Песни умирающей земли. Составители Джордж Р. Р. Мартин и Гарднер Дозуа - Хьюз Мэтью (книга регистрации .txt) 📗
— Гандрил, забудь жалость! Придется убить Сарнода ради нашей свободы, — сказала Вендра. — Их обоих.
Даже сквозь снедавшую его тревогу лже-Сарнод заметил, как Гандрил посмотрел на нее, словно видел впервые.
— Мы не можем их убить, — сказал он. — Даже такой Сарнод — мой брат.
— Порой в этом заключается высшее милосердие, — заметила Вендра.
— Довольно! — сказал Сарнод. — Совершенное вами предательство по-прежнему свежо у меня в памяти, словно это случилось вчера. Рыбу терзает один вонзившийся в сердце крюк, а у меня их целых два. Наказание за измену, — теперь Сарнод обратил внимание всецело на Гандрила и Вендру, тогда как лже-Сарнод оставался беспомощным наблюдателем, — смерть, ибо изгнания вам явно оказалось мало.
Сказав так, Сарнод проговорил заклятье вращающей разрушительной силы и попытался с огромной скоростью поднять Гандрила в воздух. Но тот встретил магию брата четырьмя словами, приложив к ним такое усилие, что на шее у него вздулись вены. Мощь заклятья утекла в Уста и высвободилась где-то в другом месте. Гандрил упал с изрядной высоты.
— С помощью такого ничтожного колдовства недолго ты сможешь спасать свою шкуру, — пообещал Сарнод Гандрилу, посеревшему, опустившемуся на одно колено.
На сей раз чародей приготовил заклятие внутреннего разложения, желая заставить биться в агонии сразу обоих, Гандрила и Вендру.
Но, даже терзаемая муками, Вендра все же нашла в себе силы сделать некий знак и проговорила несколько слов на незнакомом лже-Сарноду языке, отразив с их помощью злую магию настоящего Сарнода. Толчок швырнул женщину и ударил ее о колонну. Шатаясь, она поднялась на ноги, из рассеченного лба текла кровь.
— Остановись, брат, — взмолился Гандрил. — Во имя милосердия!
— Милосердие? Да чтоб Краан потопил ваши живые мозги в кислоте! — возопил Сарнод. — Пусть темный Тиал выколет вам глаза! — Если обычно выражение лица у него было властным, теперь оно стало более чем величественным. — Милосердием с моей стороны является уже то, что вы станете гнить вместе, а не порознь и звери придут пожрать вашу плоть. — Если в обращенном на Гандрила взгляде Сарнода светилась хоть какая-то печаль, то рыба ее не приметила.
Сказав так, Сарнод наслал на них третье и самое жуткое заклятье призматического спрея — в них должны были полететь многоцветные острые стрелы, предавая их мучительной смерти. Повинуясь взмаху правой руки Сарнода, над головой у него закружили острые копья, засветились, заблестели; Гандрил и Вендра в отчаянии попытались противостоять заклятьями куда менее сильными, но сообща смогли лишь ослабить, а не прекратить появление этих копий.
Чародей захохотал как сумасшедший.
— Увы! У вас здесь нет союзников. Ибо Бесшумная Птаха принадлежит мне, равно как и рыба. И пока вы пытаетесь парировать мое заклятье, я пошлю их обоих против вас.
Сказав так, Сарнод обернулся к лже-Сарноду и вскричал, одновременно делая быстрое круговое движение левой рукой:
— Да обернется сия глупая рыба тем, чем была когда-то!
Крюк перестал терзать сердце лже-Сарнода, и он испытал неизъяснимое облегчение. Он почувствовал, как тает его человеческая плоть, а на ее месте нарастает другая, укрепляясь и разрастаясь все больше и больше. Лже-Сарнод превратился в прежнюю гигантскую рыбину с сине-зеленой чешуей. Он балансировал на хвосте и плавниках, а его жабры, терзаемые воздухом, жаждали воды. Постепенно угасающие человеческие мысли встречались с его прежними ощущениями. Задыхаясь, он ловил воздух ртом, бился и пытался заговорить, а все остальные в изумлении взирали на него.
— А теперь, рыба, сожри врагов! — приказал Сарнод. — Ты же, Бесшумная Птаха, обрати против них свое невидимое оружие. Вы оба, доведите мою борьбу до конца!
— Как пожелаешь, Сарнод, — сказал Бесшумная Птаха, — только мне понадобится некоторое время, чтобы дойти от рыбины до врага.
Тем временем рыба-Сарнод, побуждаемая затухающими мыслями о том, что она — могущественный чародей, пребывала в смущении, чувствовала испуг и гнев и в конце концов взревела:
— Я — Сарнод!
Всех до единого в Зале встреч поразил этот вопль, даже самого Сарнода. Дрогнули светящиеся копья над его головой. Гандрил уставился на рыбу, опустившись на одно колено. Тусклый страдальческий взгляд Вендры обратился в том же направлении.
— Рыба полагает, что она — это ты, брат мой, — хмыкнул Гандрил. — Так, может статься, ты действительно самозванец?
— Возможно, эти мысли поддаются усилению, — проговорила Вендра, сосредоточившись на рыбе.
Между тем рыба, глядя на окружающие ее видения, сопровождаемые странными звуками, напоследок еще раз выдала утверждение:
— Я — Сарнод! — хотя она уже не понимала значения этих слов и, сказав так, подвела черту под всеми спорами: мощным рывком она метнулась к смутно осознаваемому источнику своих страданий и в два счета проглотила застигнутого врасплох Сарнода. Беспорядочно замелькали наполовину оформившиеся острые копья. Рыба бросилась к огромному окну, выскочила наружу и нырнула в прохладные печально-темные воды озера; родная стихия обласкала ее. Все заклятья Сарнода улетучились вместе с его последним придушенным воплем: Бесшумная Птаха с тяжким вздохом устремился в Эмбелион, и где-то очень далеко Т'сейс ощутила кардинальные изменения в мире. Исходящие из Уст мудрые изречения затихали по мере того, как рыба уходила все глубже и глубже, погружалась в мутный ил на дне озера. И поскольку последнее поручение Сарнода подошло к своему логическому завершению, ей осталось только беспамятство и безмыслие, никакой чужой власти и много вкусных саламандр там, куда свет умирающего солнца проникает лишь бледным и быстро затухающим воспоминанием.
Первым произведением Джека Вэнса, которое я прочитал, стала повесть «Хозяева драконов». Когда мне было двенадцать лет, нас, школьников, повели на экскурсию в библиотеку, где я и нашел эту книгу. Она так меня поразила, что я разыскал рассказы Вэнса об Умирающей Земле. В детстве мне очень нравились приключения и диковинные истории.
Взрослея, я полюбил Вэнса еще больше, потому что находил в его книгах много того, чего не замечал раньше. Например, Кугель — это такой человек, который делает все, чтобы выжить в очень и очень жестоком мире. И его можно назвать скорее антигероем, чем героем, потому что его действия в нравственном отношении подчас весьма сомнительны. Иногда он даже излишне жесток. Что же помогает ему при этом не выглядеть отвратительным? Прочие негодяи. Всегда есть кто-то хуже него, против кого мы готовы выступить.
Также, уже будучи взрослым, я оценил гениальность фантазии Вэнса. Подростком этого не замечаешь — торопишься скорее прочесть, чтобы узнать, что там дальше, а не наслаждаешься чтением и к стилистическим изъянам относишься гораздо снисходительнее, а к языковым изыскам — проще. Поэтому в юности я не считал Вэнса более выдающимся писателем, нежели другие. А теперь, возвращаясь к его книгам, я в самом деле нахожу в них и глубоко ценю высочайшее качество письма и удивительный, но довольно-таки черный юмор.
Что касается моего собственного творчества, замечу, что у меня всегда находила отклик идея о том, что Вэнс творит в жанре «научного фэнтези», или научной фантастики, повествующей о далеком будущем, которая при этом читается совсем как фэнтези. Хотя у меня нет серьезного научного образования, мне нравится думать, что читатель так толкует написанное: он сквозь пальцы смотрит на все «заклятья», полагая, что это некая высокоразвитая форма нанотехнологий, сегодня для нас непостижимая. Таким образом, Вэнс, а еще Кордвейнер Смит оказали колоссальное влияние на мой роман «Veniss Underground» и относящиеся к тому же циклу рассказы. Без Вэнса и Смита я никогда не взялся бы писать научную фантастику.
Всеобъемлющие влияние Вэнса на меня трудно переоценить. Карьера некоторых писателей оказывается длительной и продуктивной, за свою долгую жизнь они становятся культовыми. С Вэнсом дело обстоит иначе. Он был новатором и в конечном итоге повел за собой всех. Сомневаюсь, что без Вэнса могли бы воплотиться некоторые концепции в моем творчестве, а также в работах других авторов. Еще мне кажется важным то, что его влияние широко распространилось на разные направления художественной литературы. Это оттого, что читатель может по-разному трактовать сказания Умирающей Земли: читать их как чисто фэнтезийные истории, видеть в них реальность далекого будущего или рассматривать их в качестве постмодернистской игры, ведь в них столько подтекста. Вот что, на мой взгляд, делает эти рассказы классикой и объясняет неослабевающий интерес к ним как писателей, так и читателей.
