Свет в окошке - Логинов Святослав Владимирович (лучшие книги читать онлайн txt) 📗
– А поверят?
– Не-а… – вздохнула Анюта. – Не поверят. Но пока они узнают, пока за ним придут, у меня всё-таки ребёночек будет. А долго его растить я всё равно не смогу, денег не хватит. Нет, вы не думайте, меня часто вспоминают. Мама, как напьётся, так и начинает ныть: «Ах, доченька, ах лапусенька!» Всем кругом рассказывает, что у неё дочка была, но умерла младенчиком. Люди же не знают, как я умерла, они её жалеют. От каждого мне лямишка, а от мамы – мнемон. А мама каждую неделю напивается, где только деньги берёт? Я же знаю, на том свете деньги сами не приходят, их зарабатывать нужно.
– На водку почему-то всегда деньги находятся, – вздохнул Илья Ильич. Ему было неимоверно стыдно слушать эту исповедь, словно он, проживший на Земле восемьдесят четыре года, виноват перед девочкой, убитой через полчаса после рождения. Достать бы тварь, которую Анюта называет мамой, не понимая, что в это слово вкладывается иной, великий смысл.
– А ещё дворник меня вспоминает, – продолжала Анюта, – тот, что меня нашёл. Каждый раз, как подходит к мусорным бакам, так и вспоминает. Страшно ему, что снова что-нибудь такое попадётся. Но он меня живой не видел, от него лямишка приходит. И когда пьяный – тоже вспоминает иногда и другим рассказывает. Я тогда себе праздничный обед устраиваю или на танцы хожу. А что, это обязательно напиваться, чтобы других вспоминать? Я как-то попробовала – противно… и голова потом болела, лямишку пришлось тратить на лечение.
– Не обязательно, – сказал Илья Ильич, – просто некоторые иначе не умеют. Душа у них закостенела. От водки она сперва немного отмякает, а потом ещё хуже – вроде как на следующий день голова болит.
– Понятно… – протянула Анюта. – То есть, на самом деле ничего не понятно. Вот вы там много прожили, расскажите, как это в том мире жить? Я, вроде бы всё знаю, и в школе училась, и рассказывали нам, и фильмы видела, а всё равно, чего-то не понимаю.
«Тебе бы по совести говоря, и сейчас ещё нужно в школе учиться, а не по ресторанам ходить», – чуть было не произнёс Илья Ильич, но вовремя прикусил язык. Что изучать в школе детям загробного царства? Науки естественные для них вроде сказок – не вводить же в программу нихилеведение или отработкологию? Языки понадобятся – их можно за минуту все выучить, сколько на свете есть, было и будет впредь. Вот и остаётся литература, спорт, хорошие манеры и немножко истории. А для этого десять лет за партой сидеть не нужно. И как только человечий детёныш ухитряется распутать хитроумный узел на опечатанной мошне, он отправляется в самостоятельную жизнь, в которой не будет работы, любовь окажется бездетной, да и сама жизнь станет зависеть от поступающих из другого мира мнемонов. Человеку сполна прожившему ту жизнь, эта кажется сладким десертом, а если иной жизни и не знаешь? «Ах, какое огорченье, вместо хлеба есть печенье!» Как рассказать человеку, ничего, кроме печенья не пробовавшего, о вкусе ржаного хлеба?
И в согласии с этой пищевой ассоциацией Илья Ильич произнёс:
– Анюта, ведь вы, наверное, голодная, я вас сорвал на прогулку, не дав пообедать. Давайте, пойдём куда-нибудь, вы перекусите, а я вам попытаюсь рассказать, как жилось на том свете.
Они покинули площадь, перешли узкий канал со стоячей водой (и такое есть в Городе!) и в Датском секторе отыскали крошечную едальню, которые здесь назывались «кро» и славились домашней кухней. По какому-то неведомому признаку Анюта определила, что эта забегаловка дешёвая и значит, тут можно просто поесть. Им подали жирную балтийскую сельдь, запеченную с сыром «данбо», свекольный салат и картофельное пюре, взбитое до состояния июльского облака. На десерт был рис алемань, какого в Германии не попробуешь. Издавна известно, что лучшие франзоли пекут не во Франции, а в Петербурге, а сладкий германский рис по-настоящему умеют готовить лишь в Дании. Немцы его вечно недосаливают, и популярный десерт начинает неприятно напоминать кутью.
Илья Ильич ещё не успел привыкнуть ко вкусному разнообразию мировой кухни, а Анюта лопала датскую экзотику с аппетитом проголодавшегося, но ничуть не удивлённого человека. После обеда Илья Ильич жестом остановил Анюту, потянувшуюся было за деньгами, и заплатил за обоих. Ему всё ещё было неловко, словно он в чём-то виноват. И, выполняя своё обещание, он старательно рассказывал о первой жизни, которая для Анюты была «тем светом».
– Понимаете, здесь живётся легче, приятнее, в чём-то даже интереснее, но тот мир бесконечно разнообразней, хотя многие этого просто не замечают. Попробуйте здесь выйти за городскую черту – всюду нихиль и редкие островки чудаков, которые пустились там дрейфовать. Люди жмутся друг к другу, так достигается хоть какое-то разнообразие. Я сначала не мог понять, почему всякие секты и замкнутые общества почти не создают собственных поселений, которые бы не признавали Города, а то и враждовали с ним.
– Как это – враждовать? – искренне не поняла Анюта. – Вот, не нравится тебе кто-то, так можно сделать так, что ни он тебя видеть не будет, ни ты его. Говорят, в Городе таких много, некоторые вообще невидимками живут. А ещё есть сновидцы, они тоже ни с кем не встречаются.
– А как быть с теми, кто хочет других заставить жить по-своему?
– Такие тоже бывают, – согласилась Анюта, – только они долго не живут. Вы может быть слышали, недавно один такой подорвал себя перед Цитаделью.
– Слышал, – улыбнулся Илья Ильич. – Он очень громко подорвался, трудно было не услышать. Тоже обычно получается и со всеми остальными. Деньги расфукают – и нет их. А у нас там ничего подобного: поедом друг друга едят. И никакого наказания за вмешательство в чужую жизнь не полагается. Очень многие из самых скверных людей попав сюда, живут в Цитадели, и ни совесть, ни людская молва им не указ, потому что память о себе оставили хоть и скверную, но громкую. Неважно, убиваются по тебе или проклинают, мнемоны получаются одинаковые.
– Это несправедливо, – согласилась Анюта.
– Только если бы было иначе, то насилие прорвалось бы и сюда. А так, никто никому ничего плохого сделать не может.
– Может… – Анюта продолжала неспешно подцеплять ложечкой взбитые сливки, шапка которых кучилась поверх риса, но что-то в её безмятежном голосе заставило поверить, что и здесь при желании можно сделать плохое, очень даже можно.
