Волчья дорога (СИ) - Зарубин Александр (книги онлайн полностью .txt) 📗
3-23
Старые тени
Двадцать лет назад.
Париж, улица Вожижар, особняк Лонгви
Вставать не хотелось. Совершенно. Кровь стучала в висках, редко и размеренно, в такт дыханию. Тусклым золотом сверкала лепнина на потолке. Кололи спину смятые, свитые в узел простыни. Запах щекотал нос — тягучий запах сирени из-за решетки окна, мешался с пряным, сводящим с ума запахом от простынь. Запахом того, что Рене, молодой совсем человек, пока причетник, а в будущем — возможно и аббат, ещё не разучился считать чудом.
— Надо вставать, — прошептал он себе. Не хотелось. Совершенно. В костях — ломота и приятная, даже торжественная опустошенность. Вокруг тишина, старый дом словно деликатно молчит, лишь шелестят за окном ветви сада. Тишина такая, что Рене какое-то время внимательно слушал собственное дыхание. Дыхание, да плеск воды, доносящейся из-за двери. Мерный, торжественный звук. Невольно представилась вода, мерцающая, текущая струей по изгибам и складкам. Тела той, что встала недавно с этой постели. Только что. Интересно, моется она так же, как и говорит? Наверное, да. Эта дама умела быть царственной. Везде, кроме, — тут парень невольно скосил глаза на плечо — на своё плечо, отмеченное пятью параллельными царапинами сегодня. Глубокими, длинными — через все предплечье. Грудь невольно поднялась, схватила воздуха куда больше, чем надо. Будто телу мало недавней бешеной скачки.
— Интересно, а кто она? — спросил он себя, больше, чтобы отвлечься. Толстощекий амур подмигнул со стены.
— Тебе не обязательно знать.
Так отвечала она всегда на такие вопросы. И добавляла улыбку, вместо ответа. Ослепительную для юного Рене. А потом любые вопросы быстро становились не интересны.
— И все-таки, кто? — спросил парень себя ещё раз и начал перебирать память. Дама, тысяча лет благородных предков читались явственно. Высокородная? Возможно. Но... Рене ещё слишком юн для двора, но почему-то казалось, что ее он там не найдёт. Говорит чисто, но в голосе пробегают порой гортанные, жёсткие звуки. Словно французский ей не родной. И слуга, как — то, обмолвившись, назвал ее "их светлостью". Иностранка? Графиня? Об иностранной графине с такой внешностью трубил бы весь Париж. Но салоны и кабаки молчат, и даже вездесущие тетки с рыбного рынка не перемывают косточки их светлости. Кости на пальцах. На тонких, изящных пальцах с перстнями. Старинные, тяжелые. А обручального кольца среди них нет. Вроде, нет.
— А муж у неё есть? — лениво подумал парень, — наверное, есть. Должен быть. Небось страшен, как дьявол и ревнив, как Синяя Борода.
Сквозняк неприятно лизнул холодком грудь. Парень рывком вскочил, вспомнив историю шевалье де Бюсси. Накинул рубашку, потом штаны — быстро, но не запутавшись. Затянул поясной ремень — туго, и подвязки под коленями — наскоро, кое-как. Кафтан отлетел в сторону, равно как и чулки и башмаки с пряжками — подождут. Вначале перевязь — золоченая, парадная перевязь. Но вот клинок, что на ней висит — он не парадный. Совсем. Отцовский прямой клинок, помнящий, как звонили колокола в ночь святого Варфоломея.
— Теперь милости просим, мессир Борода, — прошептал парень хищно и огляделся.
Разорванная на миг тишина сомкнулась вновь. Плеск воды за стеной — такой же убаюкивающий и мерный. Трещит и плюется искрами фонарь у стены, по стенам бегут отблески желтого, теплого света. Стол в углу. Тяжелый, темного дерева. Книга на столе. Толстая, старинная на вид книга в кожаном переплете. Красным, как кровь, багровой медью отливают в свете фонаря литые защелки.
— Интересно, что же вы читаете, Ваша светлость, — прошептал Рене, раскрывая переплет. Тонкая книжная пыль защекотала нос.
— Что это может быть— Декамерон? — прошептал он, раскрывая страницы.
Нет, не Декамерон. Рукописные строчки, угловатые, вензеля по углам, тщательно выведенные буквы. Буквы складывались в слова на незнакомом языке. Не латынь и не французский, совсем неведомый. Попробовал произнести пару слов вслух — чужие звуки неприятно царапнули нос и горло. Какие-то схемы с аккуратными подписями.
— Похоже, Ваша светлость балуется тёмной магией, — усмехнулся парень, перелистывая страницу. Модное в этом сезоне, хоть и запрещённое увлечение. Впрочем...мысль оборвалась. Страница перелистнулась с сухим шелестом. За ней была другая, с гравюрой. Огромный, почти в рост человека зверь. Мощные лапы, острые когти. На загривке дыбится шерсть, лобастая голова с пастью, полной клыков. Желтых кривых клыков. Подпись внизу — угловатые незнакомые буквы. Рене невольно вздрогнул, глядя в эту пасть.
— Страшная какая-то сказка.. — усмехнувшись, прошептал он. И насторожился. Плеск воды стих. И что-то ещё. Что-то заскреблось и царапнуло острым. В уши штопором ввинтился звук — низкое, горловое ворчание. Рене обернулся — резко, на пятках. Рука легла на эфес. Приятно захолодила кожу отцовская шпага. Ставня на окне дрогнула и заходила ходуном, ворчание за окном сменилось ревом. Желтый, немигающий глаз уставился на Рене сквозь прутья решётки. Лязгнул, выползая из ножен, отцовский клинок.
— Молодой человек, где вас учили компрометировать даму? — хлестнул новый голос по ушам. Женский, ровный, тихий — но непререкаемый. Словно удар хлыста.. Рене вздрогнул и обернулся, забыв на миг обо всем. Их светлость. Как есть, только халат накинула на точеные плечи. Мало что скрывающий халат. Рене невольно сглотнул. Стук у окна повторился.
— Что происходит, мадам?
— Одевайтесь и покиньте дом. Немедленно, — приказала она и, увидев, что парень колеблется, добавила, — Вам ничего не грозит, если поторопитесь.
— Что происходит? — упрямо повторил Рене, не отпуская эфес. Решетка на окне заметно дрогнула.
— Что происходит? Муж вернулся домой. Вас что, молодой человек, не учили, что нужно делать в таких ситуациях?
Муж? То, что рычало и билось за ставней? Рене ошалел настолько, что опомнился только на улице. Как вышел — не помнил. Почему на ногах башмаки? Когда успел? Щекотала ноздри сирень. Ветерок взъерошил волосы. Дом позади — темен и тих. Что это было? Заскрипел гравий под каблуками. Два шага вперёд. Но потом Рене развернулся и, не зная куда и зачем, упрямо пошёл назад, в тени, хоронясь за кустами. Скинул башмаки — так лучше, дорожка больше не скрипит под ногой. На небе — полная луна, мерцает серебром вверху острая крыша. Свернул за угол, к задней, глухой стене. Здесь тени ложились густой пеленой, стлались, клубились, лишь окно наверху светилось трепещущим жёлтым. Парень замер на миг, подсчитал в уме лестницы и повороты — вроде, то самое. Их окно. А рядом, на крыше... А рядом на крыше щерил пасть зверь с гравюры. Кривую, полную острых клыков пасть...
— Вот тебе и сказка, — прошептал Рене. Звякнул в руке отцовский клинок. Зверь глухо зарычал, медленно поворачивая к юноше огромную голову. С треском распахнулось окно, и женский голос будто хлестнул по ушам. Два отрывистых слова на незнакомом, резком языке. Зверь исчез. Вмиг, будто его и не было.
И еще битых двадцать лет юный Рене, ставший причетником, потом — улыбка судьбы — мушкетером, потом обратно — аббатом Эрбле жалел об одном. О том, что в тот момент развернулся и ушел. Думал вернуться утром. Думал — за ночь тайна никуда не уйдет. Но она ушла, испарилась, исчезла. Когда он вернулся — особняк был заколочен и пуст. Совсем. Соседи ничего не видели и не слышали. Будто и не было пряных, безумных ночей и скребущегося в окно лохматого чуда.
Двадцать лет. До этого дня. Серого, холодного дня на берегу Эльбы, на поле, под скрипящими крыльями ветряной мельницы. Их много стояло здесь, на этом берегу. Щелкнула под пальцами застежка. Раскрылся красный переплет, ветер налетел, растрепал желтые страницы. Буквы готического письма — Эрбле усмехнулся, вспомнив себя двадцать лет назад. Надо же было принять самый обычный немецкий шрифт за колдовские руны. Гравюра. Та же, что и двадцать лет назад. Лохматый, оскаленный зверь. И подпись внизу.
— Эх, зачем же вы наврали тогда, Ваша светлость, — чуть грустно, усмехнулся давно разучившийся верить в чудеса маленький аббат, разбирая подпись под картиной, — тоже мне, муж...
