Песни умирающей земли. Составители Джордж Р. Р. Мартин и Гарднер Дозуа - Хьюз Мэтью (книга регистрации .txt) 📗
— Благодарю, господин, но — нет. Я никогда не был игроком, и, к несчастью, меня научили не выходить за границы области моих познаний.
— Умоляю, поведайте, что же с вами случилось, — попросил Кугель, присаживаясь рядом со старцем.
— Вы видите перед собой Метерналиса, ученого мужа, бывшего хозяина тысяч книг и старинных рукописей. Если б я довольствовался тем, что имел, я и поныне бы жил безмятежно в далеком Силе; но я поддался жадности и любопытству — и видите, к чему привели меня поиски сокровищ!
— Пролейте же свет на эту историю, — попросил Кугель, почуяв, что здесь можно будет поживиться полезной информацией. Метерналис закатил увлажнившиеся глаза.
— Слыхали ли вы когда-нибудь о Дарателло Пситтике? Он был магом, учеником самого Фандааля Великого. Обладая безграничной силой, он применял ее осторожно и рассудительно; и все же смерть настигла его — по причинам, которые он должен был предвидеть.
— Кажется, это имя мне смутно знакомо. Его что, зарезали грабители, да? Но, наверное, заполучить его богатство им не удалось? И оно до сих пор лежит где-нибудь в ожидании удачливого путника? — Кугель придвинулся чуть ближе к Метерналису в надежде, что тот понизит голос и их никто больше не услышит.
— Примерно так и было, — подтвердил Метерналис. — Но его богатство, что бы вы ни думали, отнюдь не хранилось в окованных медью сундуках или тюках из водонепроницаемого шелка. Богатством Дарателло были его заклинания. Я сам некогда владел свитком, содержавшим сто шесть заклятий, что пережили Фандааля. А Дарателло, по слухам, сохранил вдвое большее число формул в томах, похищенных из Великого Мотолама. И все же Дарателло был лишь человеком, как вы или я, человеком, хотя и премудрым. Всю жизнь я провел в учебе и суровой простоте, но не могу вызвать в памяти более пяти заклинаний умеренной силы единовременно. Говорят, Дарателло был способен вспомнить столько же — не больше. Его гений заключался в том, что он разработал способ обойти ограниченность человеческого разума.
Как-то один торговец, идущий из земли Падающей Стены, привез пару птенцов с ярким оперением. Он утверждал, что их можно научить человеческой речи. Дарателло купил птиц, унес в свою уединенную цитадель и там тайно вдолбил каждой по половине сохраненных им заклятий.
Нашему человеческому разуму не вместить столько. Свои пять заклинаний я удержал лишь благодаря тренировке длиной в жизнь; любая попытка запомнить больше скрутит мой мозг, повергая его в пучину безумия. Обычный человек обнаружит, что нос его убегает, а глаза косеют, едва попробует заполнить свой череп более чем одним заклинанием, три же наверняка сломают отказавшееся повиноваться разуму тело страшными судорогами. Но разум птицы пуст и не замутнен, он лишен человеческих опасений и амбиций; зеленым птичкам просто нравится запоминать и хранить услышанное.
Дарателло носил по птице на каждом плече. Ему стоило только подтолкнуть одну из них, и птаха бормотала ему в ухо то или другое необходимое ему заклятье.
Появление Дарателло где бы то ни было возбуждало зависть. После нескольких попыток украсть его зеленых птиц он скрылся в удаленном поместье. Караваны просителей-чудотворцев тянулись к его дверям, ему предлагали сундуки драгоценностей и волшебные редкости в обмен на птиц. Однако все было тщетно — маг отказывался не только впустить чужаков, но даже поднять решетку ворот.
А посетители становились все назойливее, все докучливее — и Дарателло пришлось отправиться со своими пташками еще дальше; за ним гонялись по всему Асколезу, преследовали и в Альмери, и в море, и в Серебряной пустыне — и окружили наконец, загнав в высокую бревенчатую башню, которую преследователи по неразумению подожгли. Так Дарателло и его птицы погибли. И все же… кое-кто утверждал, что видел, как одной птице удалось спастись, вылететь из клубящегося дыма.
Прочитав об этом в древнем труде из Помподуроса, я стал рыться в других книгах и узнал, что есть люди, утверждавшие, что видели выжившего питомца Дарателло — и даже короткое время владели им. Я отследил перемещения зеленой птицы сквозь пять веков, на пяти землях. Когда упоминания о ней перестали встречаться в книгах, я отправился в дорогу сам, хотя я всего лишь ученый и не привычен к путешествиям; я искал слухи о чудесной птице в тех местах, названия которых попадались мне в последних записях. Не стану говорить, сколько я потратил на подкуп запретных оракулов, с которыми хотел посоветоваться, или с какой болью вырывались рассекречиваемые слоги у тех, кто занимался разоблачением двусмысленностей.
Достаточно сказать, что мне уже перевалило за девяносто, когда я пришел сюда, к белокаменному Каиину, и увидел желтоглазых дочерей Девиатикуса Лерта.
— А кто это? — спросил Кугель, выгнув дугой бровь. — Цветущие сирены? Экзотические красотки из шатров наслаждения принца Кандива?
— Ни в коем разе, — вздохнул Метерналис. — Хотя Вайсса, говорят, в молодости слыла красавицей. Они богатые и уважаемые старые дамы, сестры, непохожие друг на друга, как только могут быть непохожи дети одного отца, по слухам, горячо ненавидящие друг друга. Говорят также, что Девиатикус Лерт часто ругал их за ссоры и навел наконец порядок, лишь вставив в завещание оговорку о «мертвой руке» — владении без права передачи, — так что они получали наследство, лишь живя вместе в фамильном доме, и ни одна из них ни при каких обстоятельствах не могла выехать оттуда под страхом лишения отцовского богатства. Так что сестры заключили перемирие. Лерт-Холл — приземистый дом, увенчанный двумя башнями — на восточном углу и на западном. Западную башню заняла Вайсса со своими драгоценностями, платьями и редкими духами. В восточной поселилась Трунадора — с ее книгами, перегонными кубами, пробирками и алхимическими печами.
— Гм-м! Она ведьма?
— Они обе колдуньи, хотя ни та ни другая не склонны к практической деятельности. Трунадора от природы застенчива и прилежна, она любит уединение и питает страсть к наукам, а Вайсса некогда применяла свои чары, чтобы обзаводиться мужчинами, — пока еще могла хоть чем-то привлекать их. Сейчас она распространяет придворные сплетни и ввязывается в любовные дела молодых, раздавая приворотные зелья и советы. А Трунадора все так же живет взаперти в своей башне. Жизненные интересы сестер пересекаются лишь в одной точке, и точка эта — их привязанность к одной зеленой птичке. Как она попала к ним, я так и не выяснил, но все исследования убедили меня в том, что птица эта — тот самый выживший питомец Дарателло. Я пытался купить его у дочерей Лерта, однако предложение мое было отклонено недвусмысленно и резко.
— Могу представить! — Кугель огладил свой длинный подбородок. — Птаха, конечно, жутко ценная, если и впрямь является вместилищем древних заклинаний, сестры наверняка пользуются ею на всю катушку.
— Напротив! — мучимый воспоминаниями Метерналис стиснул кулаки. — Они ни в коей мере не подозревают, чем владеют, и зеленая птица — за которую, возможно, кое-кто заплатил жизнью, — очевидно, не склонна просвещать их! Птица им как родное дитя. Они любят ее горячо и безрассудно, как только пара старух может любить домашнее животное. Если дом Лерта охватит пламя, Вайсса со спокойной душой бросит Трунадору поджариваться на углях, но запросто расшвыряет горящие балки, чтобы спасти Пиппи; нетрудно представить, что и сестра ее поступит так же.
— Пиппи? — переспросил Кугель.
— Такое имя они дали птице, — с горечью подтвердил Метерналис. — Так вот. Расстроенный крахом своих надежд выкупить птицу, я решил похитить ее. Но грабитель из меня, увы, никакой; я был пойман, когда пытался взобраться по стене дома. Городская стража доставила меня к судье Рабдайну, а об остальном нетрудно догадаться.
— Как это все печально! — вздохнул Кугель. — Знаешь, тебе следовало нанять профессионала.
— Я думал об этом. — Метерналис раздраженно подергал свою бороду. — Задним числом.
С этого времени люди стали часто замечать, как Кугель разглядывает высокие стены пропасти, шагая туда-сюда по дну ущелья и решая на песке какие-то задачи. Узники даже решили, что он спятил, когда Хитроумный начал обменивать золото на их лохмотья и играть в кости на те же рваные тряпки, но безумие в пропасти считалось чем-то вполне обычным, и никто из-за этого не стал думать о Кугеле хуже.
