Похитители грез (ЛП) - Стивотер Мэгги (лучшие книги TXT) 📗
Ему ничего не будет стоить броситься из своего укромного уголка. Прикоснись он только к ней…
Но Серый Человек и не думал прикасаться к Авроре. Вместо этого, он наклонился, чтобы заглянуть ей в лицо. Это было любопытство, внимательное изучение в течение нескольких секунд. Он коснулся носком обуви трубок и проводов от устройств, которые вели в никуда. Потер челюсть и задумался.
Наконец, Серый Человек поинтересовался:
— Почему вас здесь замуровали?
Аврора Линч не ответила.
Серый Человек развернулся, чтобы уйти, но остановился. Его взгляд зацепился за коробку-паззл, все еще лежавшую на столе. Взяв коробку, он начал её вертеть в руках снова и снова. Экспериментируя, покрутив то одно, то другое колесико, и наблюдая за результатом на другой стороне головоломки.
А потом он прихватил её с собой.
Ронан приложил кулак ко лбу. Он хотел броситься за мужчиной и вернуть свою коробку, но не мог рисковать обнаружением. Где он возьмет себе другую коробку? Он не знал, приснится ли ему такая когда-нибудь опять? Ронан напрягся, он думал показаться ли ему, думал, остаться ли в укрытии или все-таки обнаружить себя. Мэттью положил свою ладонь ему на руку.
Они выжидали долго. Наконец, машина поползла по дороге, удаляясь.
Они перестали прятаться. Мэттью прижался к боку Ронана, напоминая тому Чейнсо, когда та пугалась. Обычно Ронан стал бы возражать, но на этот раз смирился.
— Что это было? — прошептал Мэттью.
— Это, — ответил Ронан, — были самые худшие вещи на свете. Давай выбираться отсюда.
Мэттью поцеловал маму в щеку. Ронан убедился, что завещание все еще у него в заднем кармане. Утрата коробки-паззл причиняла боль, но, по крайней мере, при нем осталась головоломка его отца. Два предложения, два языка. «Что же ты пытался сказать этим, папа?»
— Пока, мам, — сказал он Авроре. Карман оттягивали ключи: настоящие от БМВ и фальшивые от Камаро. — До скорого.
Глава 33
В этот самый момент Ричард Кемпбел Гэнси III находился в девяноста двух милях от своей любимой машины. Он стоял на залитой солнцем дороге в Вашингтоне, округ Колумбия, у особняка, одетый в неистово красный галстук и костюм в тонкую полоску, сшитый со вкусом, и с царственными манерами.
Рядом с ним стоял Адам, его странное и красивое лицо бледнело над грациозной темнотой собственного костюма. Сшитый тем же умным итальянцем, который делал рубашки Гэнси, костюм был для Адама шелковой броней на предстоящую ночь. Это была самая дорогая вещь, которая у него когда-либо была, месячная зарплата ушла на камвольную шерсть. Воздух был влажным с ароматами терияки, Каберне Савиньон и топлива высшего качества. Где-то скрипка пела гимн Vicious Victory [40]. Было невыносимо жарко.
Они были в девяноста семи милях и нескольких миллионах долларов от дома детства Адама.
Почищенная кольцевая дорога была игрой в паззл из машин: черные, как смокинг, седаны, коричневые, как виолончель, внедорожники, серебристые двухместные автомобили, которые были способны поместиться на ладони, и запотевшие белые купе с дипломатическими номерами. Два лакея, исчерпав все возможности парковки, курили сигареты и пускали кольца дыма над крыльями Мерседеса, оставленного на обочине рядом с ними. Цветы розы гнили на кустах поблизости, сладкие и черные.
Гэнси протиснулся между машинами.
— Удачно, что нам не надо заботиться о парковке.
Поездка на вертолете все еще отдавалась тревогой в животе Адама. Его не заботил сам полет или то, что его увидят, садящимся на вертолет. Он провел тридцать минут до отъезда, соскребая автомобильную смазку с кончиков пальцев. Было ли сном все это или его жизнь там, в Генриетте?
Он повторил, словно эхо:
— Удачно.
Двое мужчин и одна женщина вышли из парадной двери дома. Руки двигались по воздуху, фрагменты беседы взрывались потоком над их головами. «Уже проходил… законопроект… чертов идиот… а еще его жена — корова». Шум голосов гостей послышался через открытую дверь за ними, будто эти трое вытащили звук за собой. Открывающийся в дверной проем вид был коллажем из брюк, костюмов и жемчужных ожерелий, Луи Вуиттон и дамаск [41]. Настолько много. Настолько много-много.
— Господи, — трагически вздохнул Гэнси, не отрывая взгляда от сборища. — Ох, хорошо. — Он стряхнул невидимые ниточки с плеча Адама и положил лист мяты на собственный язык. — Им же лучше увидеть твое лицо.
Им. Где-то там была мать Гэнси, протягивающая руки голодной, не предусмотренной к надеванию костюмов толпе округа Колумбия, предлагающая им сокровище на небесах в ответ на голоса. И Гэнси был частью пакетного предложения; не было ничего более подходящего Конгрессу, чем вся семья Гэнси под одной крышей. Потому что те капельные ожерелья и красные галстуки зачарованной свитой тех, кто будет финансировать путь миссис Ричард Гэнси II в офис. И все те солнечные полуботинки и бархатные туфли-лодочки были знатью, к которой Адам обращался за дворянским достоинством.
Им же лучше увидеть твое лицо.
Высокий и смелый смех пронзил воздух. Разговоры нарастали, принимая его.
«Кто все эти люди, — думал Адам, — что считают, будто знают все об остальном мире?»
Он не должен позволять такому показываться в своих глазах. Если он напомнит себе, что ему нужны они, эти люди, если он напомнит себе, что это только средство для достижения цели, все будет немного проще.
Кроме того, Адам был хорош в сокрытии некоторых вещей.
Гэнси приветствовал гостей, стоя снаружи. Несмотря на его предыдущую жалобу, он был полностью расслаблен, лев в Серенгети [42].
— Мы заходим, — величественно сказал он. И тут же Гэнси, с которым дружил Адам — Гэнси, для которого он бы сделал все, что угодно — исчез, и на его месте возник наследник, родившийся с шелковой пуповиной, обернутой вокруг шеи с голубой кровью.
Перед ними открылся особняк Гэнси. Там была Хелен, теперь сознательно слабая и решительно недосягаемая в черном облегающем платье, ее ноги были длиннее, чем дорога. «За что выпьем? За меня, конечно. О, а, моя мама тоже». Это был экс-конгрессмен Буллок, глава Комитета по изменению глубин мирового океана и мистер и миссис Джон Бендерхам, самые крупные одиночные доноры последней Республиканской Кампании в Восьмом округе. Всюду были лица, которые Адам видел в газетах и по телевидению. Везде пахло слоеным тестом и амбициями.
Семнадцать лет назад Адам родился в трейлере. Они могли по нему это увидеть. Он знал.
— Что делают эти два красивых дьявола?
Гэнси рассмеялся: ха, ха, ха. Адам повернулся, но говорившего уже не было. Кто-то схватил руку Гэнси:
— Дик! Рад тебя видеть.
Завывали невидимые скрипки. Акустика создавала впечатление, будто инструмент заключен в тюрьму в пальто у двери. Человек в белой рубашке всунул по фужеру шампанского в их руки. Это был имбирный эль, сладкий и обманчивый.
Рука хлопнула Адама сзади по спине, он жутко вздрогнул. В его голове он падал с лестницы своего отца, впиваясь пальцами в грязь. Казалось, он никогда не сможет оставить Генриетту позади. Ему почудилось изображение, образ, нарисовывающийся где-то в пределах бокового зрения, но он его оттолкнул. Не сейчас, не здесь.
— Нам всегда нужна молодая кровь! — прогремел мужчина. Адам потел, переключаясь с воспоминаний о колючих звездах над головой на факт нападок настоящего. Гэнси убрал руку мужчины с шеи Адама и потряс ее вместо этого. Адам знал, что был спасен, но комната казалась слишком громкой и слишком близкой к признательности.
Гэнси произнес:
— Мы молоды, пока они приходят.
— Вы чертовски молоды, — согласился мужчина.
— Это Адам Перриш, — сказал Гэнси. — Пожмите его руку. Он куда умнее меня. Однажды мы устроим одну из таких пирушек для него.
Так или иначе, у Адама в руке оказалась зажата визитная карточка, кто-то вручил ему еще имбирного эля. Нет, вообще-то это было шампанское. Адам не пил алкоголь. Гэнси плавно забрал фужер из его руки и поставил на антикварный стол с инкрустацией слоновой кости. Пальцем он убрал каплю красного вина, запачкавшую поверхность. Голоса боролись друг с другом, победил самый глубокий. «Восемь месяцев назад мы были в этом же месте по этой же кампании», — сказал человек с огромной булавкой для галстука мужчине с чрезвычайно блестящим лбом. «Иногда вы просто разбрасываетесь фондами и надеетесь, что они останутся». Гэнси обменивался рукопожатиями и похлопываниями плеч. Он выведывал у женщин их имена таким образом, что заставлял их верить, будто бы он знал их все время. Он всегда называл Адама Адамом Перришем. Все всегда называли его Диком. Адам собрал букет визиток. Его бедро ударилось в мебель в следах от лап льва, ирландский кристалл зазвенел на лампе, стоящей на нем. Его локтя коснулся дух. Не здесь, не сейчас.
