Владычица магии - Брэдли Мэрион Зиммер (читать книги без TXT) 📗
— Ну, не то чтобы все сто, — рассмеялась Моргейна, — хотя отчасти это правда: ход времени там и впрямь иной. Но я слышала, будто некоторые барды и по сей день вольны ходить в эльфийскую страну и обратно… просто мир фэйри отступил в туманы еще дальше Авалона, вот и все. — И девушка неуютно поежилась.
— Может статься, когда я вернусь в реальный мир, саксов уже разобьют наголову и от них одно воспоминание останется, — предположил Ланселет.
— И ты горестно зарыдаешь, ибо жизнь твоя утратит смысл?
Рассмеявшись, юноша покачал головой, не выпуская руки своей спутницы. А спустя минуту негромко спросил:
— А ты, значит, уже служила Богине в день костров Белтайна?
— Нет, — тихо ответила Моргейна. — Я храню девственность, пока это угодно Богине, скорее всего, меня сохраняют для Великого Брака… Вивиана не объявляла мне свою волю, равно как и волю Богини. — Девушка опустила голову, рассыпавшиеся волосы волной упали ей на лицо. Моргейна вдруг отчаянно оробела, словно гость мог прочесть ее мысли и распознать желание, вдруг вспыхнувшее в ней, подобно пламени. Отречется ли она от своей ревностно сберегаемой девственности, если Ланселет ее об этом попросит? Никогда прежде запрет не казался ей в тягость, а теперь ощущение было такое, словно между ними лег огненный меч. Наступило долгое молчание, по солнцу скользили тени, тишину нарушало лишь стрекотание кузнечиков в траве. Наконец Ланселет потянулся к девушке, уложил ее на траву и ласково поцеловал полумесяц на челе: поцелуй этот обжег ее как пламя. Голос его звучал мягко и серьезно:
— Да охранят меня все Боги, что есть, от посягательств на то, что Богиня наметила для себя, милая моя кузина. В моих глазах ты священна, как сама Богиня. — Ланселот привлек ее ближе, его била дрожь, и девушка испытала счастье острое, словно боль.
Моргейна в жизни своей не знала, что такое быть счастливой — почитай что со времен бездумного детства, счастье смутно запомнилось ей по тем временам, когда мать еще не обременила ее маленьким братом. А здесь, на Острове, жизнь воспарила к свободным сферам духа; Моргейна изведала радости и восторги могущества, страдания и напряжение боли и тяжких испытаний; но чистое, незамутненное счастье она познала только сейчас. Солнце словно запылало ярче, облака заскользили по небу, точно огромные крылья, рассекающие мерцающий, пронизанный лучами воздух; каждый бутон клевера в траве засиял собственным внутренним светом, светом, что разливался и от нее самой. Моргейна смотрела на свое отражение в глазах Ланселета и знала, что она прекрасна, что Ланселет желает ее — и, однако же, его любовь и благоговение так велики, что он готов сдержать собственные страсти в границах дозволенного. Моргейне казалось, что подобной радости она просто не выдержит.
Время остановилось. Она парила в блаженном забытьи. Ланселет всего лишь поглаживал ее щеку легчайшим, точно перышко, прикосновением, и ни один из них не хотел большего. Моргейна перебирала его пальцы, чувствуя мозоли на ладони.
Спустя бесконечно долгое время Ланселет притянул ее к себе и укутал полами плаща. Они лежали рядом, едва соприкасаясь; сквозь них струилась исполненная гармонии сила солнца, земли и воздуха; Моргейна погрузилась в лишенную сновидений дрему, даже сквозь сон сознавая, что руки их по-прежнему сплетены. Казалось, будто некогда — очень, очень давно — они уже лежали так, ублаготворенные, не подвластные времени, наслаждаясь бесконечным, радостным покоем, как если бы стали частью стоячих камней, что высились здесь испокон веков, как если бы она вновь переживала и помнила их пребывание здесь. Позже девушка проснулась и обнаружила, что Ланселет, в свою очередь, задремал, и, усевшись, залюбовалась спящим, пытаясь запомнить каждую черточку его лица во власти неизбывной нежности.
Полдень уже миновал, когда юноша пробудился, улыбнулся, глядя ей прямо в глаза, потянулся всем телом, как кот. Все еще заключенная в прозрачном пузырьке радости, Моргейна услышала его голос:
— Мы же собирались спуститься вниз, поохотиться на озерную птицу! Мне бы хотелось помириться с матушкой — я так счастлив, что и подумать не могу о том, чтобы враждовать с кем бы и чем бы то ни было, но, возможно, духи природы пошлют нам птаху-другую, чье предназначение — стать для нас отменной трапезой…
Рассмеявшись, Моргейна сжала его руку.
— Я отведу тебя к тому месту, где кормятся водяные птицы, и, ежели такова воля Богини, мы ничего не поймаем, так что незачем угрызаться совестью из-за вмешательства в судьбу пернатых. Но там очень топко, так что тебе придется снять сапоги для верховой езды, а мне — снова подоткнуть платье. Ты пользуешься дротиком на манер пиктов, или пиктскими крохотными отравленными стрелами, или ты просто ловишь птицу в силок и сворачиваешь ей шею?
— Сдается мне, если по-быстрому набросить на птицу сеть и тут же свернуть ей шею, она почти не мучается, — задумчиво проговорил Ланселет, и девушка кивнула.
— Я принесу силок и сеть…
Спускаясь с Холма, они никого не встретили, за несколько минут молодые люди скатились вниз, при том что подъем вверх занял больше часа. Моргейна заглянула в строение, где хранились сети и силки, и прихватила с собою два; стараясь не шуметь, они прошли вдоль берега и в дальнем конце острова набрели на заросли камышей. Сняв обувь, они вошли в воду, спрятались в тростниках и расставили сети. Они оказались в тени Холма, и в воздухе веяло прохладой; озерные птицы уже слетались на воду стаями, чтобы покормиться на мелководье. Минута — и в силках Моргейны забилась, хлопая крыльями, первая птаха, девушка проворно бросилась к добыче, схватила ее и свернула ей шею. Следующую птицу поймал Ланселет, а потом и еще одну. Сплетя веревку из тростника, он связал тушки за шеи.
— Ну и довольно, — проговорил он. — Это славная забава, но в такой день, как сегодня, мне не хотелось бы убивать без нужды ничего живого. Одна птица для матери, две — для мерлина. Хочешь, и тебе одну поймаем?
— Я не ем мяса, — покачала головой Моргейна.
— Ты такая крохотная, — произнес Ланселет. — Наверное, и еды тебе требуется самая малость. А я вот рослый, оттого-то я вечно голодный.
— Так ты и сейчас голоден? Для ягод еще рано, но можно поискать боярышника, что остался с зимы…
— Нет, — возразил Ланселет, — не сейчас, право, нужды нет, ежели я и проголодался, тем вкуснее мне покажется ужин.
Промокшие насквозь, они выбрались на берег. Моргейна стянула с себя верхнюю тунику из оленьей кожи и повесила просушить на куст, чтобы та не сделалась жесткой. Сняла она и юбку и выжала из нее воду, как ни в чем не бывало оставшись лишь в нижней рубахе из некрашеного льна. Они вернулись к тому месту, где оставили обувь, но надевать ее не стали, а просто уселись в траву и, молча держась за руки, принялись наблюдать за птицами, что, переворачиваясь хвостом вверх, ныряли за мелкой рыбешкой.
— До чего здесь спокойно и тихо, — промолвил Ланселет. — Словно мы — одни в целом мире, за пределами времени и пространства, не знающие ни забот, ни бед, ни мыслей о войне и битвах, королевствах и распрях…
— Хотелось бы мне, чтобы этот день длился вечно! — срывающимся голосом проговорила Моргейна, вдруг осознав, что это золотое блаженство рано или поздно закончится.
— Моргейна, ты плачешь? — встрепенувшись, заботливо спросил юноша.
— Нет, — яростно возразила она, стряхивая с ресниц одну-единственную непокорную каплю и видя, как мир дробится на цвета спектра. Моргейна не умела плакать, ни единой слезинки боли или страха не пролила она за все годы испытаний, назначенные будущей жрице.
— Кузина… Моргейна, — проговорил Ланселет, прижимая девушку к себе и поглаживая ее по щеке. Моргейна обернулась, прильнула к нему, спрятала лицо в его тунике. Грудь его пылала жаром, в ушах девушки звучал мерный стук его сердца. Спустя мгновение Ланселет наклонился, одной рукою взял Моргейну за подбородок, приподнял ей голову — и губы их встретились.
— Хотелось бы мне, чтобы ты не была обещана Богине, — прошептал он.
