Книга без переплета - Гарина Инна (мир книг TXT) 📗
— Обещаю, — торжественно сказал Доркин. — Однако, по-моему, ты слишком быстро набираешься. Так не годится.
— Не годится, — согласился чатури. — Но так и есть. Через это я и погиб в свое время.
— Как это?
Чатури попытался зловеще заскрежетать клювом, но получилось лишь слабое щелканье.
— Хорас, этот негодяй… я ведь не рассказывал, как ему удалось меня поймать?
— Нет.
Баламут навострил уши.
— Так и удалось. И я ведь знал, знал этот старый, испытанный способ так испокон веков ловят и райских птиц, и жар-птиц… и все же я спустился с дерева, не в силах устоять перед соблазном попробовать отборной яровой пшеницы, вымоченной в вине. Думал успею удрать, прежде чем затянется сеть. Не успел.
— Бедняжка, — сказал Баламут, пораженный этим откровением. — Но хоть попробовал?
— Попробовал… С тех пор дал клятву не прикасаться к вину. Но сегодня такой день — удивительный день, скажу я тебе, Баламут! Я чувствую, сегодня боги будут говорить со мною. Они откроют мне какие-то тайны… и тайны эти суть велики…
— Тогда не пей больше, — забеспокоился Доркин. — А то еще не поймешь ничего или перепутаешь!
— Ни за что. Я слишком рад за тебя и твою… ик!.. принцессу. Пусть боги говорят — я готов!
Он действительно был готов. Баламут только досадливо щелкнул языком, когда буквально сразу после этих слов чатури опрокинулся на спинку, раскинул как попало свои великолепные крылья и захрапел прямо на столе, устремив к потолку разинутый клюв.
Впрочем, Баламуту и самому много не понадобилось. Очень скоро он почувствовал, что глаза начали слипаться, а пол утратил свою устойчивость. Кое-как совладав с непослушными ногами, он перенес чатури со стола на свою кровать, а сам отправился спать туда, где спал все время после изгнания Хораса — под дверь к принцессе Май. Там в уголочке у него было припасено два одеяла, одно из которых он стелил на пол, а другим укрывался, и так же он поступил и сейчас, хотя принцессу вроде бы не от кого было охранять. Особенно теперь, когда и царственного соперника не стало. И едва успев приклонить голову, Доркин заснул крепчайшим и сладчайшим сном, не предчувствуя более никаких бед, наконец-то счастливый…
По времени и впрямь была уже «ночь», так что ничего удивительного не было в том, что его сморил столь глубокий сон. Сон одного за другим сковал и остальных обитателей крепости Хораса. Поэтому никто не увидел, как вечно хмурое небо за окнами вдруг потемнело, словно на эту землю пала настоящая ночь. Мрак окутал безжизненные деревья в лесу, мрак укрыл четырехбашенное здание из красного кирпича, мрак расползся по его внутренним покоям, коридорам и лестницам. Мрак придавил собою огонь в каминах, оставив лишь слабо тлеющие угли с перебегающими по ним искорками. Непроницаемый мрак воцарился всюду, нежданный, зловещий, и никто не знал об этом, ибо сон сморил всех.
Только чатури метался на кровати Доркина и что-то тревожно бормотал, словно силясь проснуться, но оковы сна были неодолимы. Самого же Баламута до поры до времени не тревожило ничто. Он спал и снился самому себе малышом, беспечным и свободным от всех и всяческих тревог, сидел на коленях у своего отца — королевского шута, а тот смешил его, и Доркин улыбался во сне.
Сновидение переменилось внезапно. Только что он смотрел в веселое лицо отца, как вдруг очутился в весьма неприятном месте — глухой и темной пещере, из которой не было выхода, почему-то он знал это. Низкие своды ее и неровные каменные стены освещались единственным факелом, небрежно воткнутым в какую-то подставку, и света этого едва хватало, чтобы разглядеть выстроившиеся рядами вдоль стен темные смутные силуэты. Люди то были или всего лишь тени — трудно было сказать. Баламут не то стоял, не то висел в воздухе где-то под потолком, не ощущая своего тела и не зная, человек ли он сам или тоже всего лишь тень.
В центре пещеры, представлявшей из себя неправильный четырехугольник, трепетала еще одна неясная тень, и она-то и приковывала к себе все внимание Доркина, тревожа душу зловещим предчувствием. Он силился разглядеть ее, и постепенно контуры тени делались все отчетливей и все больше напоминали человеческую фигуру. И вдруг Доркин узнал ее — то была принцесса Май, но в каком виде! Нежные руки ее были связаны за спиной, голова низко опущена, волосы отброшены вперед, на лицо, обнажая хрупкую белую шею — то была жертва, приведенная на заклание!
Душу Баламута обуял несказанный ужас. Он попытался броситься к Май, чтобы защитить, спасти, но не мог двинуться с места, не владея своим телом, которого как будто и вовсе не было. Он бился внутри невидимых пут, силился закричать хотя бы, но не мог даже этого!
Ужас разбудил его, и Баламут вскочил на ноги, прежде чем успел понять, что уже проснулся, и рука его сама собою выхватила из-за голенища кинжал. И, как оказалось, не напрасно.
Он увидел тьму вокруг и больше ничего. Но на него повеяло сквозняком, и тело его поняло раньше, чем это дошло до сознания, что дверь в опочивальню принцессы открыта нараспашку.
На дальнейшие действия Баламуту не понадобилось ни времени, ни размышлений. Он еще не очнулся до конца, как уже, ведомый безошибочным инстинктом, подкрепленным любовью и тревогой, оказался внутри комнаты. Прыжок — и пальцы одной руки сомкнулись на горле человека, присутствие которого он скорее угадал, чем различил в непроглядной тьме, а вторая рука изо всей силы нанесла удар кинжалом. Человек лишь слабо вскрикнул и повалился на грудь Баламуту. Тот отшвырнул его от себя, зная, что удар достиг цели, и в ужасе закричал:
— Май, вы целы?!
Он сделал шаг к постели принцессы, пытаясь и страшась хоть что-нибудь разглядеть, и ему ответил ее дрожащий голосок:
— Да, Доркин… но что… что случилось?
Горло Баламута перехватил спазм невероятного облегчения. Кое-как справившись с собою, он повернулся к дверям и, забыв, где находится, зычно взревел:
— Эй, стража, сюда! Огня!
Кто-то уже спешил по коридору, но огня с собою не нес. Баламут услышал испуганный голос Фирузы, мягкий басок Овечкина и малость опомнился.
— Что за черт, — сказал он. — Темнота откуда? Май, вы укрыты? Сюда идут.
С этими словами он шагнул к камину, где еще смутно краснели угли, и принялся ворошить их, пытаясь добыть хоть какого-нибудь свету. Но в этом уже не было нужды.
Мрак начал рассеиваться столь же непостижимым образом, как и появился. Обычный сумеречный предгрозовой свет завиднелся в окнах и постепенно залил покои принцессы, кровать с полураскрытым пологом, откуда выглядывало ее бледное личико, и темную фигуру на полу, с головой накрытую плащом. В дверях появились Овечкин и Фируза, одетые наспех, с растерянными лицами, но Баламуту было не до них. Он быстро подошел к человеку, распростертому на полу, опустился на колени, откинул с его головы капюшон. И ахнул от неожиданности.
Ибо то была Де Вайле. Она была еще жива — взгляд ее из-под полуприкрытых век встретился со взглядом Баламута, губы слабо шевельнулись. Кинжал Доркина торчал над ее левой грудью, вогнанный в тело по самую рукоять. А в руке она сжимала свой кинжал, и намерение, с которым колдунья вошла в спальню принцессы, не вызывало никаких сомнений.
— Ты!.. — потрясенно сказал Баламут. — За что? Почему?!
Губы Де Вайле опять шевельнулись, и он поспешно наклонился к ней.
— Я умираю… — едва слышно произнесла колдунья, и в голосе ее прозвучало удивление. — Ты сумел…
— За что ты ее?… — яростно повторил Доркин.
Она молчала, веки бессильно опустились.
— Пустите-ка, — попыталась вмешаться Фируза, но Доркин отстранил ее.
— Ты ей ничем не поможешь, девушка, — сурово сказал он. — Она умрет через несколько минут. Но я хотел бы узнать… Ты слышишь меня, Де Вайле?
Брови колдуньи страдальчески сошлись у переносицы. Медленно, с усилием она вновь открыла глаза.
— Покайся в своих грехах, пока у тебя еще есть время, — сказал Баламут, и в голосе его не слышалось ни малейшего сочувствия.
