! — Лизанька заулыбалась, делая вид, что безмерно счастлива видеть родителя. — Как я по тебе соскучилась.

— Неужели? — Евстафий Елисеевич вздохнул и, вытащив платок, отер лысину.

Жарко.

И в парадно-выходном костюме, выбранном супругой за исключительное качество и колер — темно-синий, в узкую лиловую полоску, — он прел. Пиджак давил в подмышках и на животе натягивался так, что при каждом движении ткань, та самая, исключительного качества, пусть и по сниженной цене, потрескивала. Евстафий Елисеевич в цивильном платье чувствовал себя крайне неуютно.

А может, не в платье дело, но в самом месте этом?

Как-никак королевская резиденция…

…и супруга отчаянно желала попасть сюда, дабы с дочерью свидеться. Евстафий Елисеевич обещался — свидятся, как иначе, — но сначала он сам с Лизанькою поговорит.

Вот только с чего беседу начать, воевода не знал.

И шел по дорожке, задыхаясь от жары и тесноты.

Оглянувшись, убедившись, что никого-то нет поблизости, он расстегнул круглые костяные пуговицы и наконец вздохнул с немалым облегчением. Жилета по летнему времени супруга разрешила не надевать, и уже за это Евстафий Елисеевич был ей благодарен.

— Рассказывай, дорогая, — сказал он дочери, которая щебетала что-то про то, как ей здесь нравится. Королевский парк и вправду был хорош.

Цвели розы. И маргаритки цвели. И глициния опустила ветви под тяжестью лиловых гроздей. И все-то цвело, пахло, радовало глаз. Пчелы гудели. И в этакой красоте собственные мысли Евстафия Елисеевича путались, делались тягучими, неудобными. Сразу появлялись сомнения, что, может, вовсе и не прав он, что Лизанькина судьба и вправду жить среди этакой красоты…

Но от мыслей Евстафий Елисеевич отмахнулся. Судьба судьбой, а дело делом.

— Так я рассказываю, папенька! — Лизанька взмахнула ручкой, отгоняя назойливую пчелу. — Давеча мы ходили в зверинец… и со снимками нашими открытки отпечатают, продавать будут… а третьего дня было дефиле в платьях от модного дома…

…и Лизанька мечтала, чтобы ей свадебное досталось, но его, конечно, Мазене отдали, пусть бы Мазена вовсе и нехороша собой была. Зато из Радомилов.

Вот и побоялись оскорбить древний род.